Цитаты со словом «удаляться»

Ты сядешь рядом со мной, — сказал он, — поэтому сядь на то место, которое будет от меня слева, — сказав это, он немедленно удалился, и в скором времени, когда большинство уселось, я занял кресло перед столом, имея по правую руку Дюрока, а по левую — высокую, тощую, как жердь, даму лет сорока с лицом рыжего худого мужчины и такими длинными ногтями мизинцев, что, я думаю,

У меня было время думать обо всем этом, когда быстро и с облегчением я удалялся от клуба в свете электрических лун, чрезвычайно счастливый тем, что не мог ответить мулату, так как неизбежно должен был сказать «да», то есть согласиться принять машину, из противоречия и вызова самому себе; нас всегда тянет смотреть дальше, чем мы опасаемся

Напрасно еще полный вихренных впечатлений схватывал он карандаш и бумагу в обманчивом восторге ложного захвата сокровища; звуки, удаляясь, бледнели, вспыхивая изредка мучительным звуковым счастьем, смолкали, и тишина ночи ревниво останавливала их эхо — музыкальное обаяние.

Так говоря, они оба легли и укрылись меж трупов Подле дороги; спеша, мимо них он прошел, безрассудный, 10-350 Но удалился едва на длину борозды, что проходит Пара мулов (им всегда пред волами дают предпочтенье, Ежели плугом тяжелым глубокую новь подымают), Оба погнались за ним.

Выездной Василий соскальзывает с запяток, одновременно отстегивая медвежью полость, и моя мать быстро идет к магазину, название и выставку которого я не успеваю рассмотреть, так как в это мгновение проходит и окликает ее (но она уже скрылась) мой дядя, а ее брат, и на протяжении нескольких шагов я невольно сопутствую ему, стараясь вглядеться в лицо господина, с которым он удаляясь беседует, но спохватившись, я поворачиваю обратно и поспешно втекаю в магазин, где мать уже платит десять рублей за совершенно обыкновеннный, зеленый фаберовский карандаш, который бережно заворачивается в коричневую бумагу двумя приказчиками и передается Василью, вот уже несущему его за моей матерью в сани, вот уже мчащиеся по таким-то и таким-то улицам назад к нашему дому, вот уже приближающемуся

Господа, я никого из вас не ожидал, — начал князь, — сам я до сего дня был болен, а дело ваше (обратился он к Антипу Бурдовскому) я еще месяц назад поручил Гавриле Ардалионовичу Иволгину, о чем тогда же вас и уведомил, Впрочем, я не удаляюсь от личного объяснения, только согласитесь, такой час… я предлагаю пойти со мной в другую комнату, если не надолго… Здесь теперь мои друзья, и поверьте… — Друзья… сколько угодно, но однако же позвольте, — перебил вдруг весьма наставительным тоном, хотя все еще не возвышая очень голоса, племянник Лебедева, — позвольте же и нам заявить, что вы могли бы с нами поступить поучтивее, а не

Корабельщики в ответ: «Мы объехали весь свет; За́ морем житье не худо, В свете ж вот какое чудо: Остров на море лежит, Град на острове стоит, Каждый день идет там диво: Море вздуется бурливо, Закипит, подымет вой, Хлынет на́ берег пустой, Расплеснется в скором беге — И останутся на бреге Тридцать три богатыря, В чешуе златой горя, Все красавцы молодые, Великаны удалые, Все равны, как на подбор; Старый дядька Черномор С ними и́з моря выходит И попарно их выводит, Чтобы остров тот хранить И дозором обходить — И той стражи нет наде́жней, Ни храбрее, ни прилежней.

Доколе Милостию будешь, Доколе права не забудешь, С которым человек рожден; Доколе гражданин довольный Без страха может засыпать И дети-подданные вольны По мыслям жизнь располагать, Везде природой наслаждаться, Везде наукой украшаться И славить прелести твои; Доколе злоба, дщерь Тифона, Пребудет в мрак удалена От светло-золотого трона; Доколе правда не страшна И чистый сердцем не боится В своих желаниях открыться Тебе, владычице души; Доколе всем даешь свободу И света не темнишь в умах; Пока доверенность к народу Видна во всех твоих делах, — Дотоле будешь свято чтима, От подданных боготворима И славима из рода в род.

Между тем, размышляя о всех странных случаях, происходивших со мною, я запасся всеми возможными книгами о магнетизме; Пьюсегюр, Делёз, Вольфарт, Кизер не сходили с моего стола; наконец, казалось мне, я нашел разгадку моего психического состояния, я скоро стал смеяться над своими прежними страхами, удалил от себя все мрачные, таинственные мысли, и наконец уверился, что вся тайна скрывается в моей физической организации, что во мне происходит нечто подобное очень известному в Шотландии так называемому «второму зрению»; я с радостию узнал, что этот род нервической болезни проходит с летами и что существуют средства вовсе уничтожить ее.

Это была своего рода беллетристика в скучном журнале, в котором читатель ожидает встретиться с исследованиями о сухих туманах и о месте погребения Овидия — и вдруг, вместо того, читает: Вот мчится тройка удалая… Развязки нехитрых романов девичьей обыкновенно бывали очень строгие и даже бесчеловечные (виновную выдавали замуж в дальную деревню, непременно за мужика-вдовца, с большим семейством; виновного — разжаловывали в скотники или отдавали в солдаты); но воспоминания об этих развязках как-то стерлись (память культурных людей относительно прошлого их поведения вообще снисходительна), а самый процесс сослеживания «амурной интриги» так и мелькал до сих

Однако Вадим заметил в ней семейственную гордость, сходство с его душой, которое обещало ему много… обещало со временем и любовь ее… эта надежда была для него нечто новое; он хотел ею завладеть, он боялся расстаться с нею на одно мгновение… – и вот зачем он удалился в уединенное место, где плеск волны не мог развлечь думы его; он не знал, что есть цветы, которые чем более за ними ухаживают, тем менее отвечают стараниям садовника; он не знал, что, слишком привязавшись к мечте, мы теряем существенность; а в его существенности было одно мщение.

Принимая во внимание, что истина есть первое благо человека, главная основа его добродетели и его счастья; принимая во внимание, что дело правителя напоять своё стадо из этого чистого кладезя, удаляя его от тинистых стезей заблуждения; принимая во внимание, что при возникновении гражданственности, когда истина была неизвестна, могло быть хорошим предоставление людям воли отыскивать истину на свой страх и риск, но что теперь, когда безусловная истина открыта, подобное своеволие может быть только привилегиею заблуждаться и вводить в заблуждение других; что одному правительству, всегда непогрешимому, приличествует рассевать истину, ибо оно одно ею

Зверю они не дающие тука от стад их похитить, 660 Целую ночь стерегут, а он, алкающий мяса, Мечется прямо, но тщетно ярится: из рук дерзновенных С шумом летят, устремленному в сретенье, частые копья, Главни горящие; их устрашается он, и свирепый, И со светом зари удаляется, сердцем печален, – 665 Так от Патрокла герой отошел, Менелай светловласый, С сильным в душе нехотением: он трепетал, да ахейцы, В пагубном страхе, Патрокла врагам не оставят в добычу; Сильно еще убеждал Мериона и храбрых Аяксов: "Други Аяксы и ты, Мерион, аргивян воеводы!

Скоро сведали, где Лжедимитрий: он уехал в Калугу; стал близ города в монастыре и велел инокам объявить ее жителям, что король Сигизмунд требовал от него земли Северской, желая обратить ее в латинство, но получив отказ, склонил гетмана и все тушинское войско к измене; что его (Самозванца) хотели схватить или умертвить; что он удалился к ним, достойным гражданам знаменитой Калуги, надеясь с ними и с другими верными ему городами изгнать Шуйского из Москвы и ляхов из России или погибнуть славно за целость государства и за святость Веры.

Степан Парамонович: «А зовут меня Степаном Калашниковым, А родился я от честнова отца, И жил я по закону господнему: Не позорил я чужой жены, Не разбойничал ночью темною, Не таился от свету небесного… И промолвил ты правду истинную: По одном из нас будут панихиду петь, И не позже, как завтра в час полуденный; И один из нас будет хвастаться, С удалыми друзьями пируючи… Не шутку шутить, не людей смешить К тебе вышел я теперь, бусурманский сын, Вышел я на страшный бой, на последний бой!»

Он может сам обманываться от невнимательности, может не обращать внимания на факт: так и Лопухов ошибся, когда Кирсанов отошел в первый раз; тогда, говоря чистую правду, ему не было выгоды, стало быть, и охоты усердно доискиваться причины, по которой удалился Кирсанов; ему важно было только рассмотреть, не он ли виноват в разрыве дружбы, ясно было — нет, так не о чем больше и думать; ведь он не дядька Кирсанову, не педагог, обязанный направлять на путь истинный стопы человека, который сам понимает вещи не хуже его.

Не слышно уже более в обители тревожного набата, дремучий лес не вторит ни жалобным стонам совлекаемого с колокольни старца, ни злобным крикам терюхан, ни святотатственным окрикам удалых воровских людей, ни стонам монастырских крепостных, насильственно собранных из бегов… Кругом монастыря в этот тихий вечерний час смолкает говор тысячной толпы богомольцев; таинственно шепчутся высокие деревья монастырского сада, я я стою, окруженный тенями старины, слушая немолчный звон воды над тем самым ключом, где некогда старец Глятков припадал в умилении у подножия дикой Словенской горы… Темнело быстро.

Видел молчаливых и несколько благостных Авер-киев в должностях конюхов, скотников, ночных сторожей; безответных колхозных Однодворок, наделенных непостижимой «двужильностью» и такой ладной бабьей удалью в любой работе и во всех тяготах жизни; беспечных «пустоболтов», табакуров и бездельников Серых и Егоров Минаевых, вечно околачивающихся в конторе правления, любителей сходок, собраний, толчеи и горлодерства на людях; видел «древних деньми» Таганков и Иванушек среди бурного деревенского мира тех лет; видел, конечно, и тех людей новой деревни — энтузиастов, агитаторов и вожаков из самой крестьянской массы, которых Бунин не

Но в том подчеркнуто и неколебимо алогичном мире, который я рекламирую как жилье для души, боги войны нереальны не оттого, что они удобно удалены в физическом пространстве от реальности настольной лампы и прочности вечного пера, а оттого, что я не в силах вообразить (а это аргумент весомый) обстоятельства, которые сумели бы посягнуть на этот милый и восхитительный, спокойно пребывающий мир, — зато могу вообразить без всякого труда, как мои сомечтатели, тысячами бродящие по земле, не отрекаются от наших с ними иррациональных и изумительных норм в

Была ли тут виною нервная, впечатлительная натура, которая свела этих людей в лихорадочной погоне за золотом, или мясные консервы и полусырая пища, которую они наспех глотали, жалея время на то, чтобы как следует приготовить и прожевать ее, а быть может, они слишком часто заменяли еду виски и табаком, — странное физиологическое явление было налицо: все эти удалые искатели приключений, молодцы как на подбор, живя здоровой жизнью первобытных людей и проявляя все признаки свежести и силы, страдали желудком гораздо серьезнее, чем изнеженные городские жители.

Сняв с головы драгоценно-украшенный кожаный шлем мой, Щит мой сложивши с плеча и копье медноострое бросив, Я подбежал к колеснице царя и с молитвой колена Обнял его; он меня не отвергнул; но, сжалясь, с ним рядом 280 Сесть в колесницу велел мне, лиющему слезы, и в дом свой Царский со мной удалился – а с копьями следом за нами Много бежало их, смертию мне угрожавших; избавлен Был я от смерти царем – он во гнев привести гостелюбца Зевса, карателя строгого дел злочестивых, страшился.

Райский знал и это и не лукавил даже перед собой, а хотел только утолить чем-нибудь невыносимую боль, то есть не вдруг удаляться от этих мест и не класть сразу непреодолимой дали между ею и собою, чтобы не вдруг оборвался этот нерв, которым он так связан был и с живой, полной прелести стройной и нежной фигурой Веры, и с воплотившимся в ней его идеалом, живущим в ее образе, вопреки таинственности ее поступков, вопреки его подозрениям в ее страсти к кому-то, вопреки, наконец,

Кротко ответствует гривистым шлемом украшенный Гектор: «О Андромаха, и я о том же печалюсь; но стыд мне Будет тогда от троянских мужей и от жен Илиона, Если, как робкий, сюда удалюсь, уклоняся от боя; То запрещает и сердце; доныне привык я спокойно Бодрствовать духом и биться у всех впереди, охраняя Трою, великую славу отца и мою; но предвидит Вещее сердце и тайно гласит мне тревожное чувство: Некогда день сей наступит — падет священная Троя, С нею Приам и народ царя копьеносного бодрый.

Если в безумии все свои радости, свет и усладу Жизни, расставится с верной подругою, жалкий преступник Сам уничтожить мог; если, отчаянный, платья лишенный Хитрыми птицами, голодом мучимый, он удалился Тайно от спутницы, если он с той поры денно и ночно Все по утраченной плачет и сетует — доброй женою Будет оплакан он; что б ей ни встретилось доброе, злое, Нежному, верному сердцу покажется горе не горем, Радость не радостью; будет лишь памятно бедствие мужа, Тяжкой виной своей в горе лишенного всякой отрады».

Государь описывал в ней все мятежи, неустройства, беззакония Боярского правления во время его малолетства; доказывал, что и Вельможи и приказные люди расхищали тогда казну, земли, поместья Государевы: радели о своем богатстве, забывая отечество; что сей дух в них не изменился; что они не перестают злодействовать: Воеводы не хотят быть защитниками Христиан, удаляются от службы, дают Хану, Литве, Немцам терзать Россию; а если Государь, движимый правосудием, объявляет гнев недостойным Боярам и чиновникам, то Митрополит и Духовенство вступаются за виновных, грубят, стужают ему. «

Граждане всякое утро спешили на высокие стены и видели – шатры московские, блеск оружия, грозные ряды воинов; всё еще думали, что Иоанн удалится, и малейшее движение в его стане казалось им верным знаком отступления… Так надежда возрастает иногда с бедствием, подобно светильнику, который, готовясь угаснуть, расширяет пламя свое… Марфа страдала во глубине души, но еще являлась народу в виде спокойного величия, окруженная символами изобилия и дарами земными, – когда ходила по стогнам, многочисленные слуги носили за нею корзины с хлебами; она раздавала их, встречая

Только во сне порою чудилось ему, что звездное небо наполняется зыбким трепетом трапеций, — и потом захлопывали его в черный ящик, он слышал сквозь стенки певучий, равнодушный голос Шока и не мог найти люк в полу, задыхался в клейком сумраке, — а голос фокусника становился все печальнее, удалялся, таял, — и Фред просыпался со стоном на своей широкой постели в тихой и темной спальне, где чуть пахло лавандой, и долго глядел, задыхаясь и прижимая кулачок к спотыкающемуся сердцу, на бледное пятно оконной занавески.

И как он не видел от меня ни малейшей к себе благосклонности, и холодность моя всегда его огорчала, то начал презирать меня; любовь его обратилась ко мне в холодность; он уже не искал быть вместе со мною, а старался всегда меня удаляться, и потом, когда любовь в нем совсем уже истребилась, то приказал перенести меня в сей замок, где надеялся истребить тебя у меня из памяти и после получить мое сердце, но только этого никогда он от меня не получит.

Сипягин выслушал ее до конца снисходительно, сочувственно — и строго; держал свой стан согбенным, пока она не сняла своих рук с его плеч и не отодвинула своей головы; назвал ее ангелом, поцеловал ее в лоб, объявил, что знает теперь, какой образ действия предписывает ему его роль — роль хозяина дома, — и удалился так, как удаляется человек гуманный, но энергический, который собирается исполнить неприятный, но необходимый долг… Часу в восьмом, после обеда, Нежданов, сидя в своей комнате, писал своему другу, Силину. «

Мержи ехал на берберийском коне превосходных статей и благодаря этому не отставал от нее, но, к его великой досаде, граф де Коменж, у которого конь был такой же удалый, тоже ехал рядом с г-жой де Тюржи и, невзирая на быстроту бешеного галопа, невзирая на увлеченность охотой, то и дело обращался к амазонке, а Бернар между тем завидовал в глубине души его легкости, беспечности, а главное, его способности болтать милую чепуху, которая, видимо, забавляла графиню и этим злила Бернара.