Цитаты со словом «благо»

Общество, так сложенное, долженствовало помышлять о таком средстве, которое бы положило всем оного членам необходимость направлять все их деяния сходственно с общим благом; для того-то люди, пременяя образ своего бытия, не пременяют своей природы, и злодеяния, принудившие их составить общество, не истребились бы, беспорядок остался бы, и разрушение государства последовало бы непременно.

Все, что наступит, — тщета, 9 Радуйся, юноша, молодости своей, И в дни юности твоей да будет сердцу благо; И ходи по путям, куда влечет тебя сердце, И по зримым твоими очами, И знай, что за все это бог призовет тебя к суду; 10 Но скорбь отвергни от сердца И худое отведи от плоти, Ибо молодость и черные волосы —

Так что не воображаемый, а действительный патриотизм, тот, который мы все знаем, под влиянием которого находится большинство людей нашего времени и от которого так жестоко страдает человечество, – не есть желание духовных благ своему народу (желать духовных благ нельзя одному своему народу), ни особенности народных индивидуальностей (это есть свойство, а никак не чувство), – а есть очень определенное чувство предпочтения своего народа или государства всем другим народам или государствам, и потому желание этому народу или государству наибольшего благосостояния и

Но теперь дуга коренной лошади звенит уже в колокольчик и зовет меня к отъезду; и для того я за благо положил лучше рассуждать о том, что выгоднее для едущего на почте, чтобы лошади шли рысью или иноходью, или что выгоднее для почтовой клячи, быть иноходцем или скакуном — нежели заниматься тем, что не существует.

Для того же, чтобы жизнь была такою, людям надо понимать, что жизнь наша настоящая никак не в нашем теле, а в том духе, который живет в нашем теле, и что благо наше не в том, чтобы угождать и делать то, чего хочет тело, а в том, чтобы делать то, чего хочет этот дух один и тот же, живущий в нас, так же как и во всех людях.

И все они ожидают пищи из рук Твоих; даёшь им — принимают, насыщаются благом, а скроешь лицо — смятенье охватывает их, когда отнимаешь дух их — вновь становятся прахом.

Гриневичу придется жить на частной квартире, а не в доме Благ(отворительного) о(бщест)ва, так как все места заняты, больных очень, очень, очень много; всё занято, всё израсходовано, каждый день приходят всё новые письма, извещающие о приезде безденежных больных.

Гребнев ПСАЛОМ 147 Сыны Сиона славу пусть творят, А Иерусалим пусть восхваляет Того, кто Бог, Того, кто благ и свят, Кто ваших сыновей благословляет И укрепляет нерушимость врат, Кто мир в пределах ваших утверждает И туком ваши чрева насыщает, И, чтобы слышал стар Его и млад, Свое на землю слово посылает.

Гражданин, в каком бы состоянии небо родиться ему ни судило, есть и пребудет всегда человек; а доколе он человек, право природы, яко обильный источник благ, в нем не иссякнет никогда; и тот, кто дерзнет его уязвить в его природной и ненарушимой собственности, тот есть преступник.

Скажите также Вашему магазину (в телефон), чтобы он выслал мне в счет будущих благ две книги: "Устав о ссыльных" и "Устав о находящихся под стражей".

Великий пророк, с которым он говорит, с которым он нашел нужным посоветоваться, предпочтительно пред кем-либо другим из смертных, относительно условий спасения, отклоняет от себя честь называться благим; тем более, значит, всякий другой должен остерегаться, чтобы не оказаться слишком самонадеянным в этом отношении.

Но так как в нашем настоящем предположении именно не допускаются эти различные субъекты, или сущие, а только один-единственный, то идеи в своем положительном содержании могут при этом определяться только одним этим субъектом, то есть благо как такое определяется исключительно одною его волей, истина как такая – исключительно одним его представлением, красота как такая – исключительно одним его чувством; другими словами, при этом предположении благо есть благо только потому, что он его хочет; истина есть истина только потому, что он ее представляет, и красота есть красота только потому, что он ее чувствует; следовательно, на вопрос о содержании или предмете его воли, представления и чувства мы могли бы здесь отвечать только, что он хочет того, что хочет, представляет то, что представляет, и чувствует то, что чувствует, или

В нем Вся человеческая жизнь; в нем наша Свобода, наша мудрость, наши все Надежды; с ним нет страха, нет забот О будущем, сомнений, колебаний; Им все нам ясно; случай исчезает Из нашей жизни; мы своей судьбы Властители, понеже власть тому Над нею предали смиренно, кто Один всесилен, все за нас, для нас И нами строит, нам во благо Мир, В котором я живу, который вам, Cлепым невольникам земного, должен Kaзаться дикою пустыней – нет, Oн не пустыня с той поры, как я Был силою всевышнею постигнут И, уничтоженный, пред нею пал Во прах, она передо мною вся В творении господнем отразилась Мир человеческий исчез, как призрак, Перед господнею природой, в ней Все выше сделалось размером, все Прияло высшее знаменованье.

Кроме того, даже во всей Европе позволяется доказывать, конечно, с полнейшей вежливостью, что прокурор глуп, нелеп, подловат и что «если кто зажег третьего дня в 3-й линии на Васильевском дом, так это именно этот самый человек, потому что он как раз в это самое время был на Васильевском острове на именинах генерала Михайлова, превосходнейшего и благо-о-р-роднейшего существа, а что он зажег дом, то в этом нет сомнения по тому одному даже (опять психология), что не подожги он этот дом, по вражде с домовладельцем купцом Иваном Бородатым, то ему бы никогда не могло прийти в голову такое глупое, такое ни на что не похожее и пошлое обвинение подсудимого в поджигательстве для отвода глаз всей

Напишите мне об этом что-нибудь сильное, что-нибудь такое, что бы высоко поднимало душу над всем человеческим муравейником… Пришлите, если можете, мне книг о мучениках, о самоистязателях, о людях, которые не пикнут, если их жгут каленым железом, загоняют им под кожу деревянные занозы, о людях, которые умирают за других, которые за чужое благо томятся в тюрьмах десятки лет, о людях, от которых остались скелеты, прикованные к стене тюрьмы цепями… все это мне надо, все это меня укрепит, и все это умно, хорошо, все это нужно… Я ведь вам рассказал только цветочки моей теперешней жизни, то есть только мою привязанность к детям, — и вы не поймете, почему я говорю о каленом железе, до тех

После, медвяным вином деревянный наполнивши кубок, Сел против гостя за стол и, его приглашая к обеду: 80 «Странник, – сказал, – не угодно ль тебе поросятины, нашей Пищи убогой, отведать – свиней же одни беспощадно Жрут женихи, не страшась никакого за то наказанья; Дел беззаконных, однако, блаженные боги не любят: Правда одна и благие поступки людей им угодны; 85 Даже разбойники, злые губители, разные земли Грабить обыкшие, – многой добычей, им данной Зевесом, Свой нагрузивши корабль и на нем возвращаясь в отчизну, — Страх наказанья великий в душе сохраняют; они же (Видно, им бога какого пророческий слышался голос), 90 Веря, что гибель постигла его, ни свое, как прилично, Весть сватовство не хотят, ни к себе возвратиться

Кто сердцем чистым, нелукавым Стремится твой закон блюсти; Кто не скользит вослед неправым; Чей ввек язык не знает льсти, И чья душа, в словах и взорах беспорочных, Как полная луна, видна в водах полночных; Кто на друга сетей не ставит, Не соплетает злых клевет; Боящихся кто бога славит, За благо злом не воздает, Кто в гнусных рубищах невинность чтить умеет,— Злодеев презирать на самых тронах смеет; Кто клятву сохраняет свято, Страшится слабых поражать, И лихвою презренной злато Свое не тщится умножать; Кто на суде своем едину правду любит И за принос даров убогого не губит; Кто с сих путей не совратится И сердце право соблюдет, Тот, боже, в твой чертог

Думаю же я, что это будет так, во-впервых, потому, что я всегда находил и больше разума, и настоящего знания, нужного людям, среди крестьян, чем среди чиновников, и потому думаю, что крестьяне сами скорее и лучше обдумают, что для них нужнее; во-вторых, потому, что крестьяне, те самые, о благе которых идет забота, лучше знают, в чем оно состоит, чем чиновники, озабоченные преимущественно получением жалованья, и, в-третьих, потому, что опыт жизни постоянно и безошибочно показывает, что чем больше крестьяне подвергаются влиянию чиновников, как это происходит в центрах, тем более они беднеют и, напротив, чем дальше крестьяне живут от чиновников, как, например, в Сибири, в Самарской, Оренбургской, Вятской, Вологодской, Олонецкой

Я призываю вас, подвижники-монахи, Хоругви божий, кадила, звездный хор, Свет католичества затеплившие в прахе И в ослеплении воздвигшие собор; Пустынножители на скалах раскаленных, Навеки в мраморе веленье, гнев и зов, Над покаяньем толп коленопреклоненных Каскад молитвенный тяжелых рукавов; Живые витражи в сиянии восхода, Неистощимые сосуды чистоты, Благие зеркала, в которых вся природа, Как в тихом озере прибрежные цветы; Провидцы, чья душа задолго до кончины В сверхчеловеческом таинственно жила, Утесы посреди языческой пучины, Над Римом дикие горящие тела; Мосты, взлетевшие изгибами в пространство, Тяжеловесные устои в серебре, Со стороны зари — потоки христианства По направленью к нам, к другой своей заре; Фанфары звучные пришествия Христова, Громоподобные набаты в тишине;

Смиренный иерей, не требуя ни высокого имени, ни чести, ни богатства, стал у трона, чтобы утверждать, ободрять юного венценосца на пути исправления, заключив тесный союз с одним из любимцев Иоанновых, Алексеем Федоровичем Адашевым, прекрасным молодым человеком, коего описывают земным ангелом: имея нежную, чистую душу, нравы благие, разум приятный, основательный и бескорыстную любовь к добру, он искал Иоанновой милости не для своих личных выгод, а для пользы отечества, и царь нашел в нем редкое сокровище, друга, необходимо нужного самодержцу, чтобы лучше знать людей, состояние государства, истинные потребности оного: ибо самодержец с высоты престола видит лица и вещи в обманчивом свете отдаления; а друг его как подданный стоит

Этой природа дала подножьем вершину утеса, Эта на береговом стоит сбегающем склоне, Та в свой укромный приют излучину дальнюю тянет, Та взмостилась на холм, над окрестным возвышенный долом, 325 С видом вокруг на сады, и пашни, и праздные земли, Чтобы именьем своим любовался богатый владелец; Эта, хоть нижним жильем и спускается к влажному лугу, В склоне высокой горы обретает природное благо И до небес пронзает эфир вознесенною кровлей, 330 Словно мемфисский Фарос, неоглядной гордящийся башней; Эта, огородив для себя проточную заводь, Ловит рыбу меж скал, как на солнечном пахотном поле; Та, отступивши к вершине горы, свысока озирает Дальней теченье реки, еле видное в смутном тумане.

Точно так же, сколько бы ни говорил человек, отношение которого к миру состоит в служении своей семье (каковы бывают преимущественно женщины) или роду, народу, государству (каковы бывают люди угнетенных народностей или политические деятели во время борьбы), что он христианин, нравственность его всегда будет или семейная, или народная, или государственная, а не христианская, и, когда явится необходимость выбора между благом семейным, общественным и благом личным или благом общественным и исполнением воли Бога, он неизбежно выберет служение благу той совокупности людей, для которой, по его миросозерцанию, он существует, потому что только в этом служении он видит смысл своей жизни.

С другой стороны, я буду говорить о необходимости поддержать честную мысль, честное дело, честных людей; буду говорить о том, что только торжество честного дела и честной мысли может доставить уверенность в завтрашнем дне, без которой немыслимо пользование жизнью ни личною, ни общественною; наконец, буду говорить о том, что действительно живет только тот, кто пользуется благами жизни открыто, на основании прирожденного человеку права, а не тот, кто урывками и исподтишка крадет у жизни случайно выбрасываемые на дорогу крохи… Повторяю: предметы эти не новые; но они любопытны в том отношении, что вы, господа пошехонцы, всегда стараетесь прижаться к сторонке, когда заходит об них речь.

Те, которые выставляют евреев как оклеветанную, угнетенную невинность и отрицают аномалию во взаимных отношениях обеих сторон, только поощряют евреев к упорствованию в той пагубной системе действий, которая неизменно ведет к столкновению с русским сельским населением, которая делает их ненавистными народу: следовательно, не во благо, а во вред действуют самим же евреям; следовательно, не предупреждают возможности новых возмутительных сцен крестьянского мщения, а накликивают ее… Науськивая теперь энергию правительства на виновников разгрома еврейских жилищ, глумясь беспрестанно над администрацией, зачем она действовала не с достаточной будто бы энергией, не заставила солдат штыками и пулями защищать еврейское имущество против христианского населения (т.

Так что не воображаемый, а действительный патриотизм, тот, который мы все знаем, под влиянием которого находится большинство людей нашего времени и от которого так жестоко страдает человечество, – не есть желание духовных благ своему народу (желать духовных благ нельзя одному своему народу), ни особенности народных индивидуальностей (это есть свойство, а никак не чувство), – а есть очень определенное чувство предпочтения своего народа или государства всем другим народам или государствам, и потому желание этому народу или государству наибольшего благосостояния и могущества, которые могут быть приобретены и всегда приобретаются только в ущерб благосостоянию и могуществу других народов или государств.

Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку Божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только: – «Не нам, не

Одни, из должности, цитерские пролазы Твердили по утрам о Душеньке приказы, Который всяк потом охотно забывал, И Душеньку, кто мог, охотно укрывал, Но как то ни было, бояся ли пролазов, Бояся ли приказов, Водима ль стариком, Иль собственным умом, Царевна наконец за благо рассудила Просить о помощи степеннейших богинь, Счастливее она б богов о том просила; Но с времени, когда Амура полюбила, По мысли никого в богах сыскать не мнила: Кто резок был иль трус, кто горд иль глупый шпынь, И, может быть, она в то время находила В верховнейших богах немалу часть разинь.

А все эти голоса, свидетельства и мнения говорят одно: что экономическая и социальная зависимость мужика да почти и всякого христианина от еврейской корпоративной стачки становится нестерпимой, что благо русского народа, благо всего края требует изменения существующих отношений христианского населения к 5 или 6-миллионному населению еврейскому… Да и кто же не слыхал и не ведает как несомненную аксиому, что всякий край, в котором экономическое государство захватывают в свои руки евреи, не процветает, а чахнет и гибнет; что такой же печальной участи, если своевременно не будет оказано помощи, может ожидать себе наш

Но дальше он говорит опять правильно: «Эта проблема о смысле жизни не связана ни с определенной эпохой, ни с народностью, ни с формами государственности… Толстого нужно сравнивать не с нами, не с политиками, не с теми, кто хлопочет об увеличении благ и о справедливом распределении их в обществе, а с учителями религий… Толстой — сын позитивного века и сам позитивист; но по запросам своего духа он был религиозная натура по преимуществу…» Это все правильно (за исключением, конечно, наименования Толстого позитивистом), и правильности своих разъяснений Маклаков мог бы привести множество и других доказательств.

Только бы он смотрел на свое положение не как на бедствие, а как на испытание, которое может увеличить его истинное благо, и только бы был свободен от заботы о мнении людей и решение — какое оно будет, никто не знает, кроме его самого — решение найдется и приведет к истинному благу его жизни и всех близких ему, как ведет к этому всё то, что случается с нашей внешней жизнью, если мы с сознанием своего истинного, свободного ни с чем не зависимого любящего «я» принимаем всё то, что случается с нами.