Цитаты со словом «эфир»

Заставляя быстро пульсировать это поле, Кирпичников добился, что живые электроны, составляющие то, что называется полем, погибали; электромагнитное поле превращалось по этой причине в эфир – механическую массу тел мертвых электронов.

Я хочу сказать, что «непознаваемость» эфира скорее психологическая, чем физическая задача.

Несколько предметов таким способом Кирпичников начисто превратил в эфир, в том числе и самопис Ваттермана, который он сначала «откормил».

Недочет же в средствах друзей порядка в эфире должны были покрыть средства Общества друзей советской чайной.

Он знал одно: устройство эфирного тракта поможет ему опытным путем открыть эфир, как генеральное тело мира, все из себя производящее и все в себя воспринимающее.

Причины, вызвавшие это замедление пути, как вам известно, не уяснены еще нами с полной отчетливостью, но есть много вероятия искать их частично в гораздо более сильном влиянии притягательной силы малых планет, испытанной нами в часы, когда наш «Пироент» пересекал орбиту астероидов; частично в гораздо большем сопротивлении мирового эфира, нежели то предполагалось по расчету, не давшем нам довести скорость полета до максимальной величины 5,6 километров в секунду, но понижавшем ее в разные моменты движения на величину от нескольких сотых до одной и даже двух с половиною десятых километра в секунду; возможно еще, что причиною указанного явления были некоторые несовершенства сконструированного нами мотора.

Итак, когда, по свершении своих задач, Вещество вернется в первичное свое состояние Единого — состояние, которое предполагает изгнание разделяющего эфира, коего область и коего способность ограничены быть держателем атомов отдельно друг от друга, до того великого дня, когда, при дальнейшей ненужности этого эфира, захватывающее давление в конечности собирательного Притяжения будет, наконец, как раз достаточным, чтобы возмочь и изгнать его, — когда, говорю я, Вещество, в конечности изгнавши эфир, возвратится в абсолютное Единство — тогда оно (говоря в данный миг парадоксально) будет Веществом без Притяжения, без Отталкивания, другими словами — Веществом без Вещества, другими словами опять — более не Веществом.

Образ был подчеркнуто ярок, как на коммерческой картинке, приложенной к полезной забаве, хотя ничего особенно забавного не было в том, что расправлен и распорот был, собственно, я, которому снилось все это – промокшая, пропитанная ледяным эфиром вата, темнеющая от него, похожая на ушастую беличью мордочку, голова шелкопряда с перистыми сяжками, и последнее содроганье его расчлененного тела, и тугой хряск булавки, правильно проникающей в мохнатую спинку, и осторожное втыкание довольно увесистого существа в пробковую щель расправилки, и симметричное расположенье под приколотыми полосками чертежной бумаги широких, плотных, густо опыленных крыльев, с матовыми оконцами и волнистой росписью орхидейных оттенков.

Здесь поэзия становится музыкою: здесь обстоятельство является, как в опере, только поводом к звукам, намеком на их таинственное значение; здесь от случая жизни отнята вся его материальная, внешняя сторона, и извлечен из него один чистый эфир, солнечный луч света, и возможности, скрывавшиеся в нем… Выраженное в этой пьесе обстоятельство может быть фактом, но сама пьеса относится к этому факту, как относится к натуральной розе поэтическая роза, в которой нет грубого вещества, составляющего натуральную розу, но в которой только нежный румянец и кроткое ароматическое дыхание натуральной розы… Гармонически и благоуханно высказывается дума поэта в пьесах: «Когда волнуется

Посередине оного находилась серебряная с водою лохань, в которой четыре сирены на поверхности держали большую раковину, на коей постлана была чистая и белая морская пена или облак, сделанный из прозрачного для божеских очей эфира; на оном нежнейшем и прекраснейшем одре, покровенном тонким покрывалом, лежала нагая женщина неизъясненной красоты; тело ее столько было нежно, что ежели бы тончайший Зефир коснулся ему крылом своим, то, думаю, разрушилось бы сие нежнейшее сотворение; она спала, а поддерживающие ее сирены тихим и приятным голосом воспевали божеские дела и тем наводили ей сладкий сон; в головах стояли два купидона и

Подобно как в мрачную атмосферу, густым туманом отягченную, проникает полуденный солнца луч, летит от жизненной его жаркости сгущенная парами влага и, разделенная в составе своем, частию, улегчася, стремительно возносится в неизмеримое пространство эфира и частию, удержав в себе одну только тяжесть земных частиц, падает низу стремительно, мрак, присутствовавший повсюду в небытии светозарного шара, исчезает весь вдруг и, сложив поспешно непроницательный свой покров, улетает на крылех мгновенности, не оставляя по себе ниже знака своего присутствования, – тако при улыбке моей развеялся вид печали, на лицах всего собрания поселившийся; радость проникла сердца всех быстротечно, и не

Когда я вижу, что все дышащее вкруг Бывает лишь на миг прекрасно, милый друг, Что только зрелищ ряд дает нам сцена мира, Понятный лишь для звезд полночного эфира; Когда я вижу, что под грозной твердью той, Как злаки, люди вкруг родятся и плодятся, Сначала к небесам, потом к земле стремятся И исчезают вслед из памяти людской: Тогда, в виду всех зол и суетности бренной, Краса твоя сильней мне взоры поразит И Времени — скупцу, грабителю вселенной — Не дать бы лишь твой день в мрак ночи превратить — Я объявлю войну,

Там бог воинственный вонзал свое копье В хаос, клубившийся над миром; Диск солнца, диск луны, одетые эфиром, Свои места в просторе голубом Двойным отметили клеймом; Егова реял над текучей бездной, Носимый ветром, блеск вдыхая звездный; Твердь, море, горы — все казалось там живым И силой, строгою и мерной, налитым; Перед создателем восторженная Ева Стояла, руки вздев, колена преклонив, И змий, став женщиной, вдоль рокового древа Вился, лукавствуя и грудь полуприкрыв; И чувствовал Адам большую руку божью, Персты его

Вдруг на Филида нагрянул Долопс Лампетид, илионский 525 Славный копейщик, которого сын Лаомедона доблий, Лама велемудрый родил, знаменитого доблестью бранной, Он у Филида, нагрянувший близко, щита середину Пикой пробил, но его защитил крепкосозданный панцирь, Латами сомкнутый плотно: Филей в давнобытное время 530 Вывез доспех сей из града Эфиры, от вод Селлеиса, Коим, как друга, его одарил там Эвфет скиптродержец, В битвах кровавых носить от враждебных мужей обороной; Он-то и сына его защитил от погибели грозной.

И наконец просиял небосвод многозвездным убранством: Каждая в небе звезда обрела назначенье, названье, Место в эфире свое, восходы свои и закаты, Меру свою и предел, свой огненный блеск и сверканье, 220 Свой предназначенный путь в окружностях горнего неба, Нет их сонму числа, и свет их пламенно-ясен, Но неспособны они затмить сияние солнца, Тонут они в потоках лучей дневного светила, Меркнут, скрываясь из глаз, сколь ни светлые, — так светозарно 225 Солнце, которое мир из безмерного делает

Бедная Аква, чьи фантазии имели свойство подпадать влиянию всяких новейших выдумок – и полоумных, и правоверных, – живо воображала вертоград второстепенного гимниста, будущую Америку алабастровых зданий высотою в сто этажей, похожую на чудесный мебельный склад, забитый высокими белыми гардеробами и морозильниками пониже; ей чудились гигантские летающие акулы с глазищами по бокам, за одну только ночь переносящие пилигримов через черный эфир, над всем континентом от темного моря к светлому, и уносящиеся вспять в Сиэтл или Уорк.

Да, как бы ни было и чем бы ни кончилось твое чувство, но ты дорого заплатил за него – ты уже излюбил всю любовь свою, и другой для тебя не будет; как мужчина ты принес ей, как Молоху, в жертву всю жизнь, весь эфир жизни, все мечты о счастии, и можешь сказать ей: Не увлекись молвою шумной: — Убило светлые мечты Не то, что я любил безумно, Но что не так любила ты!

Но вот с высоты соборной колокольни сорвался и пронесся в чутком воздухе задумчивой ночи первый звенящий удар… другой, третий… Через минуту в разных местах, разными тонами, звенели, заливались и пели колокола, и звуки, сплетаясь в могучую, своеобразную гармонию, тихо колыхались и будто кружились в эфире… Из темного здания, затенявшего город, слышалось тоже чахлое, надтреснутое дребезжанье, как будто трепетавшее в воздухе в жалком бессилии подняться в эфирную высь за могучим аккордом.

Опыты эти выяснили нам то, что погружение некоторых личностей в гипнотическое состояние, отличающееся от обыкновенного сна только тем, что при погружении в этот сон деятельность физиологическая не только не понижается, но всегда повышается, как это мы сейчас видели, — оказалось, что погружение в это состояние какого бы то ни было субъекта неизменно влечет за собой некоторые пертурбации в духовном эфире — пертурбации, совершенно подобные тем, которые производит погружение твердого тела в жидкое.

Мало того: он перестает верить в действительность любви, в достоинство женщины; как безумный, топчет он в грязь свое чувство, безжалостною рукою разрывает свой святой союз с чистым, прекрасным женственным существом, которое так беззаветно, так невинно отдалось ему все, которое так глубоко и нежно любил он; безжалостно и грубо оскорбляет он это существо, кроткое и нежное, все созданное из эфира, света и мелодических звуков, как бы спеша отрешиться от всего.

Вот каковое повествование о том нам предано: первоначальное существо Эфир, совокупяся с нестройностью стихий, произвели на свет великую нашу богиню, царицу земли и матерь всех богов, а она, сочетавшись со Световидом, или солнцем, равным ей по древности божеством, породила миру Перуна, строителя громостреляний и всех воздушных явлений; потом Волоса, бога скотов, по нем Купала, бога всякородных плодов древесных и земных, и прочих богов и богинь, как-то: Ладу, Зимцерлу, Белбога,

В океане, на могучих кораблях (Когда вокруг расстилается безграничная синь, Ветры свистят и с гармоничным шумом вздымаются волны — огромные, величественные) Или на одинокой шхуне, легко плывущей в темно-синем просторе, — Когда, радостная, уверенная, распростерши белые паруса, Она рассекает эфир в свете искристого, пенистого дня и под бесчисленными звездами ночи, Моряки, молодые и старые, может быть, прочтут и поймут мои стихи, напоминание о земле, И полностью сроднятся с ними. «

Дикие и шалые, мрачные и веселые вместе, знающие вековечный устав земли и не понимающие установлений человеческих, пугливо чуждающиеся проявлений высшего идеального сознания, свойственного верховным жителям эфира и открытого людям (так пугаются Софокловы «следопыты» чужеродных им звуков кифары Гермия) , — они приносят с собой из плодотворящего Аида новый приток жизненных сил, пробуждают растительность, множат приплод, усиливают чадородие; описываемые игрища естественно связывались с сельской магией, как и весь народный культ героев.

И точно так же, как явления света были не объяснимы до тех пор, пока не было признано существование невесомого вещества, эфира, — точно так же и медиумические явления казались таинственными до тех пор, пока не была признана та несомненная теперь истина, что в промежутках частиц эфира находится другое, еще более тонкое, чем эфир, невесомое вещество, не подлежащее закону трех измерений… (Опять шопот, хохот и повизгивание.)

Все это было строго логично, допуская среду или эфир, но этот эфир был допущен самым нелогическим образом, на основании того, что никакой другой способ, кроме упомянутого, не мог быть открыт для объяснения наблюденного убывания в орбите кометы; как будто из того обстоятельства, что мы не могли открыть никакого другого способа его объяснить, следовало в каком-либо отношении, что и нет никакого другого способа объяснить его.

Так впервые увидел его я в то время, когда он В доме у нас веселился вином, посетивши в Эфире Ила, Мермерова сына (и той стороны отдаленной 255 Царь Одиссей достигал на своем корабле быстроходном; Яда, смертельного людям, искал он, дабы напоить им Стрелы свои, заощренные медью; но Ил отказался Дать ему яда, всезрящих богов раздражить опасаясь; Мой же отец им его наделил по великой с ним дружбе).

Словно Арей устремляется в бой, человеков губитель, С Ужасом сыном, равно как и сам он, могучим, бесстрашным, 300 Богом, который в боях ужасает и храброго душу; Оба из Фракии горной они на эфиров находят, Или на бранных флегиян, и грозные боги не внемлют Общим народов мольбам, но единому славу даруют, – Столько ужасны Молид и герой Девкалид, ратоводцы, 305 Шли на кровавую брань, лучезарной покрытые медью.

Например, один из моих лучших друзей всю свою жизнь обладал способностью видеть атомистический эфир и атомистическую астральную материю и распознавать их строение в темноте и при свете, так как они проникают все остальные, а между тем он очень редко видит существа, тела которых состоят из гораздо более заметной низшей эфирной или плотной астральной материи, и во всяком случае он, конечно, неспособен видеть их постоянно.

Гранит от грохота фургонов изнемог; Как петли ржавые, скрежещет стая дрог; Железные весы отбрасывают тени, Дрожащие под натиском огня; Мосты, что раздвигаются, звеня, Висят в багровом мраке дня Громадой виселиц средь мачтовых сплетений, И в буквах медных скрыт и заключен весь мир, И тяготят они, бросая блеск в эфир, Все крыши, своды, все дворцы, все рынки, Лицом к лицу, как бы на поединке.

Разумеется, вы понимаете, что, когда посредством искусственного охлаждения и сжатия я удаляю из своего газа все до последней частицы лучистой теплоты, он превращается в эфир; в неспособном к расширению вселенском океане эфира для него нет места, равновесие вселенной нарушается, вся материя мгновенно распадается и бесследно исчезает, и нам остается лишь сидеть тысячу тысяч миллиардов веков в ожидании, когда сформируется следующая вселенная.