Цитаты со словом «чрево»

Тоской подколенной До тьмы проваленной Последнею схваткою чрева — жаленный.

Вот под секирой падают Стволы, из коих строят коня зловещего, И, отворив во чреве полость тайную, Скрывают в ней отряд мужей, разгневанных Десятилетней бойней.

В страхе великом тогда проходили мы тесным проливом; 235 Скилла грозила с одной стороны, а с другой пожирала Жадно Харибда соленую влагу: когда извергались Воды из чрева ее, как в котле, на огне раскаленном, С свистом кипели они, клокоча и буровясь; и пена Вихрем взлетала на обе вершины утесов; когда же 240 Волны соленого моря обратно глотала Харибда, Внутренность вся открывалась ее: перед зевом ужасно Волны сшибались,

Вожделений — моих — выспренных, Крик — из чрева и на ветр!

Лицо расцарапала, рот разодрала, Уши, щеки — взорам открытые — истерзала, Лоно, чрево — взорам сокрытые — [повредила].

Будешь во чреве Телицы, как мертвая во чреве земли и как дитя во чреве матери: умрешь и родишься в вечную жизнь!

Подобно пленной королеве, Что молвлю на суду простом — Я, выношенная во чреве Не материнском, а морском.

Царю, владыке моему, солнцу моему, дыханию жизни моей, так говорит Рибадди: к стопам твоим седьмижды и седьмижды падаю на чрево и на спину. —

И каково Ионы было доказательство для ниневитян, таково доказательство сына человеческого для этой породы ПРИМЕЧАНИЕ Слова: «Ибо как Иона был во чреве кита три дня и три ночи, так и сын человеческий будет в сердце земли три дня и три ночи» (Мф.

Когда же он говорил это, одна женщина, возвысив голос из народа, сказала ему: блаженно чрево, носившее тебя, и сосцы, тебя питавшие!

Вспоминала песнь Атону: Ты побеждаешь любовью; Утешаешь дитя во чреве матери, Прежде чем его утешит мать.

Приложений этого догмата десять: 1) благодарить бога за то, что он погубил нас; 2) жена чтоб покорялась мужу; 3) любить ближнего, так как есть родство по Адаму; 4) любить бога за то, что он творит нас во чреве матери; 5) хвалить бога за то, что у нас душа и тело; 6) заботиться больше о душе; 7) соблюдать в себе образ божий; 8) угождать богу — Да будет же всегда пред очами нашими эта высокая цель, к которой мы обязаны стремиться, и да озаряет она для нас, как звезда путеводная, весь призрачный путь жизни (стр.

Меч острый исходил; Как от того меча и зверь и рать Его погибли; как дракон, цепями Окованный, в пылающую бездну На тысячу был лет низвергнут; как Потом на высоте великий белый Явился трон; как от лица на троне Сидящего и небо и земля Бежали, и нигде не обрелось Им места; как на суд предстало все Создание; как мертвых возвратили Земное чрево и морская бездна; Как разогнулася перед престолом Господним книга жизни; как последний Суд по делам для всех был изречен И как в огонь неугасимый были Низвержены на вечность смерть и ад.

В тот ужасный день, Когда исчез под лавой Геркуланум И пепел завалил Помпею, я Природы судорогой страшной был Обрадован: при стоне и трясенье Горы дымящейся, горящей, тучи Золы и камней и кипучей лавы Бросающей из треснувшего чрева, При вое, крике, давке, шуме в бегстве Толпящихся сквозь пепел, все затмивший, В котором, ничего не озаряя, Сверкал невидимый пожар горы, Отчаянно пробился я к потоку Всепожирающему лавы: ею Обхваченный, я, вмиг прожженный, в уголь Был обращен, и в море, Гонимый землетрясения силой, Был вынесен, а морем снова брошен На брег, на произвол землетрясенью.

Тушино бежала И меня живого обнимала, И, собрав неслыханную рать, Подступал я вновь к Москве со славой… А потом лежал в снегу — безглавый — В городе Калуге над Окой, Умерщвлен татарами и жмудью… А Марина с обнаженной грудью, Факелы подняв над головой, Рыскала над мерзлою рекой И, кружась по-над Москвою, в гневе Воскрешала новых мертвецов, А меня живым несла во чреве… И пошли на нас со всех концов, И неслись мы парой сизых чаек Вдоль по Волге, Каспию — на Яик, — Тут и взяли царские стрелки Лебеденка с Лебедью в силки.

Если отказывал я нищим в желанье их, если печалил глаза вдовы; если кус мой я съедал один и не ел от него со мной сирота (с детства он рос у меня, как при отце, и от чрева матери я пекся о нем); если видел я гибнущего нагим и без одежд убогого зрел и не благословляла меня плоть его, и не грела его овец моих шерсть; если руку поднимал я на сироту, зная, что подмогу найду в суде, — пусть плечо мое отпадет от хребта и от локтя отломится моя длань!

Они готовились вновь приняться за то и за другое, как внезапно громада дыма выдохнула вверх из палуб, будучи похожа на черную тяжелую грозовую тучу, – потом, словно из чрева судна, выбрызнул высокий ток яркого огня, по‑видимому, на четверть мили вверх, потом наступило внезапное круговое распространение пламени, потом вся атмосфера, в одно‑единственное мгновение, магически заполнилась диким хаосом из обломков дерева, металла и человеческих членов; и, наконец, возникло сотрясение в полнейшем своем бешенстве, оно порывисто сбило нас с ног, меж тем как холмы грянули эхом и новой перекличкой звуков

Я стучал – вы не открыли, Жаждал – вы не напоили, Я алкал – не накормили, Я был наг – вы не одели… И тогда ответишь Ты: – Я одела, Я кормила, Чресла Богу растворила, Плотью нищий дух покрыла, Солнце мира приютила В чреве темноты… В час последний в тьме кромешной Над своей землею грешной Ты расстелешь плат: Надо всеми, кто ошую, Кто во славе одесную, Агнцу предстоят, Чтоб не сгинул ни единый Ком пронзенной духом глины, Без изъятья, – навсегда, И удержишь руку Сына От последнего проклятья Безвозвратного Суда.

Изливал он елей и возжигал курение Изиде и Озири-су египетским, брату и сестре, соединившимся браком еще во чреве матери своей и зачавшим там бога Гора, и Деркето, рыбообразной богине тирской, и Анубису с собачьей головой, богу бальзамирования, и вавилонскому Оанну, и Дагону филистимскому, и Арденаго ассирийскому, и Утсабу, идолу ниневийскому, и мрачной Кибелле, и Бэл-Меродоху, покровителю Вавилона – богу планеты Юпитер, и халдейскому Ору – богу вечного огня, и таинственной Омороге – праматери богов, которую Бэл рассек на две части,

Рыбы в реке резвятся пред ликом твоим, лучи твои [проникают] в глубь моря, ты созидаешь жемчужину в раковине, ты сотворяешь семя в мужчине, ты даешь жизнь сыну во чреве матери его, ты успокаиваешь дитя — и оно не плачет, — ты питаешь его (7) во чреве, ты даруешь дыхание тому, что ты сотворил, в миг, когда выходит дитя из чрева […I день своего рождения, ты отверзаешь уста его, ты создаешь все, что потребно ему.

Как ученик волшебника, призвавший Стихийных демонов, Не мог замкнуть разверстых ими хлябей И был затоплен с домом и селеньем – Так человек не в силах удержать Неистовства машины: рычаги Сгибают локти, вертятся колеса, Скользят ремни, пылают недра фабрик, И, содрогаясь в непрерывной спазме, Стальные чрева мечут, как икру, Однообразные ненужные предметы (Воротнички, автомобили, Граммофоны) – Мильонами мильонов, – затопляя Селенья, области и страны – Целый мир, Творя империи, Захватывая рынки, – И нет возможности Остановить их ярость, Ни обуздать разнузданных рабов.

Малечкина – невиннейшая жертва, примерная мать, любящая и покорная жена, жаждавшая единственно одного, присущего каждой достойной женщине… внимания, понимания, при-зна-ния… со стороны мужчины; что несчастнейшая Малечкина, когда-то первая из красавиц города, не смела купить детям даже несчастной карамельки, как самая последняя из рабынь; что отравлявшийся спиртом алкоголик и губернский секретарь Малечкин бил ее сапогом по темени и по чреву, носившему его четверых детей, в результате чего она принесла убийце-мужу пятого ребенка – мертвого!

Если не сподобился, яко Иона, содержаться во чреве китове, зато в собственном моем чреве содержал беса три года и три месяца… И паки обуреваем был злою женою, по вся дни износившею предо мной звериный свой образ… И паки обуян был жаждою огненною и не утолил гортани своей до сего дня… – Вы его не обессудьте, ваше благородие, – прервала Мавра Кузьмовна, – он у нас уж такой от рождения, в уме оченно уж недостаточен… Полно, полно, Михеич;

Восстав поутру, еще тьме сущей и свету едва являющуюся, а иногда и о полунощи, слив две-три чарки, испиваю и остальное время дня не туне, но сим же образом препровождаю, разными питиями чрево свое, яко бочку, добре наполняю, так что иногда и яства мимо рта моего ношу от дрожания десницы и предстоящей в очах моих мглы; и так всегда творю и учить мне врученных обещаюсь, инако же мудрствующих отвергаю и, яко чуждых, анафематствую всех пьяноборцев.

В предании об Астиаге, царе Мидийском, рассказывается, что однажды ему приснился сон, будто из чрева дочери его выросло дерево, которое ветвями своими покрыло всю Азию… Мне же брезжится, что из какой-то мертвой головы выросло сухое дерево и колючками и терниями залезло в головы бесчисленных ученых и закрыло от них памятники веры, молитвы, где народы сами написали о себе, изобразили, чему молились, чему поклонялись, приносили жертвы, строили храмы – и положили на ладонь ученых… Чего искать?

Трижды его колыхал, из стремнины исторгнуть пылая, Трижды силы терял; но в четвертый он раз лишь рванулся, Чая согнуть и сломить Эакидов убийственный ясень, – Тот налетел и мечом у надменного душу исторгнул: 180 Чрево близ пупа ему разрубил, и из чрева на землю Вылилась внутренность вся, и ему, захрипевшему, очи Смертная тьма осенила; Пелид же, на грудь его бросясь, Пышные латы срывал и вещал, величаясь победой: "В прахе лежи!

Как плотоядные волки, дыша несказанной отвагой, В месте гористом большую рогастую лань умертвивши, Рвут ее тело, и пасти у всех у них красны от крови; После всей стаей, толпясь, к роднику темноструйному мчатся, 16-160 Где, изрыгая кровавое мясо растерзанной жертвы, Острыми пьют языками поверхность волны оттененной; Сердце их страха не знает, и чрево раздуто от пищи: Так мирмидонского войска вожди и советники шумно Вслед за соратником шли быстроногого внука Эака.

Когда же наконец пришла бы смерть ко мне, Не дал бы тела я окутать простыне, А лег бы на землю у вечного предела, И мать живущего, античная Кибела, Во чреве растворить могла б мой смертный прах, И в нем исчез бы я, весь, как навоз в полях, Как под шатром небес мгновенное дыханье, Как капелька росы при солнечном сиянье, И не оставил бы, как делаете вы, Скелета жалкого или глухой молвы!

Обрадованный народ приносил благодарные жертвы пред истуканом этого бога за столь крайнее одолжение стране своей, и при этом празднестве Ваидевут умел умножить суеверие порусов, заставив идола пыхать огнем и возгласить, что по особенной вере избранных порусов (и как легко догадаться) за частые и изобильные дары и жертвы он, Попоенза, доставляет им от плоти своей непобедимого защитника, который уже во чреве Прелепы, имеет родиться чрез неделю и назван быть Алеса Попоевич.

Что это понятие, отчасти и принятие двух «концов» действительно существует в Алеше, можно заключить уже из того разговора, где любовь Ивана к «голубому небу и клейким листочкам», то есть ко всей земной плотской жизни, любовь, конечно, не бесстрастную, а в высшей степени сладострастную, «карамазовскую», любовь «чревом» не только принимает он, но и оправдывает, как одну из двух необходимых половин своей собственной религии: «Половина твоего дела сделана, Иван, и приобретена.