Цитаты со словом «фонтан»

Для меня он не только великий поэт, но и человек, который, узнав (вероятно, от Нади), как мне плохо в Фонтанном Доме, сказал мне, прощаясь, – это было на Московском вокзале в Ленинграде: «Аннушка (он никогда в жизни не называл меня так), всегда помните, что мой дом – ваш».

В 1952 году Ахматову вместе с семьей репрессированного Пунина выселили из Фонтанного дворца в дом, когда-то принадлежавший корпорации петербургских извозчиков.

Голос автора, находящегося за семь тысяч километров, произносит: Так под кровлей Фонтанного Дома, Где вечерняя бродит истома С фонарем и связкой ключей, – Я аукалась с дальним эхом, Неуместным смущая смехом Непробудную сонь вещей, Где, свидетель всего на свете, На закате и на рассвете Смотрит в комнату старый клен И, предвидя нашу разлуку,

Один раз ударил тонкий фонтан крови, чуть не попал в глаз профессору, и окропил его колпак.

Боле ж всего с недавнего времени вот что согласье Жителей замка стало тревожить: Гульбранд и Бертальда Начали вдруг на всех переходах, во всех закоулках Замка встречать привиденья, о коих дотоле и слуху Не было: белый, седой человек, в котором проказник Дядя Струй Гульбрандом, смотритель фонтанов Бертальдой Узнаны были, стал им повсюду обоим, Бертальде ж Чаще, являться с угрозой, так что Бертальда от страха Стала больна и даже решилась бы замок покинуть, Если б имела где угол какой для приюта; но честный Наш рыбак на письмо Гульбранда, которым тогда же Рыцарь его известил, что Бертальда едет в Рингштеттен, Вот что ответствовал: «Я по воле господа бога

С ними хотела пойти я, — Так продолжала Бертальда в слезах, – но старик, о котором Все говорят, что он мой отец…» – «Он отец твой, Бертальда, Точно отец, – слазала Ундина, – ты помнишь, как ночью К нам подошел седой человек, твой смотритель фонтанов: Он-то мне все и сказал; меня убеждал он, чтоб в замок Наш Рингштеттен тебя не брала я с собой, и невольно Тайна с его языка сорвалась…» – «Ну, отец мой, когда уж Должен он быть мне отцом, – продолжала Бертальда, – сказал мне Вот что: «Ты с нами не будешь до тех пор, пока не исправишь Гордого сердца; осмелься одна чрез этот

Он отвернулся от ветра, поднял справа холодный и влажный воротник чуйки, серебрившейся от мельчайшего дождевого бисера, сплошь покрывшего ее, глядел сквозь холодные капельки, висевшие на ресницах, как все толще навертывается липкий чернозем на бегущее колесо, как стоит перед ним и не проходит целый фонтан высоко толкущихся комьев грязи, уже залепивших его голенища, косился на работающую ляжку лошади, на ее прижатые затуманенные уши… А когда он, с пестрым от грязи лицом, подлетел, наконец, к дому, первое, что кинулось ему в глаза, была лошадь Якова у коновязки.

Снова я вижу его, он всплыл, чтобы вдохнуть в себя воздух, снова гребем к нему, Я вижу, как глубоко вонзилось в его тело копье, как оно повернулось в ране, И снова мы отплываем назад, он снова ныряет, жизнь быстро уходит от него, И когда он всплывает наверх, он выбрасывает кровавый фонтан и плавает кругами, кругами, и каждый круг становится все меньше, — я вижу, он умирает, В центре круга он судорожно взметается вверх и тотчас же падает на воду и застывает в окровавленной пене.

Мне холодно, я ослаб, мне страшно, затылок мой мигает и жмурится, и снова безумно-пристально смотрит, – но все-таки – я, как кружка к фонтану, цепью прикован к этому столу, – и не встану, пока не выскажусь… Повторяю (ритмом повторных заклинаний, набирая новый разгон), повторяю: кое-что знаю, кое-что знаю, кое-что… Еще ребенком, еще живя в канареечно-желтом, большом, холодном доме, где меня и сотни других детей готовили к благополучному небытию взрослых истуканов, в которые ровесники мои без труда, без боли все и превратились;

Франсуа де Берни (1715–94) «Послание о лени»: «…Goûter voluptueusement / Le doux plaisir de ne rien faire» <«…Наслаждаться сладострастно / Приятным удовольствием ничегонеделания»> — или Луи де Фонтан (1757–1821) «Ода»: «Je lis, je dors, tout soin s'efface, / Je ne fais rien et le jour passe / …je goûte ainsi la volupté» <«Я читаю, я сплю, все заботы отходят в сторону, / Я ничего не делаю, и день пролетает / …я наслаждаюсь также довольством»> — и сотни других пассажей у десятка других маленьких поэтов.

Или утром душистым, под темный каштан, Молода и светла, как весна, Королева без свиты сходила одна Помечтать и послушать, как плачет фонтан И как дышит тревожно волна… И мгновенно всё стихло: объятые сном, Онемели и терем и сад, Смолкнул говор людской, и не слышно кругом Ни рогов егерей в полумраке лесном, Ни обычных ночных серенад… Злые чары свершились — высокой стеной Вкруг поднялся терновник густой, И не смели туда от далекой земли, Мимо рифов и мелей, доплыть корабли И раздаться там голос живой…

Желая разузнать, что привело дуэнью в покои Дон Кихота, герцогиня и ее горничная «с великим бережением и опаскою подкрались на цыпочках к двери Дон-Кихотовой спальни и стали так близко, что им слышен был весь разговор; когда же герцогиня услышала, что Родригес выдала тайну насчет аранхуэсских ее фонтанов, то не выдержала и, обуреваемая гневом и жаждой мщения, вместе с Альтисидорой, испытывавшей те же самые чувства, ворвалась в спальню, и тут они соединенными усилиями расцарапали Дон Кихоту лицо и отшлепали дуэнью <…>».

Нам нужно взять грохочущие аккорды дневного уличного движения, смех и музыку ночи, торжественные модуляции преподобного доктора Паркхерста, рэгтайм, рыдания, вкрадчивый шорох колес, крики газетчиков, журчание фонтанов в садах на крышах, зазывные вопли лоточников, а также обложек «Журнала для всех» и еще шепот влюбленных в парках — вот какие звуки требуются для искомого голоса, но их не надо сбивать, а только смешать, из смеси сделать эссенцию, а из эссенции экстракт — воспринимаемый на слух экстракт, капля которого и будет тем, что нам требуется. —

Из темного травертина были сложены его тяжелые несокрушимые стены, вершину венчал великолепно набранный колоссальный карниз, мраморными брусьями обложена была большая дверь и окна глядели величаво, обремененные роскошным архитектурным убранством; — или как вдруг нежданно вместе с небольшой площадью выглядывал картинный фонтан, обрызгивавший себя самого и свои обезображенные мхом гранитные ступени; — как темная грязная улица оканчивалась нежданно играющей архитектурной декорацией Бернини, или летящим кверху обелиском, или церковью и монастырской стеною, вспыхивавшими блеском солнца на темнолазурном небе с черными, как уголь, кипарисами.

Тоже и дети всегда приходили, и наши ревнивые няньки гнали их прочь; но чуть ли не каждый день какой-нибудь черноглазый бритоголовый мальчишка в синих, с черными заплатами, линялых штанах ухитрялся продраться сквозь кизил, сквозь заросли жимолости и кривого багряника в мощенный булыжником двор со старым насморочным фонтаном, где малыши Ллойд и Флойд (положим, у нас в ту пору были другие имена, сплошь из вороньих придыхательных звуков, но это не важно) спокойно сидели, жуя курагу, под крашенной мелом стеной.

Особенных претензий не имею Я к этому сиятельному дому, Но так случилось, что почти всю жизнь Я прожила под знаменитой кровлей Фонтанного дворца… Я нищей В него вошла и нищей выхожу… А за правой стенкой, откуда Я ушла, не дождавшись чуда, В сентябре, в ненастную ночь, Человек не спит и бормочет, Что теперь больше счастья хочет Позабыть про царскую дочь …Увидеть Вас когда-нибудь я не рассчитывал, это было действительно предсмертное с Вами свидание и прощание.

Когда я пришел в скромное, но приятное кафе, напротив которого, в сквере, бьет в летние вечера и как будто вертится муаровый фонтан, остроумно освещаемый снизу разноцветными лампами (а теперь все было голо и тускло, и не цвел фонтан, и в кафе толстые портьеры торжествовали победу в классовой борьбе с бродячими сквозняками, – как я здорово пишу и, главное, спокоен, совершенно спокоен), когда я пришел, Ардалион уже там сидел и, увидев меня, поднял по-римски руку.

Чудный, светлый мир… Ни вьюг в нем, ни туманов, Вечная весна в нем радостно царит… Розы… мрамор статуй… серебро фонтанов, Замок — весь прозрачный, из хрустальных плит… У подножья скал — сверкающее море… Тихо льнет к утесам сонная волна И, отхлынув, тонет в голубом просторе, И до дна прозрачна в море глубина… А за светлым замком и его садами, От земли, нахмурясь, в небосклон ушли Великаны горы снежными цепями И по темным кручам лесом заросли.

Подставив кувшин, ожидает, как скоро водою Наполнится он, а другая подруга стоит неподвижно, Рукой охватив осторожно кувшин на облитой Вечерним лучом голове… Художник (должно быть, германец) Спешит срисовать их, довольный, что случай нежданно В их позах сюжет ему дал для картины, и вовсе не мысля, Что я срисовал в то же время и чудное небо, И плющ темнолистый, фонтан и свирепую рожу тритона, Альбанок и даже- его самого с его кистью!

В саду опять играла музыка, сыпал прохладной пылью высокий, раскидистый фонтан и с какой-то женственной роскошью пахло цветами в бодром и студеном воздухе багряного осеннего заката, но народу было мало, отчего мне еще стыднее было ходить отдельно от прочих, на виду у всех, в этом избранном «кружке дворян-гимназистов» и поддерживать с ними какой-то особый дворянский разговор, — как вдруг меня словно ударило что-то: по аллее, навстречу нам, быстро

Я мог бы теперь подняться, убежать, вернуться домой, но я остаюсь на месте и чувствую, что навсегда здесь останусь; что завтра я все буду тут же, на этом самом кресле; буду испытывать те же томления и вечно посредством этой же хрустальной флейты я буду в этом волшебном замке вызывать мимолетную жизнь, меж тем как снаружи, среди садовых фонтанов, большой слон с алым чепраком будет подымать насмешливо свой хобот.

Но он В последний час свой ободрен Еще надеждою земною, Что та, которая прямою Ему здесь жизнию была И с ним одной душой жила, От яда ночи сей ужасной Защищена под безопасной, Под царской кровлею отца: Там зной от милого лица Рука невольниц отвевает; Там легкий холод разливает Игриво брызжущий фонтан, И от курильниц, как туман, Восходит амвры пар душистый, Чтоб воздух зараженный в чистый Благоуханьем превратить.

И всё: и самый фонтан, где уже столпились в кучу на мраморных ступенях, одна выше другой, альбанские горожанки, переговаривающиеся сильными серебряными голосами, пока поочередно бьет вода звонкой алмазной дугой в подставляемые медные чаны, и самый фонтан, и самая толпа — всё кажется для нее, чтобы ярче выказать торжествующую красоту, чтобы видно было, как она предводит всем, подобно как царица предводит за собою придворный чин свой.

Все живо там: холмы, леса, Янтарь и яхонт винограда, Долин приютная краса, И струй, и тополей прохлада; Всё чувство путника манит, Когда в час утра безмятежной, В горах, дорогою прибрежной, Привычный конь его бежит, И зеленеющая влага Пред ним и блещет и шумит Вокруг утесов Аю-дага… Вообще «Бахчисарайский фонтан» – роскошно-поэтическая мечта юноши, и отпечаток юности лежит равно и на недостатках его и на достоинствах.

Образ Рима – синтетический: на самом деле микеланджеловские Давид и Ночь (из капеллы Медичи, памятная скорбным четверостишием самого Микеланджело «…О, в этот век преступный и постыдный… отрадно спать, отрадней камнем быть») находятся не в Риме, а во Флоренции, лягушки фонтанов – в Милане (в римских фонтанах не лягушки, а черепахи), Моисей не лежит, как Ночь, а сидит (ОМ быстро вспомнил это, «но менять не захотел» – НЯМ).

Долго полный невыразимого восхищенья, стоял он пред таким видом, и потом уже стоял так, просто, не восхищаясь, позабыв всё, когда и солнце уже скрывалось, потухал быстро горизонт и еще быстрее потухали вмиг померкнувшие поля, везде устанавливал свой темный образ вечер, над развалинами огнистыми фонтанами подымались светящиеся мухи, и неуклюжее крылатое насекомое, несущееся стоймя, как человек, известное под именем дьявола, ударялось без толку ему в очи.

В витринах ювелиров сверкало серебро; солнечный свет, падая косыми лучами на собор, играл на изломах серых камней; птичья стайка носилась в голубом небе вокруг стрельчатых башенок; площадь гудела криками; благоухали окаймлявшие мостовую цветы — розы, жасмин, гвоздика, нарциссы, туберозы, разбросанные по влажной зелени среди степной мяты и курослепа; посредине журчал фонтан, и под широкими зонтами, среди уложенных пирамидами дынь, простоволосые торговки завертывали в бумагу букетики фиалок.

Консуэло и Беппо, в сущности еще дети, принялись забавляться самым искренним образом, бросая рыбкам песок, чтобы подразнить их за прожорливость, и следя глазами за их быстрыми движениями, как вдруг увидели идущую прямо к ним высокую, одетую в белое женщину с кувшином; она приближалась к фонтану и очень походила на одну из фантастических личностей – «ночных прачек», легенды о которых распространены почти во всех суеверных странах.

В Летнем саду был неизбежный по плану для всех французских садов так называемый грот: небольшое четырехугольное здание на берегу речки Фонтанной, снаружи довольно нелепое, напоминавшее голландскую кирку, а внутри действительно похожее на подводную пещеру, убранное большими раковинами, перламутром, кораллами, ноздреватыми камнями, со множеством фонтанов и водяных струек, бивших в мраморные чаши, с тем чрезмерным для петербургской сырости обилием воды, которое любил Петр.

И вот, подняв ручку на плечо невидимого и очень высокого танцора, доверчиво вложив ему в руку — левую, чуть откинув стан на его невидимую левую, чуть привстав на носках и этим восполняя отсутствие каблуков, овеваемая белым платьем и овевая меня им… Она его, фонтан, именно обтанцовывала, и этот фонтан был — урна, это было обтанцовывание урны, обтандовывание смерти… Das Mädchen und der Tod. —