Цитаты со словом «рачок»

Закрыл глаза, и вновь пред ним возникло Виденье рая, и другой дорогой Мысль потекла его. «

Между женщиной, которая спит на чистой простыне, и тою, к(ото)рая дрыхнет на грязной и весело хохочет, когда ее любовник (.

От Агали иду к m-me Савельевой, к(ото)рая живет на Конторской ул(ице) в покривившемся заржавленном флигеле.

Мы станем жить любя, страдая, И ад нам будет стоить рая; Оставь сомнения свои; И что такое жизнь святая Перед минутою любви?

Если ж хватит силы, То над самым Флегетоном, Над Стиксом, речкою в раю, Как над Днепром своим широким, Я вспомню родину свою, — Поставлю хату там и садом Ее веселым окружу.

Навеки в душе моей, как чудо, сохранится твой легкий лик, твой воздух несравненный, твои сады, и дали, и каналы, твоя зима, высокая, как сон о стройности нездешней… Ты растаял, ты отлетел, а я влачу виденья в иных краях — на площадях зеркальных, на палубах скользящих… Трудно мне… Но иногда во сне я слышу звуки далекие, я слышу, как в раю о Петербурге Пушкин ясноглазый беседует с другим поэтом, поздно пришедшим в мир и скорбно отошедшим, любившим город свой непостижимый рыдающей и реющей любовью… И слышу я, как Пушкин вспоминает все мелочи крылатые, оттенки и отзвуки: «Я помню, — говорит, — летучий снег, и Летний Сад, и лепет Олениной… Я помню, как, женатый, я возвращался с медленных балов в карете дребезжащей по Мильонной,

А бабы вон, тоже о переставлении света с громами и золочеными трубами мекают, — ехидно улыбается Чепа, — а умные люди говорят — не будет… Не стоит, говорят, трубы архангельские портить из-за одних мертвых, а живые больше набольше сперва: их не проймешь ни трубой, ни обухом, и не нужны они ни раю, ни аду, по этому случаю Страшного суда и не будет, а выйдет глупый черт в образе жабы, всех слопает, да и сам лопнет, и расчеты все; от мертвых вреда нет, пусть на здоровье… — Да-а, притча… — Вот оно… А все это от безделья… Болото в башках-то у всех, да от темноты, а темнота от глупой работы… — А глупая работа

Опять смерть, опять постоянные угрозы и повороты судьбы… Я не хочу умирать, потому что боюсь потерять тебя, Танира, в бесконечной невидимой Вселенной, в этих непонятных мирах, куда уходят умершие… Если бы мы там были вместе… Я же не хочу никакого рая или ада без тебя… Моя душа ранена тобой, и эта рана — неизлечима… Танира обняла его, прижалась: — И ты для меня тоже… Да, мы стоим на грани… Ты, родной, пришелец из далекой России, я — человек конца мира… Но мне кажется, наша мистическая, решающая встреча будет не там, а здесь, перед самым Концом, где-то за день до окончательного финала… Валентин посмотрел

На доске малиновой, червонной, На кону горы крутопоклонной – Втридорога снегом напоенный Высоко занесся санный, сонный Полугород, полуберег конный, В сбрую красных углей запряженный, Желтою мастикой утепленный И перегоревший в сахар жженый, Не ищи в нем зимних масел рая, Конькобежного фламандского уклона, Не раскаркается здесь веселая, кривая Карличья в ушастых шапках стая, – И, меня сравненьем не смущая, Срежь рисунок мой, в дорогу крепкую влюбленный, Как сухую, но живую лапу клена Дым уносит, на ходулях убегая… Я молю, как жалости и милости, Франция, твоей земли и жимолости, Правды горлинок твоих и кривды карликовых Виноградарей в их разгородках марлевых… В легком

На доске малиновой, червонной, На кону горы крутопоклонной — Втридорога снегом напоенный Высоко занесся санный, сонный Полугород, полуберег конный, В сбрую красных углей запряженный, Желтою мастикой утепленный И перегоревший в сахар жженый, Не ищи в нем зимних масел рая, Конькобежного фламандского уклона, Не раскаркается здесь веселая, кривая Карличья в ушастых шапках стая, — И, меня сравненьем не смущая, Срежь рисунок мой, в дорогу крепкую влюбленный, Как сухую, но живую лапу клена Дым уносит, на ходулях убегая… Я скажу это начерно, шепотом — Потому что еще не пора: Достигается потом и опытом Безотчетного неба игра… И под временным небом чистилища Забываем мы

Под естественным даром пророчества Достоевский понимает «способность предчувствия <…> в высших степенях своих» — редкую, исключительную, и в связи с этим вспоминает Сведенборга и его пророчества внедавно подаренной писателю Аксаковым «удивительной» книге «О небесах, о мире духов и об аде»: «Он написал несколько мистических сочинений и одну удивительную книгу о небесах, духах, рае и аде, как очевидец, уверяя, что загробный мир раскрыт для него, что ему дано посещать его сколько угодно и когда угодно, что он может видеть всех умерших, равно как всех духов и низших и высоких и иметь с ними сообщение» (XXV, 262).

Мир превосходное место чтобы родиться в нем если вы не против чтобы счастье было безоблачным не всегда если вы не против чтобы он обернулся адом иногда именно когда все прекрасно ведь даже в раю не поют все время Мир превосходное место чтобы родиться в нем если вы не против чтобы люди умирали все время или только голодали какое-то время ведь это не так ужасно раз это не вы О мир превосходное место чтобы родиться в нем если вы не очень против пары пустых голов над вами или бомбы в лицо когда вы любуетесь

Проснулась с лежащей через грудь рукой «от сердца»… Да, конечно… Итак, вчера, 28 апреля, возвращаясь из Printemps, где два-три часа сряду видела из всех зеркал свою зеленую образину – в синем (самовязаном) берете и кожан<ом> пальто – на фоне 400 ф<ранков>, 500 ф<ранков> и 995 ф<ранков> robe pausanne с цветочками, и купив в конце концов 5 метров синего ситца, с цветочками – по 7 ф<ранков> 90 сан<тимов> метр – не из-за дешевки только, а потому что больше всего понравился. …

Старый дом, с большими, пустыми комнатами, пахнущий яблочной прелью, — отец любил, чтобы в каждой комнате лежала на полу куча яблок; запущенный фруктовый сад, где яблони стояли как в раю — никому не нужные, никем не отряхаемые и только по воле залетного ветра роняющие наливные свои гулкие плоды; малинник, буйный, рослый, медово пахнущий, пробравшийся за плетень, в чужие владения, напрягающий все силы, чтобы не вырождаться, и все-таки год из году мельчающий; огород, лениво разбиваемый, такой заброшенный, что и зайцы, прибегающие из соседнего леса в городок “на гастроли” ночевать в нем

Читатель знает сам, приятна ль ей была Такая похвала; Но, впрочем, Душенька решить не возмогла, Приятство ль голосов, достоинство ль скрипицы, Согласие ли арф, иль флейту предпочесть, ― В искусстве все они имели равну честь, И все исполнены единым были духом, Чтоб Душенька в раю Познала часть свою Прикосновением, устами, оком, слухом; Коль можно почитать за правду все слова, У греков есть молва, Что будто бы к сему торжественному хору Нарочно сысканы Орфей и Амфион, И будто, в Душеньку влюбяся по разбору, Играл и правил там оркестром Аполлон.

Но если бы человѣкъ, не понимающій истинной жизни, и увѣрилъ себя, какъ магометанинъ, въ томъ, что послѣ смерти его ожидаетъ въ раю продолженіе его жизни, или бы, успокоившись разсужденіемъ Эпикура о томъ, что смерти онъ не увидитъ, такъ какъ его не будетъ, когда будетъ смерть, и съумѣлъ бы скрыть отъ себя ужасъ смерти, одни страданія, испытываемыя имъ самимъ и другими людьми, привели бы его неизбѣжно къ отрицанію своей личности и къ признанію своей жизни внѣ

А если мир один, то Данте ничего не сделал, — по крайней мере для той цели, которую он сам себе поставил: «Вывести людей из несчастного состояния» — Ада и «привести к состоянию блаженному» — раю; только обманул себя и долго обманывал других, но теперь уже никого не обманет, потому что уже по-настоящему не верит, что есть мир иной; а если кто-нибудь еще и верит, то, судя по нынешнему состоянию мира, — так бездейственно, что вера эта никому не мешает, оставаясь во временном аду, ждать вечного.

И вторят все инструменты, Творения всех музыкантов мира, Торжественные гимны, восторги ликующих толп, И страстные зовы сердца, и горестные стенанья, И все бесконечно прекрасные песни тысячелетий, И задолго до их всеобъемлющей музыки — первозданная песня Земли, Где звуки лесов, и ветра, и мощных волн океана И новый сложный оркестр, связующий годы и небеса, несущий всему обновленье, Поэтами прошлого названный Раем, А после блужданье, и долгая разлука, и завершение странствий, И путь окончен, Поденщик вернулся домой, И Человек и Искусство с Природой слились воедино.

Как я любил, Кавказ мой величавый, Твоих сынов воинственные нравы, Твоих небес прозрачную лазурь И чудный вой мгновенных, громких бурь, Когда пещеры и холмы крутые Как стражи окликаются ночные; И вдруг проглянет солнце, и поток Озолотится, и степной цветок, Душистую головку поднимая, Блистает, как цветы небес и рая… В вечерний час дождливых облаков Я наблюдал разодранный покров; Лиловые, с багряными краями, Одни еще грозят, и над скалами Волшебный замок, чудо древних дней, Растет в минуту; но еще скорей Его рассеет ветра дуновенье!

Но мы напомним здесь нашим читателям только эту ужасную картину душевного ада, в сравнении с которым ад самого Данте кажется каким-то раем: Но что потом сбылось со мной, Не помню… свет казался тьмой, Тьма светом; воздух исчезал; В оцепенении стоял, Без памяти, без бытия, Меж камней хладным камнем я; И виделось, как в тяжком сне, Все бледным, темным, тусклым мне; Все в смутную слилося тень; То не было ни ночь, ни день, Ни тяжкий свет тюрьмы моей, Столь ненавистный для очей: То

Если светел мудрый астролог, Увидав безвестную комету; Если, новый отыскав цветок, Мальчик под собой не чует ног; Если выше счастья нет поэту, Чем придать нежданный блеск сонету; Если как подарок нам дана Мыслей неоткрытых глубина, Своего не знающая дна, Старше солнц и вечно молодая… Если смертный видит отсвет рая, Только неустанно открывая, – То Колумб светлее, чем жених На пороге радостей ночных, Чудо он духовным видит оком, Целый мир, неведомый пророкам, Что залег в пучинах голубых, Там, где запад сходится с востоком.

Развитие событий во Франции вскоре умерило его восторженные ожидания; деизм, который исповедовали радикально настроенные друзья Блейка, остался ему чужд — он не принял обычного у деистов разделения божественного и человеческого начал, в «Бракосочетании Рая и Ада» объявив, что «все живое Священно»; он не разделял с деистами представления о современном обществе как скоплении изолированных, фрагментарных существований, связанных чисто механическими отношениями причинности и зависимости, он, в отличие от них, не примирялся и никогда не мог бы примириться с таким порядком вещей.

Все будут такие нежные друг с другом… У меня было так в детстве, я была в детском лагере летнего отдыха, под Новгородом… И там почему-то все мальчики, девочки относились друг к другу так искренне, нежно и ласково, как будто в раю… Это было чудо какое-то, ангелы, наверное, нам послали… Я, наверное, вовек не забуду это время… Валентин в смятении посмотрел на нее: «Она умница, она говорит нормально, — думал он, глядя на нее, — но что такое опять?»

Как бы шумно я катился Под серебряной луной, О, как страстно я лобзал бы Золотистый мой песок, Как надменно презирал бы Недоверчивый челнок; Все, чем так гордятся люди, Мой набег бы разрушал; И к моей студеной груди Я б страдальцев прижимал; Не страшился б муки ада, Раем не был бы прельщен; Беспокойство и прохлада Были б вечный мой закон; Не искал бы я забвенья В дальнем северном краю; Был бы волен от рожденья Жить и кончить жизнь мою!

Когда бы знала ты, Как осужденным заживо на муки Ужасны рая светлые мечты И рая гармонические звуки… Как тяжело святые сны видать Душам, которым нет успокоенья, Призывам братьев-ангелов внимать, Нося на жизни тяжкую печать Проклятия, греха и отверженья… Когда бы ты всю бездну обняла Палящих мук с их вечной лихорадкой, Бездонный хаос и добра и зла, Всё, что душа безумно прожила В погоне за таинственной загадкой, Порывов и падений страшный ряд, И слышала то

Если разуметь жизнь загробную в смысле второго пришествия, ада с вечными мучениями, дьяволами, и рая – постоянного блаженства, то совершенно справедливо, что я не признаю такой загробной жизни; но жизнь вечную и возмездие здесь и везде, теперь и всегда, признаю до такой степени, что, стоя по своим годам на краю гроба, часто должен делать усилия, чтобы не желать плотской смерти, то есть рождения к новой жизни, и верю, что всякий добрый поступок увеличивает истинное благо моей

И думал он: когда б, сияя Красой, внезапно бы предстал Пред ним святой посланник рая И так страдальцу бы сказал: «За то, что в людях яд страданий Ты звуком песен заглушал И благородный рой желаний Стремленья к свету подымал, За то, что ты борцом отважным Всю жизнь за человека был И лиру честную продажным И пошлым словом не клеймил, Всего проси — я всё исполню, Ты будешь выше всех людей, Я беспредельный мир наполню Стогласной славою

А путь иной, ведущий прямо к сердцу, К любви простой и чистой, зверь иной Замкнул им — быстрокрылая химера, Она целительную эту правду В мираж, в бесплодный призрак превращает И мечутся они, как лист сухой В осеннем ветре, — режут, убивают Друг друга, исступленней злого зверя, Копают землю, к небу страстно рвутся, Плывут по морю, — в небесах, за морем Взыскуя рая, счастья и покоя, Взыскуя благ, какие только в сердце, В любви взаимной могут отыскать!

Закрываются и открываются Царские Врата, знаменуя то наше отторжение от потерянного нами Рая, то новое лицезрение его, читаются дивные Светильничные молитвы, выражающие наше скорбное сознанье нашей земной слабости, безпомощности и наши домогания наставить нас на пути Божий, озаряются ярче и теплее своды церкви многими свечами, зажигаемыми в знак человеческих упований на грядущего Спасителя и озарения человеческих сердец надеждою, с крепкой верою в щедроты Божий звучат земные прошения великой ектений: «О свышнем мире и

Не знаю, правда ль то, лишь нет сомненья в оном, Что некие тогда из сих наяд, иль рыб, Которых род с рекой со временем погиб, Служив дотоль в раю под счастливым законом, За Душенькою тут спешили вслед догоном, В старинном их строю Признать, по должности, владычицу свою, Забыв, что бог прекрасна рая, С тех пор как райску жизнь в ничто преобратил, Служивших там, как бы карая, Оттоль на волю распустил.