Цитаты со словом «покров»

Институт тоже узнать было нельзя: его покрыли кремовою краской, провели по специальному водопроводу воду в комнату гадов, сменили все стекла на зеркальные, прислали 5 новых микроскопов, стеклянные препарационные столы, шары по 2000 ламп с отраженным светом, рефлекторы, шкапы в музей.

Феб Аполлон той порой его бережно на руки принял, Синею тучей покрыл, чтоб никто среди конных данайцев, 5-345 Медью попав ему в грудь, не исторг его душу из тела.

Во время дислокации, имевшей место, по-видимому, в третичном периоде, где-то около второго параллельного хребта на дневную поверхность вылилось много базальтовой лавы, которая образовала чрезвычайно мощный покров, заполнивший все пространство между Хуту и Копи.

Когда черный от влаги паркет несколько подсох, все зеркала покрылись банным налетом, и звонки прекратились.

Рядом с нею с корнем вырвало дубовое дерево, и земля покрылась трещинами до самой реки.

Горкин и молитвы Покрову знает, говорит: «Сама Пречистая на большой высоте стоит, с Крестителем Господним и твоим Ангелом – Иван-Богословом, и со ангельскими воинствами, и держит над всей землей великий Покров-омофор, и освящается небо и земля, и все церкви засветятся, и люди возвеселятся».

Когда на мгновение черный покров отнесло в сторону, Маргарита на скаку обернулась и увидела, что сзади нет не только разноцветных башен с разворачивающимся над ними аэропланом, но нет уже давно и самого города, который ушел в землю и оставил по себе только туман.

Высокий дуб, краса холмов, Перед явлением снегов Роняет лист, но вновь весной Покрыт короной листовой, И, зеленея, в жаркий день Прохладную он стелет тень, И буря вкруг него шумит, Но великана не свалит; Когда же пламень громовой Могучий корень опалит, То листьев свежею толпой Он не оденется вовек… Ему подобен человек!

Господи, отдохнуть, лютую зиму перебыть, Покров Мой над ними будет».

Узнав от проводников, что самый перевал через Сихотэ-Алинь покрыт хвойным лесом, я выбрал место, где заросли были не так густы, и стал готовиться к астрономическим наблюдениям.

Рука скользнула вдоль колена, И неги сладостная власть Плечо исторгнула из плена; Отяготел твой ясный взор, Покрывшись влагою жемчужной; В твоих щеках, как метеор, Играет пламя крови южной; Уста волшебные твои Зовут лобзание любви.

Это — там, высоко, за звездами: там — Покров, всю землю покрывает, ограждает.

Западный склон Сихотэ-Алиня, обращенный к реке Гобилли, покрыт смешанным лесом, носившим на себе следы огня.

Шумно он грохнулся в прах, и доспехи на нем загремели, 17-50 Волосы кровью покрылись, подобные кудрям хариты, Золотом и серебром перевитые локоны пышно.

Пришли все плотники: какая теперь работа, Покров на носу – домой!

Слушайте: у Петлюры на подступах к городу свыше чем стотысячная армия, и завтрашний день… да что я говорю, не завтрашний, а сегодняшний, – полковник указал рукой на окно, где уже начинал синеть покров над городом, – разрозненные, разбитые части несчастных офицеров и юнкеров, брошенные штабными мерзавцами и этими двумя прохвостами, которых следовало бы повесить, встретятся с прекрасно вооруженными и превышающими их в двадцать раз численностью войсками Петлюры… Слушайте, дети мои! –

Западный край неба уже нежился в закатном сиянии, над снежными полями кое-где розовел туман, и теневые склоны гор покрылись мягкими фиолетовыми тонами.

Вздохнув, иду вперед; мохнатая сова Бесшумно с зеркала разбитого слетела; Вот в угол бросилась испуганная мышь… Везде обломки, прах; куда ни поглядишь, Везде насилие, насмешки и угрозы; А из саду в окно вползающие розы, За мраморный карниз цепляясь там и тут, Беспечно в красоте раскидистой цветут, Как будто на дела враждебного народа Набросить свой покров старается природа; Вот ящерица здесь меж зелени и плит, Блестя, как изумруд, извилисто скользит, И любо ей играть в молчании могильном, Где на пол солнца луч столбом ударил пыльным… Но вот уж сумерки; вот постепенно мгла На берег, на залив, на скалы налегла; Все больше в небе звезд, в аллеях все темнее, Душистее цветы, и запах трав сильнее; На сломанном

В гостиной около круглого стола, как можно симметричнее, расставлены кресла в белых чехлах, в зале с громадного старого фортепиано снято все, не идущее к музыке, как, например, бутыли с наливкой, старые номера «Сына отечества», шапки, то есть именно то, что обыкновенно лежало на нем… Большой стол уже покрыт скатертью и установлен тарелками для закуски… Сам Капитон Николаевич умылся, расчесал черные бакенбарды, надел новые брюки и мучился перед зеркалом с тем, что так часто угнетает жизнь образованного человека, именно — застегивал грудные запонки… Но когда запонки были побеждены и надет был сюртук, Капитона Николаевича никто бы не узнал: важно и солидно похаживая по комнате, он держал руки, что называется, «самоваром»

Эти двое, Попов и Гаврилов, были связаны старинной дружбой, совместной подпольной работой на фабрике, тогда, далеко в молодости, когда они начинали свои жизни орехово-зуевскими ткачами; там в юности затерялась река Клязьма, леса за Клязьмой по дороге в город Покров, в Покровскую пустынь, где собирались комитетчики: там была голоштанная ткачья молодость с подпольными книжечками, с изданиями «Донской речи», — с «Искрой», как евангелие, с рабочими казармами, сходками, явками, с широкой площадью у станции, где в пятом году свистали над рабочими толпами казачьи пули и плетки; потом была — совместная Богородская тюрьма, — и дальше — бытие революционера-профессионала — ссылка, побег, подполье, таганская пересыльная, ссылка,

Три года готовили меня к этому знаменательному дню, а меня только заставили помножить пятьдесят пять на тридцать, рассказать, кто такие были Амаликитяне, попросили «четко и красиво» написать: «снег бел, но не вкусен» да прочесть наизусть: «Румяной зарею покрылся восток…» Тут мне даже кончить не дали: едва я дошел до пробужденья стад «на мягких лугах», как меня остановили, — верно, учителю (рыжему, в золотых очках, с широко открытыми ноздрями) слишком хорошо было известно это пробужденье и он поспешно сказал: — Ну, прекрасно, — довольно, довольно, вижу, что знаешь… Да, брат был прав: в самом деле «ничего особенно страшного» не оказалось.

Ты жертва жизненных тревог, И нет в тебе сопротивленья, Ты, как оторванный листок, Плывешь без воли по теченью; Ты как на жниве сизый дым: Откуда ветер ни повеет, Он только стелется пред ним И к облакам бежать не смеет; Ты словно яблони цветы, Когда их снег покрыл тяжелый: Стряхнуть тоску не можешь ты, И жизнь тебя погнула долу; Ты как лощинка в вешний день: Когда весь мир благоухает, Соседних гор ложится тень И ей одной цвести мешает; И как с вершин бежит в нее Снегов растаявшая груда, Так в сердце бедное твое Стекает горе отовсюду!

Сначала в облике бессмертного творенья Всё наши радует глаза: И светлое чело, и пристальное зренье, Что отражает небеса; И звонкость голоса, могучего, как волны, Как нестихающий прибой, Когда он, тысячами отголосков полный, Покрыл вселенную собой; И зрелище, когда неправда вековая, С печатью встретившись в упор, Поникла, кандалы и цепи разбивая И опуская свой топор; И гармоническая сила созиданья, Наполнившая города, И стройный хор искусств, и строгий голос знанья Во славу мира и труда, — Все так чарует нас, так мощно опьяняет, Так упоительно горит, Как будто это май влюбленного пленяет, О светлом счастье говорит.

Как провожая Мелиту, так и укладывая ее дома в постель, Марема все время была в полной уверенности, что госпожа ее недомогает от множества смешанных чувств, над которыми забирает самое высшее положение и самую большую силу любовь ее к прекрасному и невинному Пруденцию; а потому, чтобы сказать Мелите что-нибудь самое радостное и способное вызвать в ней оживление, Марема, покрывши Мелиту ночным одеялом, нагнулась к ее лицу и, поцеловав ее в лоб, прошептала ей на ухо: – Спи, и пусть тебе снится тот, к кому рвется с любовью твое разрешенное от клятв сердце!

Если бы земные почести еще могли меня занимать, не без гордости я сказал бы, что предки нашего рода были известны еще до времен царей, потому что мы, Юнии, ведем наше происхождение от Юна, с благочестным Энеем прибывшего в Лавинийскую землю, и добавил бы, что первой славой покрыл себя наш род при царях, напомнив имя Марка Юния, взявшего в замужество Тарквинию, дочь одного царя и сестру другого, того самого Марка, сын которого, называемый обычно Брутом-старшим, освободил республику от тирана, совершив дело кровавое, за которое да будет к нему милость Небесного Отца.

Короче сказать, «отдав дань молодости», он женился на дочери соседа-помещика, Софье Коноплянниковой, которая приехала в деревню на каникулы после неудачного экзамена в пятый класс гимназии и попала замуж; затем покрыл дом железом, построил новые амбары, новую ригу, вырубил почти весь сад и засадил его дичками яблонь, увеличил севообороты, свел знакомство с елецкими офицерами, банковскими нотариальными дельцами, выписал «Ниву» и аристон и начал принимать гостей, угощая их уже не кренделями, а портвейном и кильками… Но не стану вдаваться в подробности новой жизни в маховской усадьбе: читатель увидит ее, если возьмет на

На его руинах можно различить три вида более или менее глубоких повреждений: прежде всего бросаются в глаза те из них, что нанесла рука времени, там и сям неприметно выщербив и покрыв ржавчиной поверхность зданий; затем на них беспорядочно ринулись полчища политических и религиозных смут — слепых и яростных по своей природе, — которые растерзали роскошный скульптурный и резной наряд соборов, выбили розетки, разорвали ожерелья из арабесок и статуэток, уничтожили изваяния — одни за то, что те были в митрах, другие за то, что их головы венчали короны; довершили разрушения моды, все более вычурные и

Те ж приготовленным в жертву скотам, их ячменем осыпав, Шеи загнули назад, всех зарезали, сняли с них кожу, Тучные бедра отсекли, кругом обложили их жиром, Жир же кровавого мяса кусками покрыли; все вместе Старец зажег на костре и вином оросил искрометным; Те ж приступили, подставив ухваты с пятью остриями; Бедра сожегши и сладкой утробы вкусив, остальное Все раздробили на части; на вертелы вздев осторожно, Начали жарить; дожаривши, с вертелов сняли и, дело Кончив, обильно-богатый устроили пир; началося Тут пированье, и все насладилися пищей; когда же Был удовольствован голод их сладостно-

Такую ткань видений Из блеска и паров Соткали звезды в высоте; И дали воздуху они Ее нести и с нею тихо Лететь в Туран, Чтоб спящей матери лицо Она неслышимо покрыла; И воздух полетел; И матери привиделся прекрасный, Как утро светлый сон; И в этом сне увидела она Сидящего на пиршестве ночном За полным кубком сына; Его горели щеки, Его уста цвели, Его сверкали очи, Он полон был отваги; И таяло от радости в ней сердце; Казалось ей, что он В немногие разлуки дни Из отрока созрел Могущественным мужем; И вкруг

Селезень очень красив: он весь пестрый; на голове, над самыми его глазами, находится белое пятно; остальная часть головы и половина шеи красновато-коричневого цвета; потом следует поперечная полоса серой ряби, сейчас исчезающей и переходящей в светло-багряный цвет, которым покрыт весь зоб; брюшко белое, спина испещрена красивою поперечною рябью на крыльях, поперек от плечного сустава, лежит чисто-белое, широкое и длинное пятно, оканчивающееся черною бархатною оторочкой, под которою видна зелено-золотистая полоса, также отороченная черно-бархатною каймою; хвост короткий, шилообразный и довольно твердый; нос и ноги небольшие и черные.