Цитаты со словом «хижина»

Проезжая, я не заметил ни одного сельского дома, лишь несчастные хижины у дороги, которые на протяжении более двадцати миль я находил в очень жалком состоянии.

Женщина же велела им взять корзины и отнести в хижину, а дочери, исполнив это, тихонько у нее спросили: — Откуда взялся этот удивительный боров и почему он говорит по-человечески?

Свежее, живительное дыхание природы овеяло его, проникнув через распахнутую дверь в их скромную хижину, и он внезапно испытал удивительное чувство свободы и таинственного единения с птицами и зверями, с деревьями и травами — со всем огромным миром, лежавшим за порогом его жилища.

Давно ли от красных флагов и от стеклянно-розовых, похожих на медузы звезд, висевших на улицах, над чрезвычайками, над театрами и клубами «имени Троцкого», «имени Свердлова», «имени Ленина», кровью струились по асфальту отражения — в те жуткие проклятые вечера, когда еще светло было, а часы показывали что-то нелепое, издевательское, и всякая «товарищеская» аристократия, все эти «борцы за социализм», объявившие «мир хижинам и войну дворцам» и потому тотчас же крепко засевшие в эти дворцы, все эти матросы с огромными браунингами и нередко в лакированных ботинках, карманные воры, уголовные преступники и какие-то бритые щеголи, изо всех сил старающиеся походить на пшютов столь ненавистного им «старого режима», все во френчах и развратнейших галифе, в франтовских сапогах и непременно при шпорах, невзирая на полное

Развертываются небывалые события; благодетельные перемены, происходящие одновременно, оборачиваются настоящей угрозой; цивилизация совершает гневный рывок; прогресс буйствует, забыв меру, несет с собой неслыханные и непонятные улучшения, и представьте, что на все это с невозмутимой важностью взирает дикарь, странный светлоглазый длинноволосый человек, вся пища которого — молоко да каштаны, весь горизонт — стены его хижины, живая изгородь да межа его поля; он знает наизусть голос каждого колокола на любой колокольне в окрестных приходах, воду он употребляет лишь для питья, не расстается с кожаной курткой, расшитой шелковым узором, словно татуировкой покрывающим всю одежду, как предок его, кельт, покрывал татуировкой все лицо; почитает в своем палаче своего господина; говорит он на мертвом языке, тем самым замуровывая свою

Я их увидел – и оне Все были те ж: на вышине Веков создание – снега, Под ними Альпы и луга, И бездна озера у ног, И Роны блещущий поток Между зеленых берегов; И слышен был мне шум ручьев, Бегущих, бьющих по скалам; И по лазоревым водам Сверкали ясны облака; И быстрый парус челнока Между небес и вод летел; И хижины веселых сел, И кровы светлых городов Сквозь пар мелькали вдоль брегов… И я приметил островок: Прекрасен, свеж, но одинок В пространстве был он голубом; Цвели три дерева на нем; И горный воздух веял там По мураве и по цветам, И воды были там живей, И обвивалися нежней Кругом родных брегов оне.

Плантации риса, сахара, конопли, Вооруженный шипами кактус, громадные белые цветы лавра, Далекие просторы, богатство и скудость, древние леса, увитые омелой и космами мха, Аромат и цветы ананаса, первозданная жуткая тишь (здесь, в этих глухих топях крадется с ружьем разбойник и укрывается в хижине беглый); О, таинственное очарование почти неведомых, непроходимых болот, кишащих гадами, тревожимых ревом аллигаторов, криками сов и диких кошек, шипением гремучей змеи, Многоголосый пересмешник, американский артист, поющий все утро, поющий в лунном свете ночи, Колибри, лесная индюшка, енот и опо́ссум; Кукурузное поле в Кентукки, высокая, с длинными листьями кукуруза, стройная, шелестящая на ветру, светло-зеленая, с усиками, с красивыми, одетыми

Я видел стоящего у моего этюда, человека почти молодого, почти сверстника, жителя «уединенных хижин»… Каково же было изумление мое, когда он назвал свои годы и, всмотревшись, я имел возможность убедиться, что и старости, раз до нее человек дожил у благословенных берегов лазурных бухт, совсем не обязателен отвратный вид хилой беспомощности: пред мной был старик, но все члены его тела были лишены старческой конфигурации; глаза бодро горели, зубы его были целы и лишь кое где в волосах серебрился мороз недалекой зимы «небытия», Я подумал: Жизнь уединенных хижин, на далеких островах, отторгнутых шума и грохота культуры не на вред человеку.

Утро пришло и ушло – и опять пришло и не принесло дня; люди забыли о своих страстях в страхе и отчаянии; и все сердца охладели в одной молитве о свете; люди жили при огнях, и престолы, дворцы венценосных царей, хижины, жилища всех населенцев мира истлели вместо маяков; города развалились в пепел, и люди толпились вкруг домов горящих, чтоб еще раз посмотреть друг на друга; счастливы были жившие противу волканов, сих горных факелов; одна боязненная надежда поддерживала мир; леса были зажжены – но час за часом они падали и гибли, и треща гасли пни – и всё было мрачно.

А по дороге на каток все на минуту приостанавливались и любопытно глядели на то, что представлялось их глазам в одном из загонов возле дороги: все прочие загоны, равно как и всякие искусственные гроты, хижины и павильоны, раскинутые на снежных лугах сада, были пусты и, как все пустое, печальны — все странные звери и птицы, населявшие сад, зимовали в теплых помещениях, но этот загон не пустовал, и было в нем нечто еще более необыкновенное, чем всякие пеликаны, газели, утконосы: там стоял эскимосский чум, похаживал и порой бил в снег копытом тонкой ноги, что-то искал под

Я вижу города Африки и Азии, Вижу Алжир, Триполи, Дерну, Могадор, Тимбукту, Монровию, Вижу толпы Пекина, Кантона, Бенареса, Дели, Калькутты, Токио, Вижу негра Либерии в хижине, и дагомейца и ашантийца в хижине, Вижу турка — он курит опий в Алеппо, — Вижу красочные толпы на базарах Хивы и Герата, Вижу Тегеран, вижу Маскат и Медину и в зыбучих песках с трудом пробирающиеся караваны, Вижу Египет и египтян, пирамиды и обелиски, Я вглядываюсь в надписи, высеченные на плитах песчаника или гранита, рассказывающие о царях-победителях, о древних династиях, Я вижу Мемфис и его саркофаги — в

Кроме того, по всему этому склону росли в наклоненном положении огромные кедры, в тени которых стояла не то часовня, не то хижина, где, по словам старожилов, спасался будто бы некогда какой-то старец, но другие объясняли проще, говоря, что прежний владелец – большой между прочим шутник и забавник – нарочно старался придать этой хижине дикий вид и посадил деревянную куклу, изображающую пустынножителя, которая, когда кто входил в хижину, имела свойство вставать и кланяться, чем пугала некоторых дам до обморока, доставляя тем хозяину неимоверное удовольствие.

Апрель, Будапешт в весенних цветах, ежедневные триумфы, дорогое вино… «Трепещущая от ужаса и экстаза, стонущая от боли, я была посвящена наконец в таинство любви… На другой день, в деревушке под городом, в простой деревенской хижине, где мы остановились, и где хозяйка дала нам комнату с крестьянской старинной постелью, вновь началось это мучительное блаженство, сопровождаемое моими жалобными стонами и криками… Мы оставались там весь день, и Ромео без конца осушал мои слезы и заглушал мои крики… Танцуя в тот вечер в городе, я чувствовала себя изувеченной.

Скоро заснула она и свежа, как цветочек весенний, Утром проснулась; когда ж мы расспрашивать стали, откуда Родом она и как попала к нам в хижину, толку Не было в странных ответах ее никакого; и вот уж Ровно двенадцать лет, как с нами живет, а добиться Путного мы не могли от нее ничего; по рассказам Вздорным ее подумать легко, что она к нам упала Прямо с луны: о каких-то замках прозрачных, жемчужных Гротах, коралловых рощах и разных других небылицах Все твердит и теперь, как твердила

Подругой любящей в блаженную ту пору, Когда томительно волнуют нашу кровь Неразделимые и Муза и Любовь… Но рано надо мной отяготели узы Другой, неласковой и нелюбимой Музы, Печальной спутницы печальных бедняков, Рожденных для труда, страданья и оков, — Той Музы плачущей, скорбящей и болящей, Всечасно жаждущей, униженно просящей, Которой золото — единственный кумир… В усладу нового пришельца в божий мир, В убогой хижине, пред дымною лучиной, Согбенная трудом, убитая кручиной, Она певала мне — и полон был тоской И вечной жалобой напев ее простой.

Настанет год, России черный год, Когда царей корона упадет; Забудет чернь к ним прежнюю любовь, И пища многих будет смерть и кровь; Когда детей, когда невинных жен Низвергнутый не защитит закон; Когда чума от смрадных, мертвых тел Начнет бродить среди печальных сел, Чтобы платком из хижин вызывать, И станет глад сей бедный край терзать; И зарево окрасит волны рек: В тот день явится мощный человек, И ты его узнаешь – и поймешь, Зачем в руке его булатный нож: И горе для тебя! –

Странное что-то чувствовал рыцарь, скитаясь во мраке Ночи, под шумом бури, один, в бесполезном исканье: Снова стало казаться ему, что Ундина лишь призрак, В темном лесу его обманувший, была; и при свисте Вихря, при громе воды, при треске деревьев, при чудном Всей за минуту столь мирно-прекрасной страны превращенье Начал он думать, что море, луг, источник, рыбачья Хижина, старый рыбак и все, что с ним ни случилось, Было обман; но жалобный крик старика, зовущий Ундину, Все ему издали слышался.

Погляди — пароходы плывут через мои поэмы, Погляди — иммигранты прибывают и сходят на берег, Погляди — вон вигвам, вон тропа и охотничья хижина, вон плоскодонка, вон кукурузное поле, вон вырубка, вон простая изгородь и деревушка в глухом лесу, Погляди — по одну сторону моих поэм Западное побережье, а по другую — Восточное, но, словно на побережьях, в моих поэмах приливает и отливает море, Погляди — вон в моих поэмах пастбища и лесные чащобы, звери дикие и ручные, а там, дальше, за Ко, стада буйволов щиплют траву

Если остров и отрезан тысячами верст от города, все же на нем есть села с лавчонками и для японца «обществом», эти хижины, в свою очередь, удалены на три часа ходьбы от всякого лицезрения человеческого облика… Живущие в них покупают керосин, материи для «кимоно» и не хитрые предметы хозяйственно-домашнею обихода; взаимно сбывая сахар (напоминающий по внешнему виду старый гречишный мед, не отделенный еще от вощины), излишек овощей и дико произрастающие на деревьях его угодий «натцу-миканы» «оленди» и пр.

А остальное семейство в это время ютилось вместе с немногочисленной живностью на пустой плоскодонной барже, тут же пришвартованной: на ней придется им стряпать, есть и спать в течение немалого количества дней, а может быть, и недель, пока река не спадет на два-три фута и не позволит им вернуться в их бревенчатую хижину, к их вечной лихорадке, — очевидно, милосердное провидение послало им лихорадку, чтоб они могли хотя бы трястись в ознобе, не трогаясь с места, — все-таки моцион!

В брошюре дается краткое описание его жизни (он удалился в Альпы в 1739 г., питался травами в течение тридцати лет в полном одиночестве и умер в бедной хижине неподалеку от Солёра) и его предсказаний, сделанных им на смертном одре — (таких, как распад Турецкой империи, грядущий расцвет Скандинавии и России, ослепительное величие Данцига, завоевание Италии Францией, полное покорение Африки тремя северными народами, разрушение большей части Нового Света в результате различных катаклизмов и конец света в 1969 г.)

По мере приближения к этой оконечности, каменные здания, редея, уступают место деревянным хижинам; между сими хижинами проглядывают пустыри; наконец строение вовсе исчезает, и вы идете мимо ряда просторных огородов, который по левую сторону замыкается рощами; он приводит вас к последней возвышенности, украшенной одним или двумя сиротливыми домами и несколькими деревьями; ров, заросший высокою крапивой и репейником, отделяет возвышенность от вала, служащего оплотом от разлитий; а дальше лежит луг, вязкий, как болото, составляющий взморье.

Освещаемые ими, мелькают вдоль шоссе кучки щебня, металлически-меловая хвоя чахлого ельника, потом какие-то заброшенные каменные хижины, за ними одинокий фонарь на маленькой площади, самоцветные глаза бессонной кошки, соскочившей с дороги, — и черная фигура размашисто шагающего, развевая подол рясы, молодого кюре в больших грубых башмаках… Шагает, длинный, слегка гнутый, склонив голову, одиноко не спящий во всей этой дикой горной глуши в столь поздний час, обреченный прожить в ней всю свою жизнь, — шагает куда, зачем?

Здесь не осталось и следа от жилья, каким бы жалким оно ни было, – ни хижин «ямпу» – старейшин острова, представлявших собой дерево, срубленное на высоте четырех футов от земли, с накинутой поверх сучьев большой черной шкурой, ни шалашей из ветвей с засохшей листвой, ни первобытных пещер, вырытых в склонах холмов, прямо в черном камне, напоминающем сукновальную глину… И где тот ручей, что с шумом сбегал по склонам оврага, где эта волшебная влага в русле из черного

По этой пренебрежительной и брезгливой руке нового демократического лорда мы видим перед собой Ибсена как живого, таким, как описывали его посетители и почитатели: «Недавно шел дождь, августовский вечер был сырой, серый, земля мокрая… Крыши хижин блестели от сырости, дорожка была в грязи… Вдруг мы увидели приземистого пожилого господина, который медленно, чинно, в глубокой задумчивости шел по дороге… Среди этой обстановки безукоризненность и изысканность костюма и всего облика Ибсена производили тем более сильное впечатление.

Удивительное явление: Дюма и до сих пор считается у положительных людей и у серьезных литераторов легкомысленным, бульварным писателем, о котором можно говорить лишь с немного пренебрежительной, немного снисходительной улыбкой, а между тем его романы, несмотря на почти столетний возраст, живут, вопреки законам времени и забвения, с прежней неувядаемой силой и с прежним добрым очарованием, как сказки Андерсена, как «Хижина дяди Тома», и еще многим, многим дадут в будущем тихие и светлые минуты.

Виллы и сады тянулись вдоль его правого берега, на зеркальной воде его мирно дремали в низком блеске еще жаркого солнца грубые косые паруса барок, и по-африкански желтели среди пальмовых рощ глиняные хижины на левом берегу… По-африкански бедно было и в кварталах, прилегающих к Старому Порту, к тому голому холмистому пространству, где когда-то были дворцы и храмы Птоломеев и где теперь, на месте Серапеума, стоит так называемая колонна Помпея.

Часто в минуту воцаряющегося вечера забываюсь по целому часу вблизи твоей хижины; сокрытый кустами шиповника, смотрю на тебя, когда ты сидишь у дверей вместе с твоею матерью, озаренная розовым сиянием вечера; мать твоя перебирает долгие светло-русые твои волосы, заплетает их в косы, целует тебя, называет своею радостию; а ты распеваешь, как соловей, или подымаешь на свою мать нежный, невинный, исполненный сердечной задумчивости взор, тогда… но, милый друг, прелестная, добросердечная моя Мария,

Проснувшись, увидел я картину пленительную: разноцветные горы сияли; плоские кровли хижин татарских издали казались ульями, прилепленными к горам; тополи, как зеленые колонны, стройно возвышались между ими; справа огромный Аю-даг… и кругом это синее, чистое небо, и светлое море, и блеск и воздух полуденный… В Юрзуфе жил я сиднем, купался в море и объедался виноградом; я тотчас привык к полуденной природе и наслаждался ею со всем равнодушием и беспечностию неаполитанского lazzarone .

Не тронем мы свободных островов, Пускай клянет нас с жарких берегов Неотомщенных мертвый грозный хор, Пусть мы для них трусливые рабы, Мы чашу горькую должны испить до дна — Зола нас побелит, как седина, До крошки хлеб отчаянья съедим, Поднимется над хижинами дым, И будет плач стоять у нас в домах, И мысль родится наконец в умах, И, с опозданьем, может быть, прозрев, На вас тогда мы выместим свой гнев.