Цитаты со словом «твердыня»

Вышел поглядеть на постройку твердыни и боярин именитый, князь Семён Ряполовский, хоромы которого тут же, у Фроловских ворот, стояли.

Время Не изгладит на сей плите письмен святых, Когда все твердыни падут и мох оденет их следы!

Что под Речью Посполитой мы подкопы подвели и великую твердыню всей державы подожгли?

Гребнев ПСАЛОМ 143 Господи, моя твердыня — Ты, Наши исполняющий желанья, Приобщающий десницу к брани, Битве научающий персты.

Гремят их лиры — стар и млад Оделись в бранны латы: Ничто им стрел свистящих град, Ничто твердынь раскаты.

Ты — крепость мне, Ты — щит мой и твердыня, Меня спасал Ты ранее; и ныне От беспричинной мести оградил.

Стеклись, нагрянули за честь своих граждан, За честь твердынь, и сёл, и нив опустоше́нных, И берегов благословенных, Где расцвело в тиши блаженство россиян, Где ангел мирный, светозарный Для стран полуночи рожден И провиденьем обречен Царю, Отчизне благодарной.

И ночью, и днем перед всеми Ты моей гордостью был, о, защита троянской твердыни, Славных троян и троянок, тебя принимавших как бога, Ты бы, живой, навсегда пребывал их великою славой.

Алевиз по повелению великого государя уже делал промеры и вычисления для того, чтобы обвести весь Кремль глубоким рвом, напустить в него воды и таким образом сделать твердыню московскую островом, совершенно врагу недоступным.

Вот оно, приводим его собственными словами автора: «Итак, вот высокая идея связи власти с повиновением, основанной на взаимных выгодах, на заботливости о благосостоянии подчиненного лица и вместе с тем об исполнении им своего долга; твердыня, на которой создано ломещичье и крепостное состояние в России, существующее тысячелетне', 706 человеколюбивейшая политика, обеспечивающая продовольствие народа на самой власти, им управляющей, на самых капиталах, заключающихся в земле, ими же обработываемой ; патриархальный семейный союз, бессмысленно осуждаемый только эгоистами, желающими избавиться от священных обязательств, которые они имеют относительно рабочего класса, или людьми, не имеющими поземельной собственности или пренебрегающими ею или, наконец,

Неужели мысль о Боге, который прогуливался по саду с Адамом и Евой и не слыхал того, что говорили они, потому что отошел от них на некоторое расстояние, который испугался нападения на Его небесную твердыню со стороны строителей какой-то башни и ел жареных ягнят со стариками, который приходил в ярость из-за разных пустяков, и то и дело проклинал несчастных, созданных им людей за их ошибки, – может ли мысль о таком Боге быть чем-либо высшим сравнительно с представлением о невидимом, всезнающем, всемогущем существе, которое проявляет свою волю всюду во вселенной?

На столике передо мной лампада Беспомощно и тускло полыхала, В шкафу, средь книг, скреблась упорно мышь, В печи трещал последний уголек; Я замирал, томимый смертным страхом, От ужаса стуча зубами… Помню, Однажды — это было темной ночью — За окнами слепыми, на дворе, Угрюмо плача, завывала буря; Трещали ставни; духи преисподней Стучали в дом железными крюками… Моя твердыня рушилась во прах: Украдкою, из-под святой завесы, Покинув храм, Шехина удалилась, И мой старик — моя вторая тень И грез моих свидетель молчаливый — И он ушел и скрылся от меня.

Романтизм — в первом проявлении любознательности первобытного человека, в радостном крике над изобретенным впервые орудием; романтизм — в восточных культах и мистериях и в христианстве, которое разрушило твердыни Рима; он — в учениях древних греческих философов — гилозоистов и Платона; он — в стремлении средних веков подточить коснеющие формы того же христианства, которое он сам создавал; он — в духе великих открытий, подготовивших Возрождение; он — в Шекспире и Сервантесе; он — в первых порывах всякого народного движения, он же и в восстании против всякого движения, которое утратило жизнь и превратилось в мертвую инерцию;

Жители древней Микены, домов велелепием славной, Арефиреи прекрасной, Коринфа богатого, светлых Зданий Клеонии, жители града Орнеи, старинных Стен Сикиона, Адрасту подвластного в прежнее время, Жившие в древних стенах Гипересии, в граде Пеллене, В Эгии, в крепко-нагорных стенах Гоноэссы твердынной Пахари тучных приморских полей, достигавших до самой Гелики, — вслед за царем Агамемноном, сыном Атрея, Сто кораблей привели; полководец избраннейших, сам он Шел перед ними, сияющий медной бронею, прекрасный, Гордый; величие прочих вождей затмевал он, понеже Был их глава и сильнейшей дружиной начальствовал в войске.

После вышесделанных нами указании на порядок прикрепления помещичьих крестьян к земле и выписок из исследований об образовании крепостного состояния в России, — как эти указания и выписки ни кратки, мы можем сказать уже автору: нет, крепостное состояние, окончательно утвержденное законодательством не ранее начала X V III столетия, не твердыня могущества России, существующая тысячелетие, нет, не оно дало силы русскому народу выдержать и удельную систему, и иго татар, и многие другие порабощения; это не учреждение, коренящееся в древнем русском патриар- хальном союзе, — нет!

В 1592 году, при Тобольском Воеводе Князе Федоре Михайловиче Лобанове-Ростовском, были основаны Пелым, Березов, Сургут; в 1594 – Тара, в 1596 – Нарым и Кетский Острог, неодолимые твердыни для диких Остяков, Вогуличей и всех бывших Кучюмовых Улусников, которые иногда еще мыслили о сопротивлении, изменяли и не хотели платить ясака: так в грамотах Царских упоминается о мятеже Пелымского Князя Аблегирима, коего велено было Воеводе нашему схватить хитростию или силою и казнить вместе с сыном и с пятью или шестью главными бунтовщиками Вогульскими.

Говоря о первой книге стихов Андрея Белого, о его «Золоте в лазури», мы сравнивали его с бесстрашным удальцом, бросающимся на приступ вековечных твердынь, за которыми таятся загадки мира и жизни; мы называли его былинкой в вихре своего вдохновения… От этой юношеской отваги уже мало что осталось в новой книге: перед нами смельчак, узнавший горечь и тяжесть поражений, юноша, которого жизнь встретила испытаниями, художник, убедившийся, что твердыни искусства не сдаются при одном ликующем крике: «С нами бог!»

Не обнажив меча, такую крепость Ты захватил — но цель твоя еще далёко; На нас свои все силы вышлет Царь Кейкавус, тогда… Но выслушай, Зораб, совет, Внушенный опытностью трезвой: Дождися здесь врагов; с твердынной Вершины этой всем Ираном Ты будешь властвовать; с нее Губящие набеги можешь Повсюду посылать и здесь Могучее их войско встретишь, Могучий сам, — не разоряй же Безумно замка; нет, его, напротив, в честь Красавицы, в нем жившей, укрепи; Но в честь ее и духом укрепися.

Великих зрелищ, мировых суде́б Поставлены мы зрителями ныне; Исконные, кровавые враги, Соединясь, идут против России; Пожар войны полмира обхватил, И заревом зловещим осветились Деяния держав миролюбивых… Обращены в позорище вражды Моря и суша… Медленно и глухо К нам двинулись громады кораблей, Хвастливо предрекая нашу гибель, И наконец приблизились — стоят Пред укрепленной русскою твердыней… И ныне в урне роковой лежат Два жребия… и наступает время, Когда решитель мира и войны Исторгнет их всесильною рукой И свету потрясенному покажет. …………………………

Первый сразился Аякс Теламонид, и первый сразил он Друга царя Сарпедона, высокого духом Эпикла: 380 Мармором острым его поразил он, какой на твердыне Больший лежал у забрал высочайших; его не легко бы Поднял руками обеими муж и летами цветущий, Нам современный, но он высоко его поднял и ринул: Вдруг раздавил им и выпуклый шлем, и на черепе кости 385 Все раздробил у Эпикла; и он, водолазу подобный, Ринулся с башни высокой, и дух его кости оставил.

По ним свободы враг отважною стопою За всемогуществом шагал от боя к бою; От рейнских твердынь до Немана валов, От Сциллы древния до Бельта берегов* Одна ужасная простерлася могила; Все смолкло… мрачная, с кровавым взором, Сила На груде падших царств воссела, страж царей; Пред сим страшилищем и доблесть прежних дней, И к просвещенью жар, и помышленья славы, И непорочные семей смиренных нравы — Погибло все, окрест один лишь стук оков Смущал угрюмое молчание гробов, Да ратей изредка

Красицкий куют хвачи черные мечи собираются брыкачи ратью отборною темный путь дальний путь твердыне дороге их мечи не боятся печи ни второй свечи ни шкуры овчи три ни крепких сетей огни зажгли смехири сотня зверей когтем острым рвут железные звери стругают стучат извнутри староверы огнем кочерги у них нет меры повернул лихач зад налево наехал на столб наугад правил смрад крыши звон стучат рат та тат черных кружев молоток смех тревожит черный край пахнет

Дом же его несказанно богат был, никто из живущих Здесь благородных мужей – на твердыне ли черного Зама Или в Итаке – того не имел; получал он дохода Боле, чем десять у нас богачей; я сочту по порядку: Стад криворогих быков до двенадцати было, овечьих Также, и столько ж свиных, и не менее козьих (пасут их; Здесь козоводы свои и наемные), также на разных Паствах еще здесь гуляет одиннадцать козьих особых Стад, и особые их стерегут

Как чудное преданье старины, Всегда, везде, от всех я слышу повесть О храбрости твоей великой; О том, как не страшишься ты Ни льва, ни тигра, ни слона, Ни крокодила, как всего Ирана ты надежная твердыня, Как весь Туран дрожит перед тобою, Как на Туранскую ты землю Ночной порою выезжаешь На боевом своем коне И, обскакав ее и вдоль и поперек, Без страха спишь один и как никто Не смеет сон глубокий твой нарушить.

Донского Среди степей, Где почву каменит железный суховей, В краю равнин и рек великих, орошенном Днепром, и Волгою, и Доном; И там, Где в стужу зимнюю могучим льдам Дано твердыней встать торжественно и гордо По берегам Заливов Балтики и скандинавских фьордов; И дальше, где среди суровой наготы Азийских плоскогорий В каком-то судорожном вздыблены напоре Утесы и хребты, — Веками варвары одной томились властной, Неутолимою мечтой: На запад, запад золотой Рвались неистово и страстно.

Октябрь 1904 Я не видал таинственных лесов Безудержной природы Индостана, Причудливых китайских городов И белых скал льдяного океана; Не вел войска на приступы твердынь, И не был венчан в бранном шуме стана; Дней не влачил в толпе своих рабынь, Не проходил, протягивая руку, В чертоги всех богатств и всех богинь; Не созерцал во всех пределах муку На лицах мучеников, как судья; С возлюбленной не пережив разлуку, Под ноги смерти не бросался я.

Когда-то он играл значительную роль в местной истории; не раз его осаждали, как саранча, загоны татар, посылавших через стены тучи своих стрел, порой пестрые отряды поляков отчаянно лезли на стены, или, наоборот, казаки бурно кидались на приступ, чтобы отбить твердыню у завладевших ею королевских жолнеров… Теперь старые башни осыпались, стены кое-где заменились простым частоколом, защищавшим лишь монастырские огороды от нашествия предприимчивой мужицкой скотины, а в глубине широких рвов росло просо.

Ужасно та стена упруга, Хоть и гранитная скала, — Шестую часть земного круга Она давно уж обошла… Ее не раз и штурмовали — Кой-где сорвали камня три, Но напоследок отступали С разбитым лбом богатыри… Стоит она, как и стояла, Твердыней смотрит боевой: Она не то чтоб угрожала, Но… каждый камень в ней живой… Так пусть же бешеным напором Теснят вас немцы и прижмут К ее бойницам и затворам, — Посмотрим, что они возьмут!

Голос возвысив, ему я сказал миротворное слово: «Сын Теламонов, Аякс знаменитый, не должен ты, мертвый, Доле со мной враждовать, сокрушаясь о гибельных, взятых 555 Мною оружиях; ими данаям жестокое боги Зло приключили: ты, наша твердыня, погиб; о тебе мы Все, как о сыне могучем Пелея, всечасно крушились, Раннюю смерть поминая твою; в ней никто не виновен, Кроме Зевеса, постигшего рать копьеносных данаев 560 Страшной бедою; тебя он судьбине безвременно предал.

Он был всего лишь вор, то есть распоследнейший из своего героического поколения, брошенного на штурм великой твердыни… Но он был живой, а тем, которые сразу не полегли в атаках, предстояло продолжать жизнь и строить целый мир не только вне, — но и внутри себя, без чего стали бы напрасными все затраченные жертвы и усилья…» Между прочим, Векшин не опускался на колено, как льстиво или для краткости написалось у Фирсова.