Цитаты со словом «середина»

Тогда, вновь заставив стихнуть шум нетерпения, у выхода появился человек среднего роста, прямой, как пламя свечи, с естественной и простой манерой; задержась на мгновение, он вышел к середине арены, ступая мягко и ровно; остановясь, он огляделся с улыбкой, обвел взглядом сверкающую впадину цирка и поднял голову, обращаясь к оркестру. —

Николай никогда не видал Илагина, но, как и всегда в своих суждениях и чувствах не зная середины, по слухам о буйстве и своевольстве этого помещика, всей душой ненавидел его и считал своим злейшим врагом.

По дороге Том рассказал мне, как все думали, что я убит, и как мой родитель опять пропал и до сих пор не вернулся, и какой поднялся переполох, когда Джим сбежал; а я рассказал Тому про наших жуликов, и про «Жирафа», и про наше путешествие на плоту, сколько успел; а когда мы вошли в город и дошли до середины, — а было не рано, уже около половины девятого, — глядим, навстречу валит толпа с факелами, все беснуются, вопят и орут, колотят в сковородки и дудят в рожки; мы отскочили в сторону, чтобы пропустить их; смотрю, они тащат короля с герцогом верхом на шесте, — то есть это только я узнал короля с герцогом, хотя они были все в смоле и в перьях

Несомненно также, что в мелких, тщеславных мечтах своих о Наполеоне князь Андрей далек одинаково от Наполеона и от Каратаева, от вершин и от глубин, от капель, ближайших к центру, и от капель, ближайших к поверхности шара: он – именно в самой середине между центром и окружностью, в той полосе, где слабеет движение капель, как вверх, так и вниз, где мутнеет в них отражение Бога; – в полосе всего серединного, мещанского, конечно в самом широком, метафизическом смысле «мещанского» – всего пошлого тою «бессмертной пошлостью людской», о которой говорит Тютчев, всего серединного, посредственного тою «холодною посредственностью», о которой говорит Пушкин, тоже как раз по поводу отрицателей Наполеона: Да будет проклят правды свет, Когда посредственности хладной ………………………………… Он угождает.

Длинный прилавок, конторка, маленькая, плоскогрудая, неприветливо-тихая заведующая в чем-то черненьком, постном, с худыми, бледными руками, с чернильным пятном на третьем пальце, и запущенный отрок в серой блузе, с мягкой, давно не стриженной мышиной головой, исполняющий ее приказания … Я проходил в «кабинет для чтения», круглую, пахнущую угаром комнату с круглым столом по середине, на котором лежали «Епархиальные Ведомости», «Русский Паломник»… За столом сидел, гнулся, как-то затаенно перелистывал страницы толстой книги один неизменный читатель — тощий юноша, гимназист в короткой изношенной шинели, все время осторожно подтиравший нос комочком платка… Кому еще было тут сидеть, кроме нас двоих, одинаково удивительных по своему одиночеству во всем городе и по тому, что оба читали?

Ада выходит за человека, который большей частью живет под открытым небом, но мозг ее – это закрытый музей, однажды она вместе с милейшей Люсеттой по жутковатому совпадению указала мне на некоторые детали того, другого триптиха, колоссального сада насмешливых наслаждений, год тысяча пятисотый, – а именно на бабочек в нем – на бархатницу в середине правой доски и крапивницу на центральной, как бы присевшую на цветок, – заметь это «как бы», ибо мы здесь имеем пример точного знания, коим владеют две прелестных юных девицы, потому как они объяснили мне, что на самом-то деле букашка повернута к нам не той стороной: видимая, как на картине, в профиль, она должна была показать испод крыльев, однако Босх, скорее

Когда Гоголь говорил в «Портрете» о какой-то черте, до которой художника «доводит высшее познание искусства и, через которую шагнув, он уже похищает несоздаваемое трудом человека, вырывает что-то живое из жизни»; когда Гоголь мучился, бессильный создать желаемое, и годами переписывал свои творения, безжалостно уничтожая гениальное, бросая на середине то, что для нас неоцененно и лишь для его художнической воли сомнительно; когда Гоголь мечтал о «великих трудах» и звал «пободрствовать своего гения»; когда он слушал все одну, отдаленную и разрастающуюся, музыку души своей — бубенцы тройки и вопли скрипок на фоне однообразно звенящей струны (об этой музыке — и в «Портрете», и в «Сорочинской ярмарке», и в «Записках сумасшедшего», и в «

Он взял толстое, грязноватое полотенце, разостлал его по широко расставленным коленам по своему засаленному халату, так что концы висели с обеих сторон поровну, высморкал нос рукою, обтер руку о халат, взял полотенце обеими руками — на половину рука от руки — в горсть, так что середина полотенца свернулась и натянулась, этим натянутым свертком он два раза провел у себя под носом — утерся — и снова разложил его на коленях прежним развернутым порядком, ототкнул жестяную чайницу, взял в правую руку, подставил левую ладонь, высыпал на нее чаю, сколько было нужно по чайнику, заткнул чайницу, отставил к стороне, наложил правую руку на левую, на которой лежал чай, — а руки

Щит значил, что он освещается при солнечном свете и собственным своим огнем; отчего его свет, который бы, впрочем, должен быть бледнее месячного, есть кровавый; от этого собственного света шар его кажется расколотым, потому что он, обращаясь вокруг своей оси, показывает Земле ту или другую сторону; а на середине одной стороны имеет он круглую, величиной с нашу Африку, вертящуюся пропасть, состоящую из темного черно-желтого смоляного моря, в котором хранится горящий трут, к ежедневному питанию сей пытающей планеты между серных гор из сажи и искр рудной земли составленного хребта, и приводится через тайные трубы во внутренние хляби этого огненного ада.

Такое предложение трактует о четырнадцати-пятнадцати различных предметах, каждый — в своем особом вводном предложении, причем несколько малых вводных включены в одно большое, как круглые скобки в квадратные; наконец, все большие и малые скобки заключены в скобки фигурные, из коих первая стоит в начале величественного предложения, вторая — на середине последней строчки, а уже за нею идет глагол, и только тут вы узнаете, о чем, собственно, речь; следом же за глаголом — как я понимаю, украшения ради — пишущий подсыпает с десяток всяких «haben sind gewesen gehabt haben geworden sein», и прочее и тому подобное, и только теперь импозантное сооружение завершено.

Я теперь совсем, совсем успокоилась… На другой день после этого разговора Наташа в том самом голубом платье, которое было ей особенно известно за доставляемую им по утрам веселость, ходила по большой пустой зале, которую особенно любила за сильный резонанс, который был в ней, и, проходя мимо каждого из зеркал, всякий раз взглядывала в него и всякий раз, останавливаясь на середине залы, повторяла одну музыкальную фразу конца керубиновского хора, особенно понравившегося ей, прислушиваясь радостно к той (всякий раз как будто неожиданной для нее) прелести, с которой эти звуки, переливаясь, наполняли всю пустоту залы и медленно замирали.

Камни, как кукушкины яйца, кусок черепицы в виде пистолетной обоймы, осколок топазового стекла, что-то вроде мочального хвоста, совершенно сухое, мои слезы, микроскопическая бусинка, коробочка из-под папирос, с желтобородым матросом в середине спасательного круга, камень, похожий на ступню помпеянца, чья-то косточка или шпатель, жестянка из-под керосина, осколок стекла гранатового, ореховая скорлупа, безотносительная ржавка, фарфоровый иверень, — и где-то ведь непременно должны были быть остальные, дополнительные к нему части, и я воображал вечную муку, каторжное задание, которое служило бы лучшим наказанием таким, как я, при жизни слишком далеко забегавшим мыслью, а

И по всему городу есть много извозчичьих лодок, которые называются гундалами, а сделаны особою модою: длинны да узки, как бывают однодеревые лодки; нос и корма острые, на носу железный гребень, а на середине чердак с окончинами хрустальными и завесами камчатными; и те гундалы все черные, покрыты черными сукнами, похожи на гробы; а гребцы – один человек на носу, другой на корме гребет, стоя, тем же веслом и правит; а руля нет, однако ж и без него управляют изрядно… В Венеции оперы и комедии предивные, которых в совершенство описать никто не может, и нигде во

Тогда въ той же деревнѣ было 137 душъ, 5-ть помѣщиковъ, и у двухъ помѣщиковъ свои дворы были <не лучше теперешняго хорошаго мужицкаго> и стояли дворы эти въ серединѣ своихъ мужиковъ, и деревня была не на томъ мѣстѣ, гдѣ теперь, <барскій дворъ былъ пустырь, а гдѣ теперь деревня, было поле>, a крестьянскіе и помѣщичьи дворы какъ разселились, кто гдѣ сѣлъ, такъ и сидѣли на томъ мѣстѣ надъ прудомъ <подъ лѣсомъ, гдѣ стоятъ старые двѣ сосны>, которое теперь называется селищами и на

На рыцарском щите у нас будет золотой пояс; внизу справа — косой червлёный крест и повязка, и на нём лежащая собака — это значит опасность, а под лапой у неё цепь, украшенная зубцами, — это рабство; зелёный шеврон с зарубками в верхней части, три вогнутые линии в лазурном поле, а в середине щита — герб и кругом зазубрины; сверху — беглый негр, чернью, с узелком через плечо, на чёрной полосе с левой стороны, а внизу две червлёные подставки поддерживают щит — это мы с тобой; девиз «Maggiore fretta, minore atto».

Как известно, в своем отчете мы упоминали о трудном взлете; затем подтвердили предположение Лейка, что высочайшие вершины состоят из сланцевых и прочих древних пород и окончательно сформировались к середине команчского периода; еще раз упомянули о прилепившихся к склонам кубических фигурах необычно правильной формы, напоминающих крепостные стены; сообщили, что, судя по виду расщелин, здесь имеются и вкрапления известняка; предположили, что некоторые склоны и перешейки вполне преодолимы для альпинистов, если штурмовать их в подходящий сезон, и, наконец, объявили, что по другую сторону загадочных гор раскинулось поистине безграничное плато столь же древнего

Былъ часъ десятый; прозрачныя бѣлыя тучи только начинали собираться на краяхъ ярко-голубаго неба; теплое, іюньское солнушко прошло ¼ пути и весело играло на фольгѣ образка, стоящаго на серединѣ осика, оно кидало яркія тѣни и цвѣты на новую соломенную крышу маленькаго рубленнаго мшенника, стоящаго въ углу осѣка, на просвѣчивающіе плетни, покрытые соломой, около которыхъ симетрично разставлены улья, покрытые отрѣзками досокъ, на старыя липы съ свѣжей, темной листвой, чуть слышно колыхаемой легкимъ вѣтромъ, на низкую траву, пробивающуюся между ульями, на рои

А как Муравьёв уже надел на себя род армянской шапки и шарф и, отходя с офицерами к построенным на площади ротам, приказал мне вместе с ними идти туда же; где он, подъехав верхом к фронту, скомандовал, и нижние чины составили круг, а офицеры, войдя на середину с заряженными пистолетами и некоторые с кинжалами, окружили меня; и тогда я, по приказанию Муравьёва, надел на себя ризы, с причтом пропел «Царю Небесный», «Отче Наш», тропарь Рождества Христова и кондак, а более ничего по положению уставному не делал.

Тем, которые смотрели из Грунта на Шенграбен и видели смутно только точки и полосы французов, тем казалось страшно и невозможно проникнуть туда, за эту черту; те, которые смотрели с возвышения, составлявшего середину позиции, те представляли себе возможность поспорить еще за эту черту; те же, которые лежали внизу в цепи на ружейный выстрел от французов, нисколько не сомневались в том, что коли велит начальство, так сейчас и пойдем вперед вон туда, за этот лужок к жневью, что на горе, вон туда, где эти французы сидят теперь.

Но когда граф взялся за книгу, а канонисса, сев за вышивание, подозвала ее к своим пяльцам, чтобы посоветоваться, какими крестиками – белыми или голубыми – заполнить середину узора, все мысли Консуэло сосредоточились невольно на Альберте, который, может быть, изнывал в эту минуту от усталости и голода где-нибудь в лесу и, не будучи в силах найти дорогу, лежал, застигнутый летаргическим сном, на каком-нибудь холодном камне, подвергаясь опасности стать добычей волков и змей, в то самое время, как под искусными и неутомимыми пальцами кроткой Венцеславы распускались на

На этом особом витке времени эти двое оказались единственными в огромной гостиной зримо распрямившимися в полный рост, движущимися фигурами, и, когда они встретились в середине ее, будто на сцене, все головы повернулись, все взоры остановились на них; но то, чему полагалось стать великим взрывом оглушительной любви – в миг кульминации Адиного безудержного прохода, блаженства в ее глазах, слепого посверка драгоценных камней, – было отмечено нелепым молчанием; он поднял к своим неприветливым губам и поцеловал ее лебединую руку, и оба остались неподвижно стоять, вглядываясь друг в дружку, он

Еще была женщина в высокой кичке с бисерными наличниками и белой шубе, в которой она, закрывая кричавшего больного ребенка, старалась успокоить его; и еще сгорбленная старуха, тоже в кичке, но с шерстяными наличниками и белым платком, завязанным по-старушечьи, и в сером чупруне с петушками на спине, которая, стоя на коленах по середине церкви и обращаясь к старому образу между решетчатых окон, на котором висело с красными концами новое полотенце, молилась так усердно, торжественно и страстно, что нельзя было не обратить на нее внимания.

Там никогда не бывает ни летом, ни осенью светел Воздух; туда не взойдет и оттоль не сойдет ни единый Смертный, хотя б с двадцатью был руками и двадцать Ног бы имел, – столь ужасно, как будто обтесанный, гладок 80 Камень скалы; и на самой ее середине пещера, Темным жерлом обращенная к мраку Эреба на запад; Мимо ее ты пройдешь с кораблем, Одиссей многославный; Даже и сильный стрелок не достигнет направленной с моря Быстролетящей стрелою до входа высокой пещеры; 85 Страшная Скилла живет искони там.

Если люди в голодающей местности, – люди всякие, от тех, которые стоят на низшей ступени нищеты, до богачей, живущих в уезде, и все серединные люди – помещики, крупные, мелкие, должностные лица, купцы, дворники, мельники, богатые и средние крестьяне, видят, как они это видят теперь, всех людей занятых и особенно горячо занятых приобретением и увеличением средств к жизни, – купцов и помещиков, торгующих дорогим хлебом, дровами, плетьми картофельными, пользующихся всем, чтоб увеличить свои доходы, и рядом с этим продолжающих свой обыкновенный круг жизни, с охотами, поездками в

Жителей в нем считается около восьмисот, бедности необыкновенной, домишки совершенно ни на что не похожи; на главной улице, под предлогом мостовой, изредка белеют грозные плиты неотесанного известняка, вследствие чего ее объезжают даже телеги; по самой середине изумительно неопрятной площади возвышается крошечное желтоватое строение с темными дирами, а в дирах сидят люди в больших картузах и притворяются, будто торгуют; тут же торчит необыкновенно высокий пестрый шест, а возле шеста, для порядка, по приказу начальства, держится воз желтого сена и ходит одна казенная курица.

Андрей был теперь особенно хорош собою и держал себя в гостиной так свободно и презрительно, что женщине приятно было бы смутить его; в середине разговора она вдруг обратилась к нему и замолчала, ее прекрасные глаза съузились, и из за длинных ресниц вдруг засветились такие наглые, страстные и грязные глаза (те самые, которые смотрели на Pierr’a, когда она в день обручения поцеловала его), что князь Андрей, отвернувшись, опомнился, и она опять не понравилась ему; [он] холодным тоном отвечал на ее вопрос.

В таких случаях передние озираются, — для того ли, чтобы сдержать «бесчинство», для того ли, чтобы показать перед начальством, что они не солидарны, — во всяком случае, озираются безуспешно… да и надо же хоть кому-нибудь, хоть как-нибудь высказать истинное настроение и истинные взгляды «мира»… Вот приемы деревенского схода, заявляющего неудовольствие и жалобы… И в середине этой толпы — я, олицетворенное на сей раз недоразумение, до которого все сие отнюдь не относится… Однако у меня спрашивают, и я думаю, что обязан ответить. —

Помню, как ярко и жарко пекло солнце сухую, рассыпчатую под ногами землю, как играло оно на зеркале пруда, как бились у берегов крупные карпии, в середине зыбили гладь пруда стайки рыбок, как высоко в небе вился ястреб, стоя над утятами, которые, бурля и плескаясь, через тростник выплывали на середину; как грозовые белые кудрявые тучи сбирались на горизонте, как грязь, вытащенная неводом у берега, понемногу расходилась, и как, проходя по плотине, я снова услыхал удары валька, разносящиеся по пруду.

Цѣлый день этотъ, особенно занятой пріѣздомъ матери, разговорами съ ней, Удашевъ совершенно неожиданно и не кстати въ серединѣ разговоровъ, постороннихъ мыслей вдругъ слышалъ нѣжный и густой голосъ, говорившій: «ваша матушка про своего, а я про своего сына», и вмѣстѣ съ голосомъ и словами передъ воображеніемъ Удашева являлись глубокіе глаза и полный, крѣпкій станъ, и легкія, быстрыя граціозныя движенія, тщетно удерживаемая улыбка, и онъ цѣлый день былъ какъ

Петр., был пожар, и когда я переходил переулок, который между Пяти углов и Гороховой, извозчик задел меня серединою оглобли, потому что я засмотрелся (огонь был в углу между нами и Семеновским плацом); я нисколько не смутился, решительно как бы спокойно, решительно спокойно, только без вделкой обдуманности, так естественно, как естественно и без всякого расчета двигаешь одну ногу за другой* когда идешь не смотря ни на что, а так, само собою как-то, лег на сани грудью, т.-е.