Цитаты со словом «планета»

Луне или на Марсе и сделал бы там какой-нибудь самый срамный и бесчестный поступок, какой только можно себе представить, и был там за него поруган и обесчещен так, как только можно ощутить и представить лишь разве иногда во сне, в кошмаре, и если б, очутившись потом на Земле, я продолжал бы сохранять сознание о том, что сделал на другой планете, и, кроме того, знал бы, что уже туда ни за что и никогда не возвращусь, то, смотря с Земли на Луну, — было бы мне все равно или нет?

Между моими сверстниками найдутся такие, которые в глубине души верят, что их духи будут с трепетом и грустью глядеть с небес на свою родную планету, препоясанную широтами, стянутую в корсет меридианов, и быть может даже испещренную жирными, черными, дьявольски изогнутыми стрелами мировых войн; или того лучше, она развернется перед их взором как иллюстрированная карта каникулярных Эльдорадо, где вот тут индеец из заповедника бьет в барабан, а там — девушка в коротких штанах, а вот — контуры конических елок карабкаются на конусы гор, и куда ни глянь, везде

Велика по протяжению в пространствах небесных компетенция некоторых из естественных наук наших, но, так сказать, рук своих они ни до какого светила не протянут и водорода, имеющегося на солнце, не зачерпнут, тогда как в вычислениях астронома, основанных на том, что 2x2=4, функционирует отдаленнейшая планета, и, несмотря на то, что она весит в сто, в тысячу раз более нашей земли, она подчиняется вычислению, входит в него скромною цифрою и, в данное мгновение, действительно явится на том месте, где астроном скажет ей быть.

В течение десяти минут он успел рассказать, прищуривая один косой глаз, что на последней охоте одним выстрелом положил на месте щуку, зайца и утку, потом, что когда был в Петербурге, то открыл совершенно случайно еще не известную астрономам планету, но не мог воспользоваться своим открытием, которое у него украл и опубликовал какой-то пройдоха, американский ученый, и, наконец, что когда он служил в артиллерии, то на одном смотру, на Марсовом поле, через него переехало восьмифунтовое орудие, и он остался цел и невредим. —

Если же мы не всегда их видим, это происходит за вышесказанным удалением от Солнца и от наших глаз, а также за тем, что при удалении пары их при охлаждающейся самой планете начинают убавляться, и заключаются в пределах её атмосферы, почему и становится она уже без хвоста; равномерно как возрастание их случается иногда в той части неба, которая к нам бывает во время дня, то за сиянием солнца мы и видеть их не можем, что и подтвердилось усмотрением их во время солнечных затмений.

Среди моих сверстников найдутся люди, почти готовые к тому, что их души, вздыхая и трепеща, будут из Рая глядеть вниз на свою родную планету и увидят ее опоясанной широтами, стянутой меридианами, а то и покрытой, там и здесь, тучными, черными, бесовски загнутыми стрелами всемирных войн; либо же (что приятней) — в виде некоего подобия иллюстрированных карт наших каникулярных Эльдорадо: тут — резервация с лупящим в барабан индейцем, там — дева в шортах, и повсюду рыболовы да конические елки, взбегающие на конические же горки.

Бодростина весело рассмеялась и заметила своему собеседнику, что он неосторожно богохульствует, порицая совершенство творения, чего ему, как спириту, делать не надлежит; но он категорически опроверг это обвинение и доказал, что именно как спирит-то он и прав, потому что признает планету и обитающие на ней организмы еще в периоде самого раннего развития и верит, что в далеком или в недалеком будущем воспоследуют усовершенствования, при которых нынешняя и все более и более усиливающаяся власть женщин над мужчинами упразднится. –

Технологические софисты уверяют, что, используя «законы распространения света», прибегнув к посредству новейших телескопов, способных на космических расстояниях разобрать обычный печатный текст, предстающий взорам наших ностальгических представителей на других планетах, мы можем запросто увидеть собственное прошлое (Гадсона, открывающего Гадсон, и прочее в этом роде), включая и документальные подтверждения незнания нами того, что нам предстояло (и что мы знаем теперь), – и отсюда выводится, будто Будущее существовало вчера, а значит, до́лжно считать, что и сегодня оно существует тоже.

Гаспарова Одноименные семь за семью сменяют друг друга Дней в году, а названия им даны по планетам, Этим светилам, которым велит вращение неба Править движение вкось по расчерченным знакам созвездий, 5 В первый день и последний царит лучезарное Солнце; Следом за братом своим Луна принимает корону; В третий день зажигается Марс на смену Диане; Звезды четвертого дня блюдет, надзирая, Меркурий; Льет Юпитер свой свет золотой над пятою зоной; 10 Следом за ним чередой благая выходит Венера; В

Но все мне кажется, что я не на земле, Что я перенесен на чуждую планету: Я верить не могу такой прозрачной мгле, Такому розовому свету; И верить я боюсь, чтоб снеговой обвал Так тяжело ревел и грохотал, Что эти пропасти так темны, Что эти груды диких скал Так подавляюще огромны; Не верю, чтобы мог я видеть пред собой Такой простор необозримый, Чтоб небо вспыхнуло за черною горой Серебряной зарей — Зарей луны еще незримой, Что в

Среди моих сверстников могут оказаться люди, способные поверить, что их души, дрожа и затаив дыхание, будут взирать с небес на свою планету, подпоясанную широтами, скованную меридианами, исчерченную, может быть, жирными, черными, зловеще изогнутыми стрелками мировых войн; или наоборот, вальяжно раскинувшуюся перед их взором, наподобие красочных путеводителей по курортным Эльдорадо, с индейцами из резервации, бьющими в барабан, с девицей в шортах, с коническими елками, взбирающимися по конусам холмов, с туристами, разбросанными здесь и там.

Этот прекрасный шар получает еще прибавление своего света от четырех его спутников, или месяцев, ходящих вокруг него на четырех разных орбитах, которые вообще движутся от запада на восток, а внутренние, или ближайшие к нему обходят его скорее наружных; они сообщают своей главной планете собственный свой и занятый от солнца свет; а особенно первый и третий, которые безмерно ясно блестят и в рассуждении прочих двух месяцев могут быть сочтены за маленькие солнца.

Мы стояли на утесе и в унылом безмолвии долго смотрели на валяющийся в углу нашего горизонта бледный, безобразный труп кометы, вчера еще столь яркой, блистательной, прекрасной, вчера еще двигавшейся собственною силою в пучинах пространства и как бы нарочно прилетевшей из отдаленных миров, от других солнц и других звезд, чтоб найти для себя, возле нас смертных, гроб на нашей планете и прах свой, перемешанный с нашим прахом, соединить с ее перстью.

Богач, напротив, расспрашивал приходящих подробнее; узнал, что солнце — огромная планета, которая греет и светит; что, вышедши из пещеры, он увидит тысячу вещей, о которых не имеет никакого понятия; но когда приходящие рассказали ему, что для сего надобно подняться по крутой лестнице, то богач рассудил, что это будет труд напрасный, что он устанет, может оступиться, упасть и сломить себе шею; что гораздо благоразумнее обойтись без солнца, потому что у него в

Но зато вдали в глубине этой ночи кругом ближайшей звезды уже светилось зарево нового вечного дня, а за ним мерцали все новые сияющие точки: миллионы новых солнц с их планетами и спутниками, миллионы вечных дней с их блеском и теплотой, миллионы далеких островков вселенского океана, из которых с каждого неслышимо доносились до меня биение родной нам жизни, и миллионы мыслящих существ ласково смотрели на нас и нашу Землю.

И, глядя в мировое пространство, вооруженные такими инструментами и знаниями, о которых мы только можем мечтать, они видели невдалеке от себя, на расстоянии каких-нибудь 35 миллионов миль по направлению к Солнцу, утреннюю звезду надежды — нашу теплую планету, зеленую от растительности и серую от воды, с туманной атмосферой, красноречиво свидетельствующей о плодородии, с мерцающими сквозь облачную завесу широкими просторами населенных материков и тесными, заполненными флотилиями судов, морями.

Кракозяблы летят, кракозяблы Тихим криком над стылой рекой В край, тяжёлый от золота яблок, Если есть на планете такой… Видно, есть, ведь недаром, считая Каждый вздох, каждый взмах в эту дрязь, Кракозяблов усталая стая Поднялась, поднялась, поднялась… И, когда я до смерти озябну В нашей злой электрической мгле, Ты мне спой про полёт кракозяблов, Я усну на руке… на крыле… По заснеженной дороге — в никуда.

В те далекие дни, когда любая точка на планете была не более чем в шестидесяти часах полета с местного аэродрома, мальчик знал аэропланы от обтекателя винта до рулевого триммера и мог различать их разновидности не только по оконечности крыла или по выступающему колпаку кабины, но даже по рисунку выхлопного пламени в темноте, соперничая в распознавании типов с классификаторами после-Линнеевской эры, этими одержимыми разведчиками-натуралистами.

Два-три подлинно самобытных американских поэта (или два-три живописца, или два-три оратора), поднявшиеся над горизонтом, подобно планетам или звёздам первой величины, могли бы примирить между собой и слить воедино разные народы и далеко отстоящие местности и придать этим Штатам больше сплочённости, больше нравственного единства и тождества (столь необходимых теперь), чем все их конституции, законодательства, политические, военные и промышленные мероприятия взятые вместе.

Это верно, что мы имеем основание по крайней мере предполагать так; но мы, конечно, не имеем какого-либо основания предполагать, что несветящие солнца, о которых идет речь, окружены светящими солнцами, между тем как эти, опять, окружены несветящими планетами; и этому-то всему в точности Мэдлер был призван найти что-нибудь подобное в небе — ибо все это в точности он воображает существующим в Млечном Пути.

Август 1906 Встав, прошумят и сгибнут города, Пройдут и в бездну канут поколенья, Просторы вод иссякнут без следа, И станут басней вольные растенья, Заполнив степи, горы, глубь морей, Весь шар земной, что стал для жизни тесен, По завоеванной планете всей Единый город выступит, как плесень, <1906 > Все ближе, все ближе, все ближе С каждым и каждым мгновеньем Бесстрастные Смерти уста, Холоден ее поцелуй.

Вы не узнаете, почему летает самолёт, где находится Африка, что такое спутник, ракета, планета, атом и, что самое страшное, не сможете читать толстых книжек про разных героев, про путешествия и приключения, не будете знать, где север, где юг, — заблудитесь на первой попавшейся тропинке, на первой улице, и придётся вам тогда сидеть дома и делать вид, что очень заняты или больны.

Но это не была тихая поровну на всех, христианская любовь ко всем людям без изъятия, это была воинствующая любовь прежде всего к добру, без которого невозможна жизнь на земле, — ленинская любовь, которой назначено преобразовать планету, которая имеет своё жилище в сердцах тружеников, которая неузнаваемо облагораживает наши поля и книги и которою, в конце концов, были начинены снаряды в победоносной минувшей войне.

Человек уже умеет летать, быстро переносится из одного края земли в другой, видит и слышит все, что делается на нашей планете, удовлетворяет все свои потребности, прилагая для этого все меньшие усилия, и так будет, пока он не станет наконец лицом к лицу с призраком праздности, пока он не заметит, что становится совершенно ненужен — даже себе самому… Вот каково положение вещей! —

А это значит, что добро становится центральной и осязаемой частью вашего мира – мира, в котором на первый взгляд нелегко узнать современный мир сочинителей передовиц и прочих бодрых пессимистов, заявляющих, что не очень-то, мягко говоря, логично рукоплескать торжеству добра, когда нечто, известное как полицейское государство или коммунизм, пытается превратить планету в пять миллионов квадратных миль террора, тупости и колючей проволоки.

Надо сказать, что все мы в этот час представляли собою странное и редкое зрелище: четверо мужчин, в конец изжеванных и изглоданных неудачной жизнью, четверо старых кляч, которым в общей сложности было во всяком случае больше двухсот лет, и пятая — наша хозяйка — уже немолодая русская проститутка, то есть самое несчастное, самое глупое и наивное, самое безвольное существо на всей нашей' планете.

Размеры потеряны, перспективы ложны… Да еще хорошо, когда дело идет о путешествиях душ по планетам, об ангельских хуторах Жано Рено, о разговоре Иова с Прудоном и Прудона с мертвой женщиной; хорошо еще, когда из целой тысячи и одной ночи человечества делается одна сказка, и Шекспир из любви и уважения заваливается пирамидами и обелисками, Олимпом и библией, Ассирией и Ниневией.

Далее проходят перед нами: Вильям Блэк, «праотец современных символистов», ясновидящий, умудренный ребенок, с умом более индийским, чем европейским, свободолюбивый, стихийно-цельный поэт; Эдгар По — воплощенный экстаз, «планета без орбиты», в изумрудном сиянии Люцифера, носивший в сердце безмерную остроту и сложность, страдавший глубоко и погибший трагически; Бодлер, певец, судьбою предназначенный к пытке, со стихом кратким, сдержанным, блестящим, острым, холодным.

Да, этот солидный профессор, державший в своей голове весь звездный мир, этот почти управитель небесных сфер, наизусть знающий, сколько километров до Луны и сколько весит планета Сатурн, этот человек вел теперь дурацкие разговоры на самые поразительно ничтожные темы — в каком классе учится та или иная девчонка, и как ее зовут, и какая профессия может быть у ее отца.

Кажется, тут есть все: и отвращение к огнестрельному оружию, и страх и даже обморок, а все-таки он спустит курок и в этот, и в другой, и в миллионный раз, потому что этого требует от него система, это предписывает человек-планета: Меттерних, Наполеон III, Бисмарк… Миша Нагорнов с самых ранних лет обнаруживал готовность вертеться и быть вечным недорослем.