Цитаты со словом «очаг»

Одиссей возвратится, дам клятву; а мне ты заплатишь Только тогда, как входящего в дом свой его здесь увидишь: Платье тогда подаришь мне, хитон и хламиду; до тех пор, 155 Сколь ни великую бедность терплю, ничего не приму я; Мне самому ненавистней Аидовых врат ненавистных Каждый обманщик, ко лжи приневоленный бедностью тяжкой; Я же Зевесом владыкой, твоей гостелюбной трапезой, Также святым очагом Одиссеева дома клянуся 160 Здесь, что наверно и скоро исполнится то, что сказал я; Прежде, чем солнце окончит свой круг, Одиссей возвратится; Прежде, чем месяц наставший сменен наступающим будет, Вступит он в дом свой; и мщенье тогда совершится над каждым, Кто Пенелопу и сына его дерзновенно обидел».

Когда я вижу его среди экипажей или на мостовой, в дырявой обуви, как он швыряет камни собакам под ноги, уже разбойник, уже развращенный и бесстыжий человек, когда я вижу, как он прыгает, смеется, этот бедный цветок, распустившийся на тернии, когда я думаю, что его мать теперь где-нибудь за типографским станком, что его очаг холоден, а отец в тюрьме, страх за него сжимает мне сердце, и я говорю себе: что будет с тобой, оборванцем и невеждой, как будешь ты жить без опоры и руководителя и чем ты станешь в двадцать лет, ты, без умолку поющий соловей лачуг, — жалким и порочным шарлатаном, или усердным работником, или карманным вором.

Вот когда убедится, что даст пензенское имение… Никс не сомневался, что оно «серьезно» и Мета обеспечена… Она не девчонка и не дура, понимает, что порядочным людям жениться нельзя только на влюбленных девушках… И теперь домашний очаг казался Никсу такой прелестью… И Мета так мила в своем проявлении горячего порыва, что Никс как будто и не совсем лживо смягчил свой мягкий голос до влюбленной нежности, когда, крепко сжимая руку Меты в своей, говорил: — Любимая… Родная… Моя красавица… И как хорошо мы поживем в Крыму… Море… Горы… Тепло… Прогулки… И вместе… вместе… И Никс прибавил: — В Москве остановимся.

Изящный комфорт, уют квартиры, поездка за границу, англичанка для мальчиков, элегантные костюмы, эстетические удовольствия, новые впечатления, новые знакомства, капот как у Балетта на сцене, «уголок», в котором напишется новый талантливый рассказ, завистливые лица приятельниц, прелесть мирного очага, влюбленный Вики, батистовые рубашки с кружевными кокетками, деятельное участие в «Защите детей», реферат о нем, общий восторг, знакомство с выдающимися артистами и литераторами, хорошенькая дача, заново отделанная спальня с пушистым ковром во всю комнату, качающимися роскошными кроватями, электричеством и с ванной рядом, прогулки пешком, думы и размышления, чтение серьезных книг, библиотека, хорошие переплеты… «О чем Вики задумывается?

Он с нежностью и восхищением заглянул в драгоценный кошелек, оправил на себе одежду, обтер башмаки, смахнул пыль со своих серых от золы рукавов, засвистал какую-то песенку, подпрыгнул, повернувшись на одной ноге, обследовал, нет ли еще чего-нибудь в келье, чем можно было бы поживиться, подобрал несколько валявшихся на очаге стеклянных амулетов, годных на то, чтобы подарить их вместо украшений Изабо-ла-Тьери, и наконец, толкнув дверь, которую брат его оставил незапертой — последняя его поблажка — и которую Жеан тоже оставил открытой — последняя его проказа, — он, подпрыгивая, словно птичка, спустился по винтовой лестнице.

Когда, после ужина, сонная пряха, как унылая парка, закивала головой, и глаза ее начали слипаться, скрипучий голос сделался ленивым, болтовня о лошадином барышнике бессвязной, – Кассандра вынула украдкой из-под одежды подарок отца, мессера Луиджи, талисман, висевший на тонком шнурке, драгоценный камень, согретый телом ее, подняла его перед глазами так, чтобы пламя очага просвечивало, и стала смотреть на изображение Вакха; в темно-лиловом сиянии аметиста выступал перед нею, как видение, обнаженный юноша Вакх с тирсом в одной руке, с виноградной кистью в другой; скачущий барс хотел лизнуть эту кисть языком.

Пока не рухнул ты под топором, мой вяз, воловьим сделавшись ярмом, оглоблею, распятьем при дороге, пока не превратился ты в поленья, чтоб запылал очаг убогий в домишке ветхом на краю селенья, не взмыл над крышей дымом невесомым; пока не вырван с корнем буреломом, не свален вихрем сьерры ледяной и в океан, кружась в водовороте, не унесен дуэрскою волной, запечатлею я в своем блокноте твоих листков зеленых благодать и, обернувшись к жизни, к свету, буду от дней весенних ожидать для сердца своего второго чуда.

Но нельзя же отрицать и того, что и в других местах кое-где существуют небольшие очаги, неведомые миру центры, и в этих очагах, в этих центрах – кое-какие бедные идеи, кое-какие бедные умы, которые без большой самонадеянности могут рассчитывать на долю – если не глубокого интереса, то по крайней мере серьезного любопытства, в особенности со стороны тех, кого противный ветер иногда заносит на наши бесплодные берега и кто таким образом может сам оценить те усилия, которые мы употребляем для их распашки.

Фальковский, сосед и добрый знакомый Андреевых, в своих воспоминаниях пишет: «Клочок земли на финской скале стал миром Леонида Андреева, его родиной, его очагом; сюда он собрал свою многочисленную семью, свои любимые вещи, свою библиотеку и из этой добровольной тюрьмы он очень неохотно, только по необходимости, выбирался на несколько дней по делам своих пьес в Петербург или Москву… Где бы он ни находился, он рвался обратно, в свой дом, роскошно, уютно обставленный, с сотнями любимых мелочей, из которых каждая невидимой нитью тянулась к его

Плакал и на меня смотрел… Я его увижу в час моей кончины и еще увижу в другом мире… Согрешил я против святого очага, против умерших и против моей земли, не захочет она носить меня, не захочет она принять мой прах… Сестры, чтобы смыть позор мой, я семь дней и еще семь дней буду прикасаться к праху земли моими губами столько раз, сколько слез пролили ваши глаза… Ангел сосчитал их и запечатлел в моем сердце… Хочу я просить у Господа прощенья, сестры, а вы

Пруденций и Марема этим смутились, и в один из последовавших затем дней, когда Марема помогала Пруденцию разгружать внизу лодку, а он взносил тяжести наверх к пещерам, у которых Мелита готовила на очаге обед, Пруденций, опустив на землю ношу, промолвил Мелите: – Я до сих пор все не перестаю думать о бывшем у нас в первый день разговоре… Он как будто отстраняет меня от тебя, к которой влечет меня сердце и от одного приближенья к которой вся кровь во мне пылает, как пламя. –

Нижний этаж его делился длинными сенями, в конце которых была крутая лестница в верхний этаж, на две половины: налево просторная, низкая комната с нарами для простоте люда, направо такая же просторная, низкая кухня и вместе с тем столовая, вся по потолку и по стенам густо закопченная дымом, с маленькими и очень глубокими по причине очень толстых стен окнами, с очагом в дальнем углу, с грубыми голыми столами и скамьями возле них, скользкими от времени, с каменным неровным полом.

Главное, что я почерпнул из чтения Евангелия, заключалось в том, что оно посеяло в моем сердце зачатки общечеловеческой совести и вызвало из недр моего существа нечто устойчивое, свое, благодаря которому господствующий жизненный уклад уже не так легко порабощал меня… Я не хочу сказать этим, что сердце мое сделалось очагом любви к человечеству, но несомненно, что с этих пор обращение мое с домашней прислугой глубоко изменилось и что подлая крепостная номенклатура, которая дотоле оскверняла мой язык, исчезла навсегда.

Мороз увеличился, и вверху так сделалось холодно, что черт перепрыгивал с одного копытца на другое и дул себе в кулак, желая сколько-нибудь отогреть мерзнувшие руки, Немудрено, однако ж, и смерзнуть тому, кто толкался от утра до утра в аду, где, как известно, не так холодно, как у нас зимою, и где, надевши колпак и ставши перед очагом, будто в самом деле кухмистр, поджаривал он грешников с таким удовольствием, с каким обыкновенно баба жарит на Рождество колбасу.

Петровского Вот что делает жизнь вполне счастливой, Дорогой Марциал, тебе скажу я: Не труды и доходы, а наследство; Постоянный очаг с обильным полем, Благодушье без тяжб, без скучной тоги, Тело, смолоду крепкое, здоровье, Простота в обращении с друзьями, Безыскусственный стол, веселый ужин, Ночь без пьянства, зато и без заботы, Ложе скромное без досады нудной, Сон, в котором вся ночь как миг проходит, Коль доволен своим ты состояньем, Коли смерть не страшна и не желанна.

Здесь и там Остатки башен по стенам, Кривые улицы, кладбища, Пещеры, рытые в скалах, Давно безлюдные жилища, Обломки, камни, пыль и прах, Где взор отрады не находит; Две-три семьи как тени бродят Средь голых стен; но дороги Для них родные очаги, И храм отцов, от моха черный, Над коим плавные круги, Паря, чертит орел нагорный… Где светлый ключ, спускаясь вниз, По серым камням точит слезы, Ползут на черный кипарис Гроздами пурпурные розы.

Да, доктор, я видал остатки Ваших кухонных снарядов, покрытых толстым слоем пыли; очаг почти развалился, повара и чумички бешено полькируют по столам и прилавкам, а литературные церберы, выпучив кровавые глаза и щелкая зубами, зазирают в окна кухни, как будто измеряя добычу; один неизменный, верный адъюнкт Ваш Скарамушев, с лицом, запечатленным грустью, сидел на табуретке, поставленной у плиты пред ним, ключом кипели картофли, на которые из глаз адъюнкта по временам струились слезы, а известный

Феоклимен богоравный тогда ей сказал: «Не крушися, Многоразумная старца Икария дочь, Пенелопа, Знает не все он; теперь на мое обратися вниманьем Слово: я то, что случиться должно, предскажу вам наверно; 155 Сам же Зевесом отцом, гостелюбною вашей трапезой, Также святым очагом Одиссеева дома клянуся В том, что в отечестве милом уже Одиссей, что сокрыт он Где-нибудь в доме иль ходит, незнаемый, все узнавая Здесь, и беду женихам неизбежную в мыслях готовит.

Эмма кидалась к нему, вся съежившись, осторожно ворошила этот готовый погаснуть очаг, она всюду искала теперь, чем бы оживить его пламя; самые отдаленные воспоминания и самые близкие случаи, все, что она переживала, и все, что она воображала, свои мечты о сладострастии, которые разметал ветер, свои планы счастья, которые трещали в пламени, как сухой хворост, свою бесплодную добродетель, свои несбывшиеся надежды, свои домашние мелочи — все собирала она, все подхватывала, всем пользовалась, чтобы разжечь

Сверху донизу ни одного перекрытия, ни крыши, ни потолка, ни пола, только остатки сводов и очагов, бойницы и амбразуры для фальконетов, пробитые на различной высоте, гранитные выступы и несколько поперечных балок, побелевших от помета ночных птиц и обозначавших прежнее деление на этажи; могучие стены пятнадцати футов толщиной в нижней части и двенадцати в верхней, кое-где провалы и дыры, бывшие двери, через которые виднелись лестницы, высеченные в темной толще стен.

Спокойным мужеством вы наделили их В привычных пагубах, в опасностях лихих, Которыми грозит осеннее ненастье; От вас у девушек, что победили страх Еще невестами изведать вдовье горе, — Любовь и верности к тем, кого в седое море Сурово шлет нужда на барках и ладьях, Чтоб в час, когда тепло у очага родного И тело к телу льнет в уютной тьме лачуг, Счастливым отдыхом и ласками подруг Могли насытиться вернувшиеся с лова.

За ним идет Блаженство Видеть Зажигающиеся Звезды, все в золоте, как древний идол… В ненастье является Блаженство Дождя, все унизанное жемчугом, а за ним идет Блаженство Зимнего Очага — оно прячет руки от холода в свой пурпуровый плащ… А вот и лучшее из нас — лучшее, ибо оно в близком родстве с великими и чистыми Радостями: это Блаженство Невинных Мыслей, самое светлое среди нас… А вот еще… Нет, уж очень их много!

Снова весело звучит рожок и будит жену и детей обитателя коттеджа, те выглядывают из дверей дома и следят за каретой, пока она не заворачивает за угол, а потом снова укладываются возле пылающего в очаге огня и подбрасывают еще поленьев на случай, если сейчас вернется отец; а сам отец на расстоянии доброй мили от дома только что обменялся дружеским кивком с кучером и повернулся, чтобы долгим взглядом проводить экипаж, уносящийся вдаль.

Молодой лорд, рассевающий семена консерватизма, религии и нравственности; семейный очаг; длинные зимние вечера в старом, величественном замке; подъемные мосты; поля, занесенные снегом; охота на кабанов и серн; триктрак с сельским кюре; беседа за ужином с обильными возлияниями; общие молитвы с преданными седыми слугами, и затем крепкий, здоровый и безмятежный сон до утра… Одним словом, он совершенно позабыл, что находится в Глуповской губернии, где нет ни шато, ни кюре, играющих в

Ему отвечая, сказал Одиссей хитроумный: «Видно, порода твоя не простая, мой честный коровник; Сердцем, я вижу, ты верен и здравый имеешь рассудок; Радость за то объявляю тебе и клянуся великой 230 Клятвой, Зевесом отцом, гостелюбною вашей трапезой, Также святым очагом Одиссеева дома клянуся Здесь, что еще ты отсюда уйти не успеешь, как сам он Явится; можешь тогда ты своими глазами увидеть, Если захочешь, какой с женихами расчет поведет он».

Иная, совсем иная ночь в городе, который называют головою России… Вы отобедали (обыкновенно очень плохо); вас, разумеется, тоже выгнало что-то из дому, но это что-то — не хандра русского человека, не бесконечная да жизни, не беспредметная любовь — нет, просто пошлая, бесстрастная скука; просто врожденное во всяком истом петербургце отвращение от домашнего очага…» Вот и еще один отрывок, который покажет нам в Григорьеве «нашего современника», как назвал его В.

Таков закон судьбы железной: Нежданный, как цветок над бездной, Очаг семейный и уют… В семье нечопорно растут Три дочки: старшая томится И над кипсэком мужа ждет, Второй — всегда не лень учиться, Меньшая — скачет и поет, Велит ей нрав живой и страстный Дразнить в гимназии подруг И косоплеткой ярко-красной Вводить начальницу в испуг… Вот подросли: их в гости водят, В карете возят их на бал; Уж кто-то возле окон

И этот скепсис, — правда, далеко не до конца проведенный в его применениях и последствиях, — мы признали бы надрывом крайнего позитивизма, если бы он не был прежде всего воспитательною хитростью и дальним расчетом законодателя: Ницше ссорит нас с очевидностью не для того, чтобы заменить ее иною, яснейшею для духовного взора, но чтобы создать в нас очаги слепого сопротивления гнетущим нас силам, которое представляется ему благоприятным условием в эволюции человеческого вида.

Я уверен, было в его жизни что-нибудь таинственное и страшное, разыгралась драма, которая навсегда наложила на него печать свою, заставила его разлюбить домашний очаг, оседлую жизнь — все, что пленяет человека счастливого, и полюбить жизнь странническую, в которой всякий уголок земли родина и вместе чужбина, все люди друзья и братья и вместе чужие, которых любишь, пока с ними, и покидаешь равнодушно, без боли сердечной… Насилу дождался я весны.

Певчей птице ли, зверю ли, рыбе ль Положен свой зарок и свой век, И один лишь, взлюбивший погибель, Без зарока живет человек… Пробежит ли по насту лисица-воровка, А цепочка за ней у толка — Потому-то петлей бельевая веревка Часто вдруг упадет с потолка… Не заметит хозяин: огонь у соседа, Сплюнет в угол, поправит очаг И не видит, не ждет, что охотник по следу Размыкает со сворки собак.