Цитаты со словом «одеться»

Он был одинок.

Вот пример политической или газетной поэзии, из Оды пятнадцатой: Парящий слыша шум орлицы, Где пышный дух твой, Фридерик?

Несмотря, однако ж, на то, он объявил торжественно, что в одах и гимнах наших поэтов ничего нет рабского или низкого, но, напротив, что-то свободно-величественное: и тут же, хотя это не понравилось никому из земляков его, отдал честь благородству характеров наших писателей.

Если я хочу на кого из визирей писать сатиру, то должен обыкновенно трафить на порок, коему он более подвержен; но и тут принужден часто входить в самые мелкости, чтобы он себя узнал, что до оды, то там совсем другой порядок: можно набрать сколько угодно похвал, поднести кому угодно; и нет визиря, который бы описания всех возможных достоинств не принял сколком с своей высокой особы». «

Ломоносов, плененный гармонией рифма, пишет в первой своей молодости оду, исполненную живости etc., — и обращается к точным наукам, dégoute славою Сумарокова. —

Мы не говорим о Пушкине и Жуковском, писавших оды: то был дух времени и то была их личная воля…) У большевиков система: За великое подобострастие — большой паек.

Но он одинок.

Странно, однако, что отзыв Новикова о Хераскове сделан в довольно умеренных выражениях: «Вообще сочинения его весьма много похваляются; а особливо, трагедия «Борислав», оды, песни, обе поэмы, все его сатирические сочинения и «Нума Помпилий», приносят ему великую честь и похвалу.

Умеет одеться, но причесывается глупо.

Пот ому борьба обрат ил ась преимущественно н а вопросы о свободе формы ; на самое сод ержание смотрел и франц узские романтики с формал и-стической точки зрения, ст араясь сдел ать все наперекор прежнему: у псевдокл ассиков лица раздел ял ись на героев и зл одеев,— противники их решил и, что зл одеи не зл одеи, а истинные герои; ст раст и изображал ись у кл ассиков с жеманной , холодной сд ер-жанност ью, — романтические герои начал и неистовствовать н руками, и особенно язы ком, беспощадно кричат ь всякую гиль и чепуху; кл ассики хл опотал и о щегол еватости, — противники их провозгл асил и, чт о всякая бл атовидность есть пошл ость, а ди-кост

При ней — задумчив, сладкой Исполненный тоской, Ты робок, лишь украдкой Стремишь к ней томный взор: В нем сердце вылетает; Несмел твой разговор; Твой ум не обретает Ни мыслей, ни речей; Задумчивость, молчанье И страстное мечтанье — Язык души твоей; Забыты все желанья; Без чувства, без вниманья К тому, что пред тобой, Ты одинок с толпой; Она — в сем слове милом Вселенная твоя; С ней розно — лишь в унылом Мечтанье бытия Ты чувство заключаешь; Всечасно улетаешь Душою к тем краям, Где ангел твой прелестный; Твое блаженство там, За синевой небесной, В туманной сей дали — Там все, что на земли И мило и священно, Вся жизнь, весь жребий твой, Как призрак оживленный, Мелькает пред тобой.

Тема меланхолии нашла у Китса одно из высших воплощений, между тем для английской поэзии эта тема весьма традиционна, в китсовской оде чувствуется прямая перекличка со второй частью дилогии Мильтона — «Il Penseroso», — прежде всего сказывающаяся в разработке деталей, отдельные отзвуки темы Мильтона находим мы и в «Оде соловью» (ибо «Филомела», которую Мильтон называет единственной птицей, поющей с приходом Печали, это не что иное, как китсовский соловей): О Филомела, в забытьи Я песни слушаю твои; Умолкнешь ты, моя подруга, — Вдоль гладко скошенного луга Гулять пойду, бродить в лесах, Смотреть на месяц в небесах, Что, как неведомый прохожий Среди небесных бездорожий, Склоняя голову слегка, Кивает мне сквозь облака.

Жил я долго сном, Не жизнию… и верил долго вздору, И вздор один сменил на вздор другой, Такой же странный… И другую пору Я помню: стал мне гадок шум людской… Среди людей, как и с самим собою, Мне стало душно… был я одинок Средь их толпы, меня с рожденья рок Наполнил глупою тоскою… И в жизни также жил я сном, И также пусто было всё кругом… В сравненьи с этим сном так вяло, бледно, Так злом и горем бедно… К звездам я не стремлюся… но не мог Владеть я тем, что грудь мою давило… Во мне по-прежнему неведомая сила Искала расширенья… На

Я согласен, что это дело небывалое, но вы сейчас увидите, что все это как нельзя более просто и возможно: субъект, которого я вам предлагаю, зарабатывает в год около двух тысяч рублей, но он немножко привередлив, – разумеется, пока он одинок, а со временем, когда он будет женат и, находясь в ваших руках, будет считаться отцом ваших малюток, то вы его можете подогнать… Вы, не живя с ним, можете потребовать от него по закону приличного содержания для вас и для ваших детей; тут и Тихон Ларионович может подшпорить его в газете; он человек чуткий, – гласности испугается, а тогда определить его на

Едва только из «нее» и «меня» вышло одно мы и едва мы на некоторое мгновение ощутили действительную цельность и полноту жизни, — смотрю: что-то мне становится страшно, холодно и одиноко… Она со мною неразрывно, но я опять одинок… В то время как ее, зеленый росток с вострым живым глазком, потянуло в стебель, к солнцу, к теплу, к плодородию, — я, этот критик, насмешник, либерал, радикал, утопист и нигилист, гордец, протестант и вообще чорту не брат, превратился в корень и полез куда-то в землю, на какую-то темную хлопотливую работу, побежал, как заяц, в мировой съезд защищать купчишку Чистомордова,

Обыкновение служить по найму, с одной стороны по-видимому несправедливое, потому что богатый всегда от службы избавлен, а бедный всегда несет ее, с другой стороны полезно: ибо — 1-е, теперь всякий казак, выступающий в поход, имеет возможность хорошо одеться и вооружиться; 2-е, он, оставляя семейство свое, может уделить оному довольно денег на содержание во время своей отлучки; 3-е, человек, занимающийся промыслом каким-нибудь или работою, полезен для него и для других, не принужден бросать занятий своих и невольно идти на службу, которую бы отправлял очень неисправно.

Каждый из этих господ, встречавших Сережу, охотно бы научил его и за счастье бы почел с ним вместе пойти заказать ему; но, как всегда бывает, он был одинок посреди толпы и, пробираясь в фуражке по Кузнецкому мосту, не поглядывая на магазины, он дошел до конца, отворил двери и вышел оттуда в коричневом полуфраке, в узком (а носили широкий), в черных панталонах, широких (а носили узкие), и в атласном с цветочками жилете, который ни один из господ, бывших у Шевалье в особой, не позволили бы надеть своему лакею.

В отношении к Пушкину этот романтизм состоял в том, что изо всех наших поэтов Пушкина одного можно было назвать поэтом-художником и не ошибиться, что он, вместо того чтобы писать громкие и торжественные оды на современные события, обыкновенно или теряющие свою прелесть для потомства, или представляющиеся ему в другом свете, стал говорить нам о чувствах общих, человеческих, всем более или менее доступных, всеми более или менее испытанных; что он напал на истинный путь и, будучи рожден поэтом, свободно следовал своему вдохновению.

В его плаче о себе постоянно возвращалась одна нота, которая наконец стала мне надоедать; я с досадой слушал вечное повторение жалоб Г<ервега> на свою слабость, сопровождаемое упреками в том, что мне не нужен ни привет, ни ласка, а что он вянет и гибнет без близкой руки, что он так одинок и несчастен, что хотел бы умереть; что он- глубоко уважает Эмму, но что его нежная, иначе настроенная душа сжимается от ее крутых, резких прикосновений и «даже от ее громкого голоса».

Точно как бы он силился здесь намалевать карикатуру на самого себя: все, что в других местах у него так прекрасно, так свободно, так проникнуто внутреннею силою душевного огня, здесь холодно, бездушно и принужденно; а что хуже всего — здесь повторены те же самые обороты, выражения и даже целиком фразы, которые имеют такую орлиную замашку в его одушевленных одах и которые тут просто смешны и походят на то, как бы карлик надел панцирь великана, да еще и не так, как следует.

Державинские хвалебные оды казались щенками перед тем огромным распухшим слоном, коего создал Максим Горький, написав ликующую, восторженную оду Ленину… В той компании привычных каторжников и перманентных убийц, которые правят Россией, Максим Горький был своим, хорошо принятым человечком: И в почетному углу Было место ему… Правда, он был только зрителем этого нескончаемого театра грабежей и убийств, но сидел он всегда в первом ряду по почетному билету и при всяком курбете лицедеев — он первый восторженно хлопал в ладошки и оглашал

А те наши бабы, солдатские жены, которые первые стали возить почту из Владикавказа до Тифлиса, в то время, когда ни солдаты, ни частные предприниматели не брались за это опасное дело: пули жужжали не только в горах, в темных горных трущобах, но и в самом гор<оде> Владикавказе опасно было жить; никто не брался за эту трудную работу, но бабы взялись, оделись по-ямщицки, и валяй на тройке; иная в полушубок завернет мальчонку, а иная его рядом с собою посадит.

По примеру великих земли и маленькие тузы или козырные хлапы имели своих пиитов и любили получать от них оды в день рождения, именин, бракосочетания, крестин дитяти, получения чина, награды и в подобных тому торжественных случаях их жизни; за то они позволяли пиите садиться на нижний конец стола обедать уже с собою, а не с слугами, как в обыкновенные дни, подпускали его к целованию своей руки, дарили его перстнем, табакеркою, деньгами, поили его допьяна и потом тешились над ним, заставляя

О русский глупый наш народ, Скажи, зачем ты в самом деле …………………… Авось, о Шиболет народный, Тебе б я оду посвятил, Но стихоплет великородный Меня уже предупредил …………………… Моря достались Албиону …………………… Авось, аренды забывая, Ханжа запрется в монастырь, Авось по манью Николая Семействам возвратит Сибирь …………………… Авось дороги нам исправят …………………… Сей муж судьбы, сей странник бранный, Пред кем унизились цари, Сей всадник, папою венчанный, Исчезнувший как тень зари, ………………… Измучен казнию покоя ………………… Тряслися грозно Пиренеи — Волкан Неаполя пылал, Безрукий князь друзьям Мореи Из

Я стремился развить ее — напрасно: читать ничего не хочет, посещать образовательные лекции и чтения — тоже… Все мечты и желания сводятся к тому, чтобы получше одеться, завиться, напудриться… Вижу: сущая обывательница, как нельзя более далекая от склонности к коммунизму, цинично пользующаяся своим положением приближенной комиссара, своими возможностями получить из продовольственного склада курсов наибольшее количество продуктов, лишнюю пару ботинок, лишний отрез сукна на пальто… Легко понять, насколько дискредитировала она меня своей некультурностью в глазах курсантов, как коммуниста и борца. —

И много ли надобно трудов Одохвату на то, чтоб доказать оскорбление стихотворной своей особы там, где ругаются оды без стихотворства, стихи без остроты и без смысла и когда упоминается стихотворец, который похвалами своими мучит героев более, нежели Боало мучил своими сатирами Прадона и Котина; где говорится про оды, в которых не только красот, но и смысла все академии вместе в триста лет не отыщут, – трудно ли, говорю я, Одохвату доказать, что тут разругана его особа?

И внутренний покой, который Кристоф почувствовал в сердце нового друга, был тем поразительнее, что основой ему служили не доводы разума, не то, что он не знал спокойной и благополучной жизни (Оливье был беден, одинок, и его страна, казалось, клонилась к закату), а был подвержен болезням и обладал не слишком крепкими нервами; не казалось это спокойствие и плодом каких-либо волевых усилий (воля у него была слабая), — нет, оно рождалось из недр его существа и его народа.

Все во мне затрепетало… Кинулась я к себе во флигель, чтобы как можно лучше к нему одеться, изумрудные серьги надела и тащу со стены из-под простыни самое любимое его голубое маревое платье с кружевом, лиф без горлышка… Спешу, одеваю, а сзади спинка не сходится… я эту спинку и не застегнула, а так, поскорее, сверху алую шаль набросила, чтобы не видать, что не застегнуто, и к нему на крыльцо выскочила… вся дрожу и себя не помню, как

Петрияда» произвела достойных себя чад — «Россияду» и «Владимира», а эти в свою очередь нескольких длинных Петров и, наконец, пресловутую «Александроиду»… Потом только и слышно было, как наши лирики, упиваясь одопением, по выражению одного из них, в своих громогласных одах взапуски заставляли плясать реки и скакать холмы… Это было главное, характеристическое направление; еще тогда же и после были и другие, хотя и не столь сильные: Крылов родил тьму баснописцев, Озеров трагиков, Жуковский балладистов, Батюшков элегистов.

Рассудком понимая, Как жалок человек — великий житель рая, В стране отцов и матерей… Изведав связи те, отринув без возврата, И одинок среди других людей, Я часто был готов за миг минувших дней Всю славу гордого разврата, Всю жизнь страданий и страстей Отдать за миг один… хоть миг забыться сладко Среди друзей, средь братьев и родных, Но я — чужой в толпе чужих… Пусть сладок сон, но пробужденье — гадко, Я слишком знаю ласки их.