Цитаты со словом «майор»

Варвара Василисова, капитан Николай Страхов, мать его, вдова поручица Домна Данилова, помещик Василий Апраксин с женою Анисьею Дмитриевою, сын его, прапорщик Алексей, прапорщик Иван Ашанин с женою Авдотьею Семеновою, вдова помещица Агафья Тахтарова, капитан Иван Ляхов, капитана Ивана Полумордвинова сын Михайла, прапорщик Иван Анцыфоров с женою Анною Романовою, девка Вера Данилова, вдова Марья Данилова, подполковница вдова Прасковья Кишенская, сын ее, майор Николай, малолетный Аврам, дворянская жена вдова Анисья Неронова, сын ее, поручик Иван, с женою Прасковьею Андреевою, гвардии прапорщик Иван Стечкин, с женою Василисою Петровою, помещик Ефим Неронов, дети его: сын Алексей, дочери: Наталия, Анна, Мавра; помещица Федосья Лаптева, прапорщик Григорий Неверов, прапорщик Григорий Нагаткин, с женою Феклою Васильевою; дети: сын Петр, дочь, девица Акулина; прапорщик Андрей Теренин, помещица Авдотья Варыпаева

Абрамович фон (Фан-Брин; 1768–1848) – русский генеральный консул (голландского происхождения) в Стокгольме (1819–1840) I; II Бринкен Христофор Александрович – кадет Первого кадетского корпуса с 1797, выпущен в лейб-гвардии Семеновский полк унтер-офицером (1802); впоследствии – прапорщик (1806), штабс-капитан, командир роты того же полка; участник войн с наполеоновской Францией, Бородинского сражения; полковник, командир Тверского драгунского полка (1820–1826); ген.-майор (1826) I Броглио Август (Огюст-Сезар) (1783–1805), принц де Брольи-Ревель – поручик лейб-гвардии Преображенского полка, погиб в сражении при Аустерлице; старший из братьев Броглио I; II Броглио Альфонс-Габриэль-Октав (Гавриил Евстафьевич; 1785–1867), принц де Брольи-Ревель – поступил в Первый кадетский корпус кадетом в 1798, выпущен прапорщиком в лейб-гвардии Семеновский полк в 1804; в период антинаполеоновских

Я видел, как первым или вторым толчком опрокинуло набок вертолет, я видел, как Володя распластался по земле так, чтобы прикрыть своим телом девушку, я видел, что над лежащими и кричащими от ужаса людьми стоит, пытаясь удержать равновесие, майор Тильви, я видел, как из опрокинутого вертолета красным пятном вывалился князь Урао и, падая и снова поднимаясь, побежал к склону горы, к деревьям, я видел, клянусь вам, как упавший на землю майор Тильви стреляет вслед князю, но тот, словно тропическая бабочка, удаляется от нас, карабкается вверх по откосу и как навстречу ему несется легкий поток камней; я видел, как камни встретили князя, отбросили его назад и скрыли под собой — лишь языками пламени высовывались из-под них полы красного халата.

Михаила Максимовича мало знали в Симбирской губернии, но как «слухом земля полнится», и притом, может быть, он и в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «майор шутить не любит, что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся, что он солдата не выдаст и, коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если пойдет на ссору, то ему и черт не брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый, зверь полосатый …», но все единогласно называли

Трафилось так, что лучше нарочно и первостатейный сочинитель не придумает: благоволите вспомнить башмаки, или, лучше сказать, историю о башмаках, которые столь часто были предметом шуток в наших собеседованиях, те башмаки, которые Филетер обещал принести Катерине Астафьевне в Крыму и двадцать лет купить их не собрался, и буде вы себе теперь это привели на память, то представьте же, что майор, однако, весьма удачно сию небрежность свою поправил, и идучи, по освобождении своем, домой, первое, что сделал, то зашел в склад с кожевенным товаром и купил в оном для доброй супруги своей давно ею жданные башмаки, кои на нее на мертвую и надеты, и в коих она и в гроб нами честно положена, так как, помните, сама не раз ему говорила,

Нумер газеты был старый, месяца четыре тому назад, и очень изорван; тем не менее я все-таки мог узнать, что на такое-то число назначено к продаже за неплатеж бесчисленное количество имений, что на Крещение была оказана архиереем Леонтием проповедь о послушании и повиновении, что умер в уездном городе *** отставной генерал-майор Леонид Леонидович Непоколебимов, в последние дни жизни своей «всецело отдавшийся садоводству, преимущественно разведению рододендронов, что поставило его энергию лицом к лицу с неблагодарною нашею природою»; прочитал о несостоявшемся земском экстренном собрании за неприбытием гласных, о пользе разведения шелковичного червя, о бумаге из конских волос, о масле из дерева, о говядине из бумаги, о мещанине Петрове, по неизвестной причине утонувшем, о

Бельцони Джованни Баттиста (1778–1823) – итальянский путешественник и египтолог II Бемфорд Сэмюэл (1788–1872) – английский деятель рабочего движения; автор ряда песен, популярных в рабочих кругах I; II Бендерский Константин Александрович (1784–1841) – артиллерист, поручик во время Финляндской кампании 1808–1809, позднее ген.-майор артиллерии (1826) I Бенитцкий Александр Петрович (Беницкий; 1782–1809) – поэт, прозаик, журналист II Бенкендорф Александр Христофорович (1782–1844), граф (1832) – генерал от кавалерии (1829), командующий императорской Главной квартирой, шеф жандармов и главный начальник III отделения (1826–1844), сенатор (1826) I; II Бенкендорф Константин Христофорович (1785–1828) – дипломат (1797–1812), военный (с 1812); камергер (1812), ген.-лейтенант (1826) I Беннигсен Леонтий

Этим, в частности, и объясняется отправление Ковалевского «хлеба»-«носа» в Ригу — за границу, — откуда получала Россия всевозможные предметы европейской роскоши — например, «хорошие сигарки» (согласно реплике Хлестакова в одной из сцен черновой редакции «Ревизора») или почитаемый самим майором Ковалевым табак «рапе» — «по два рубля фунт» (ремесленник Шиллер в «Невском проспекте» из-за дороговизны этого табака готов даже отрезать себе нос; тогда как герой «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» оставляет без табака свой нос в целях наказания: «…нос его невольно понюхал верхнюю губу, что обыкновенно он делал… от большого удовольствия.

Эти двое людей, чувствовавшие себя в относительном тепле своего убогого помещения, по-видимому, весьма недурно, были: известный трущобным обитателям под кличкой «майора» (хотя «майор» никогда в военной службе не служил) пожилой человек трудно определимых лет, с одутловатым, испитым лицом, выбритым на щеках, с небольшой, когда-то рыжей эспаньолкой , короткой седой щетиной на продолговатой голове и с парой юрких серых глаз, глядевших из-под нависших, взъерошенных бровей, и приемыш-товарищ «майора», худенький тщедушный мальчуган лет восьми-девяти с бледным личиком, белокурыми волосами и оживленными черными глазами.

Старик был очень рад, не знал, чем его потчевать и забавить; услышав же, что он сдержит свое обещание, начал показывать ему свое хозяйство, водил на охоту с ружьем, ездил с ним бить медведя, а по вечерам молодой человек рассказывал, в свою очередь, о брянском обиходе, о Макарьевской ярмарке, о петербургских новостях и до такой степени понравился, что майор, под конец недели заметив, какие ласковые взгляды среди разговора бросал он на его дочь, слушавшую с глубоким вниманием, вздумал предложить ему запросто ее руку вместе со всем ее имением. —

Генерал-адьютантов было всего восемь, а именно: Федор Петрович Уваров, генерал-лейтенант и шеф Кавалергардского полка; граф Евграф Федотович Комаровский, генерал-майор; князь Павел Гаврилович Гагарин, генерал-майор; князь Василий Юрьевич Долгоруков 5-й, генерал-майор и шеф Черниговского мушкетерского полка; Илларион Васильевич Васильчиков, генерал-майор и шеф Ахтырского гусарского полка; князь Василий Сергеевич Трубецкой, генерал-майор и действительный камергер; князь Михаил Петрович Долгоруков, генерал-майор и шеф Курляндского драгунского полка и граф Адам Петрович Ожаровский.

Трудно перечислить, сколько забот, предположений, надежд и опасений проходило в ее бедной женской голове, а тут еще – смешно даже сказать – от дорожной ли езды, или от несущегося со всех сторон свежего воздуха, перед ней, как нарочно, начали восставать так давно уж, кажется, забываемые воспоминания… Надежда Павловна Басардина была чуть ли не пятая дочь секунд-майора Рылова, который, еще на ее памяти, ходил в кафтане с бортами, в чулках и башмаках и, как что-то, вероятно, очень умное, любил выделывать перед гостями палкой, как павловским эшпатоном.

Какие-то Лямшины, Телятниковы, помещики Тентетниковы, доморощенные сопляки Радищевы, скорбно, но надменно улыбающиеся жидишки, хохотуны заезжие путешественники, поэты с направлением из столицы, поэты взамен направления и таланта в поддевках и смазных сапогах, майоры и полковники, смеющиеся над бессмысленностию своего звания и за лишний рубль готовые тотчас же снять свою шпагу и улизнуть в писаря на железную дорогу; генералы, перебежавшие в адвокаты; развитые посредники, развивающиеся купчики, бесчисленные семинаристы, женщины, изображающие собою женский вопрос, – всё это вдруг у нас взяло полный верх, и над кем же?

В боях за освобождение Орла и Белгорода отличились войска генерал-лейтенанта БАГРАМЯНА, генерал-лейтенанта БЕЛОВА, генерал-лейтенанта ГОРБАТОВА, генерал-лейтенанта КОЛПАКЧИ, генерал-лейтенанта РОМАНЕНКО, генерал-лейтенанта ПУХОВА, генерал-лейтенанта ГАЛАНИНА, генерал-лейтенанта РЫБАЛКО, генерал-лейтенанта ЧИСТЯКОВА, генерал-лейтенанта ЖАДОВА, генерал-майора МАНАГАРОВА, генерал-лейтенанта КРЮЧЕНКИНА, генерал-лейтенанта ШУМИЛОВА, генерал-лейтенанта танковых войск КАТУКОВА, генерал-лейтенанта танковых войск РОТМИСТРОВА, генерал-лейтенанта танковых войск БОГДАНОВА, авиационные соединения Маршала авиации ГОЛОВАНОВА, генерал-лейтенанта авиации НАУМЕНКО, генерал-лейтенанта авиации РУДЕНКО, генерал-лейтенанта авиации КРАСОВСКОГО, генерал-лейтенанта авиации ГОРЮНОВА.

Конечно, и между тогдашними приживалками и мелкопоместными соседками были такие, у которых очень чесался язычок и которым очень хотелось отплатить высокомерному майору за его презрительное обращение, то есть вывести его на свежую воду; но кроме страха, который они чувствовали невольно и который, вероятно, не удержал бы их, было другое препятствие для выполнения таких благих намерений: к Прасковье Ивановне не было приступу ни с какими вкрадчивыми словами о Михайле Максимовиче; умная, проницательная и твердая Прасковья Ивановна сейчас замечала, несмотря на хитросплетаемые речи, что

Лейхтенбергский прочёл: № 1427 июля 16-го дня Его императорскому величеству пятигорского коменданта РАПОРТ Вашему императорскому величеству всеподданнейше доношу, что находящиеся в городе Пятигорске для пользования болезней, уволенный от службы из Гребенского казачьего полка майор Мартынов и Тенгинского пехотного полка поручик Лермонтов, сего месяца 15-го числа в четырёх верстах от города у подошвы горы Машука имели дуэль, на коей Мартынов ранил Лермонтова из пистолета в бок навылет, от каковой раны Лермонтов помер на месте… Николай Павлович досадливо махнул рукой.

Кого тут только не было: тайный советник, директор департамента в бывшем дядюшкином министерстве, Василий Михайлович Попов; статский советник, директор Человеколюбивого Общества, Мартын Степанович Пилецкий; штабс-капитан Гагин; отставной поручик, племянник генерал-губернатора, мой бывший соперник но танцовщице Истоминой, Алёша Милорадович; командир лейб-гвардии егерского полка, генерал-майор Головин; и какой-то старенький приказный, Лохвицкий, в сюртучке мухояровом, так называемое кувшинное рыло; и девица Пипер, госпожи Загряжской ключница; и прачка Лукерья; и Прасковья Убогая, должно быть, нищенка с церковной паперти.

Несколько секунд еще слышался мертвый, тяжелы топот десятков ног, и вдруг высокий, металлически тенор запевалы вывел: Ге-нера-ал-майор, майор Алхаза Бы-ы-ыл все вре-е-мя впере-ди-и… И тотчас же вся рота грянула вслед: Он ко-ман-до-вал войска-ми Са-а-ам и пушки д'заряжал… Протяжный, заунывный напев, полный затаенно тоски и грусти, понесся, подхваченный ветерком… Идут все полки, полки могучи Идут весело на бой… Как один солдат, солдат не весел Он из

Эти группы, совершенно не равные по объему, — как уж сказано, — необычайно резко отличаются по исповедуемым ими взглядам на окружающее: одна группа — самая громадная, отхватывающая самую большую часть занимаемого интеллигентным обществом места, — в общих чертах исповедует собственное свое, личное благополучие, ставит себя, свое существо на первый план, требует себе, говорит мне; здесь и отставной генерал-майор, и крупный землевладелец Веретенников, и простой помещик Черемухин, и купец Кровожаднов, словом, все чувствует обиженным или довольным только себя с собственным своим семейством.

Оно гнездится между этими двумя полюсами идей — словом, оно в той, третьей группе интеллигентных людей, понятия которых одним концом расплываются во взглядах генерал-майора и землевладельца Веретенникова, а другим — в диаметрально противоположных взглядах ex-студента Иванова; оно гнездится в душе людей, так сказать, среднего сорта, людей среднего образа мыслей и взглядов, в душе людей средней добротности, говоря торговым языком, — и он-то, этот человек идей среднего качества, он-то и есть одновременно и виновник и тип поголовного удушья.

Левой… левой… левой…» – казалось, внутренно приговаривал он через каждый шаг, и по этому такту с разнообразно строгими лицами двигалась стена солдатских фигур, отягченных ранцами и ружьями, как будто каждый из этих сотен солдат мысленно через шаг приговаривал: «Левой… левой… левой…» Толстый майор, пыхтя и разрознивая шаг, обходил куст по дороге; отставший солдат, запыхавшись, с испуганным лицом за свою неисправность, рысью догонял роту; ядро, нажимая воздух, пролетело над головой князя Багратиона и свиты и в такт: «Левой – левой!» –

Дядюшка, сидевший со мною рядом, был старик с жестким и смуглым лицом в черных отметинах следствие, как потом я узнал, порохового взрыва; хмурый, всегда недовольный, он вышел в отставку майором и теперь занимался алхимией где-то в неведомых мне покоях замка и, как узнал я от слуг, был в сношеньях с острогом, откуда раза два в году ему поставляли трупы, и он просиживал тогда дни и ночи, препарируя их таинственным образом так, чтоб они не давались распаду.

Если мы поставим рядом две эти эмблемы – телесности и духовности – и представим себе фигуру майора Ковалева, покупающего, неизвестно для каких причин, орденскую ленточку, и тень умирающего в безумном бреду Чарткова, – то хотя на минуту почувствуем всю невозможность, всю абсурдность существа, которое соединило в себе нос и глаза, тело и душу… А ведь может быть и то, что здесь проявился высший, но для нас уже не доступный юмор творения и что мучительная для нас загадка человека

В самом деле: в Городе железные, хотя, правда, уже немножко подточенные немцы, в Городе усостриженный тонкий Лиса Патрикеевна гетман (о ранении в шею таинственного майора фон Шратта знали утром очень немногие), в Городе его сиятельство князь Белоруков, в Городе генерал Картузов, формирующий дружины для защиты матери городов русских, в Городе как-никак и звенят и поют телефоны штабов (никто еще не знал, что они с утра уже начали разбегаться), в Городе густо-погонно.

Об этом же Гоголь впоследствии открыто заговорит в «Переписке с друзьями»: «Разорить полдеревни или пол-уезда затем, чтобы доставить хлеб столяру Гамбсу, есть вывод, который мог образоваться только в пустой голове эконома XIX века…» Мотив «цивилизованного» петербургского севера лег и в основу повести Гоголя «Нос», где комическое попадание носа майора Ковалева в хлеб цирюльнику Ивану Яковлевичу выступает своеобразным аналогом той цены, в какую обходится герою повести его «просвещенная» жизнь в северной европеизированной столице.

Странно было смотреть на этого больного чудака в виду детски-спокойно спавшего майора, возвращавшегося с той же самой битвы и не только не убивавшегося об убитом турке, но, напротив, получившего за то же самое ордена и чувствовавшего детское удовольствие от этого, знавшего, что удовольствие это разделит с ним вся семья, к которой он поспеет "как раз на рождество…" Закинув голову на спинку дивана и полураскрыв рот, военное дитя спало сном невинности… Легкое дыхание,

Смотри, – она стала загибать один по одному пальцы на левой руке, – генерал Синтянин предатель, но его опасаться особенно нечего; жена его – это женщина умная и характера стального; майор Форов – честность, и жена его тоже; но майора надо беречься; он бывает дурацки прям и болтлив; Лариса Висленева… я уже сказала, что если б я была мужчина, то я в нее бы только и влюбилась; затем Подозеров… – Ну, это… Горданов махнул рукой. –

А как не все детки одной матки, то носящие одно токмо имя благородных, не чувствуя в сердцах своих, зараженных всяким недозволенным прибытком, не перестают и ныне корчемствовать разными видами и разными манерами; в том числе и отставной майор Фуфаев учредил у себя за запрещением явную винную продажу на таком основании и под таким покровом, что и до кончины его искусство то истреблено быть не могло и продолжалось прибыточно к собственному его удовольствию.

Полковник Шульц фон Штернвальд зачитал, закашлялся, поправив что-то пальцем за воротом мундира: «Протокол военного суда в полном составе, созванного по предписанию его превосходительства господина генерал-майора императорской и королевской армии Иоганна Эдлер фон Клейнберга, военного коменданта в Богемии, по соглашению с его высокопревосходительством господином генералом от кавалерии и губернатором крепости в Ольмюце бароном Бемом, над подсудимым Михаилом Бакуниным, родившимся в России, в Торжке Тверской губернии, в 1814 году, холостым, вероисповедания православного.

Теперь куда бы ни прибывал по служебным делам полковник Литовченко, отовсюду слал местную диковинку в адрес великошумского учителя, — даже из Риги, куда история также закинула однажды генерал-майора Литовченко; наверняка сыщется подарок старику и в немецком городе Берлине… Стесняясь вначале признаться, что не получился из него педагог, генерал не упомянул в переписке о своём военном поприще, а позже, чтоб уж не смущать его чинами, умолчал и о продвижении по службе.