Цитаты со словом «круг»

По окружности же с визгом и треском, как бы обгоняя внутренние, все более близкие к центру, существования, но фатально одновременно с теми, описывает бешеные круги ложная жизнь, заражая людей меньших кругов той лихорадочной насыщенностью, которой полна сама, и нарушая их все более и более спокойный внутренний ритм громом движения, до крайности удаленного от истины.

Особенный интерес представляла совершенно пустая комната, в которой какая-то вымершая мебель оставила медвяно-желтые квадраты на коричневатых полах: фон Эмбит тут задержался и Круга заставил задержаться, и указал ему молча на пылесос, и постоял, елозя глазами туда и сюда, как бы порхая ими по святыням древнего храма.

Говорил он удивительно ровным носовым голоском с сильным северо-западным акцентом и имел раздражающую привычку называть своих однокашников анаграммами их имен Адам Круг, к примеру, был Гумакрадом или Драмагуком; делал он это не из какого-то там чувства юмора, таковое у него напрочь отсутствовало, но потому, что следует (он старательно объяснял это каждому новичку) постоянно иметь в виду, что все вообще люди состоят

Если одинокий баклан обгоняет лодку, он непременно над ней станет описывать большие круги, то залетая далеко вперед, то возвращаясь назад до тех пор, пока где-нибудь в стороне не покажется другая такая же или похожая на него птица.

Несколько минут ministr предавался светской болтовне (странная была у него привычка слегка всхрапывать, прежде чем что-то сказать), потом взял Круга под руку, и они пошли длинным коридором с дверьми по одной стороне и просторами гобелена, то оливковою, то салатно-зеленого, изображающего что-то вроде бесконечной охоты в субтропических кущах, — по другой.

Не потому, что, шар оплыв земной, Она за чудом приплыла домой, Не для того, чтоб адресов на тридцать Направить гордо карточки и скрыться, Остановиться, сделать ручкой жест И прошуршать парчой на весь подъезд, Привлечь вниманье щеголей банальных И дурочек затмить провинциальных, На скачках местных первенства достичь, Потом произнести жеманный спич И веер взять, показывая руки, И выйти в круг, заслышав танца звуки, — Или сидеть с тоскующим лицом, Но всякий промах подмечать тайком, Или беседу повести о нравах, О зле, добре, о правых и неправых, Об обществе, об общем и своем, Все перебрать: обеды, мебель, дом, Покуда с возмущением не глянут Все те, кто не был ею упомянут, Дар гордого Нанкина чай глотнуть, Уйти и на прощанье подмигнуть… Жаль тратить

Следуют – глава о восхождении на лестницу; глава об открытии лика торжественно; глава о видении бога; глава о простирании ниц перед богом; глава о вдыхании дыхания Земли, с лицом опущенным; глава о воскурениях; глава песнопений Сокровенному; глава о заревом почитаньи Сокровенного; глава о подношении богу Солнца богини светлой Правды, Маат; глава о подношении фимиама кругу богов; глава о положении двух своих рук на бога; глава о положении двух своих рук на ларец, чтоб совершить очищения; глава об очищениях четырьмя сосудами воды; глава об очищениях смолой; глава о возложении белой перевязи; глава о надевании перевязи; глава о надевании зеленой перевязи; глава о надевании красной перевязи; глава о надевании великой перевязи; глава о подношении притиранья приятного: глава

Хранят сего удела Магической покой «Невинность» — гений милый С «Беспечностью» — сестрой: И их улыбки силой Ни «Скукою» унылой, Ни мрачной «Суетой», Ни «Алчностью» угрюмой, Ни «Мести» грозной думой, Ни «Зависти» тоской Там светлость не мрачится; Там ясная таится, «Веселью» верный друг, «Гордынею» забыта, «Посредственность» — харита, И их согласный круг Одушевляем «Славой» — Не той богиней бед, Которая кровавой Кладёт венец побед В дымящиеся длани Свирепостию брани — Но милою, живой, Небесною сестрой Небесныя «Надежды»; Чужда порока, враг Безумца и невежды, Её жилища праг Ужасен недостойным; Но тем душам спокойным, Где чувство в простоте Как тихий день сияет, В могущей красоте Она себя являет, И, в них воспламенив К великому порыв,

Я знаю, в дни мои былые, В дни жизни радостной и песен удалых Вам нравились мои восторги молодые И мой разгульный, звонкий стих; И знаю я, что вы и ныне, Когда та жизнь моя давно уже прошла, — О ней же у меня осталось лишь в помине, Как хороша она была И, приголубленная вами И принятая в ваш благословенный круг, Полна залетными, веселыми мечтами, Любя студентский свой досуг, — И ныне вы, как той порою, Добры, приветливы и ласковы ко мне, Так я и думаю, надеюсь всей душою, Так и уверен я вполне, Что вы и ныне доброхотно Принос мой примете, и сердцу моему То будет сладостно, отрадно и вольготно.

Многоименная, бывшая древле, Величайшая между Богов и Богинь, В изначальности бывшая, Между всеми – любимая, Прообраз всех образов, Солнце в облике женском, Царица Богинь и Жен, Око Солнца, правое око Солнца, Утроликого звездный венец, Сириус, новую жизнь возвещающий, Сириус, новый год начинающий, Открывающий Нильский разлив, Владычица нового круга, Что на месте самом лучистом Восседает в эфирной ладье, Владычица Неба, высокая в Небе, Лучистая в солнечном Небе, Златосветная в свете своем, Золотая, меж светлыми светлая, Свежий ветер, Царица Земли, Меж могучих могучая, Владычица Юга и Севера, Пашня возделанная, Родом из края, богатого золотом, Родом из Нубии, Владычица теплого воздуха, Огонь извергающая, Пламя пылающее, Край Запредельный дарами своими всегда наполняющая,

Отрадно улетать в стремительном вагоне От северных безумств на родину Гольдони, И там на вольном лоне, в испытанном затоне, Вздыхая, отдыхать; Отрадно провести весь день в прогулках пестрых, Отдаться в сети черт пленительных и острых, В плену часов живых о темных, тайных сестрах, Зевая, забывать; В кругу друзей читать излюбленные книги, Выслушивать отчет запутанной интриги, Возможность, отложив условностей вериги, Прямой задать вопрос; Отрадно, овладев влюбленности волненьем, Спокойно с виду чай с инбирным пить вареньем И слезы сочетать с последним примиреньем В дыму от папирос; Но мне милей всего ночь долгую томиться, Когда известная известную страницу Покроет, сон нейдет смежить мои ресницы, И глаз все видит Вас; И

Еще он думал о том, что если бы его родители были живы, а не умерли на заре эмиграции, то, может быть, эти пятнадцать лет его взрослой жизни прошли бы в тепле семьи, что, будь судьба усидчивее, он окончил бы одну из трех гимназий, в которые попадал на случайных пунктах средней, очень средней, Европы, и теперь занимался бы хорошим делом в кругу хороших людей, — но, как он ни напрягал воображения, ни дела этого, ни этих людей он представить себе не мог, так же как он не мог себе объяснить, почему юношей он учился в кинематографической студии, а не занимался музыкой или нумизматикой, мытьем стекол или бухгалтерией.

Так вот, ваш брат Уилльям сперва поплыл на юг от Тристан-да-Кунья, намереваясь открыть острова Аврора, однако так и не нашел ни их, ни тот островок, которому горделивый губернатор Гласс, точнее, отставной капрал, мечтает присвоить свое имя… Вот тогда он и решил исполнить план, о котором ему твердил Артур Пим, и пересек Полярный круг между сорок первым и сорок вторым градусом западной долготы 1 января… – Знаю, знаю, – отвечал капитан Лен Гай, – именно таким путем пойдет и «Халбрейн», чтобы достичь острова Беннета, а потом и острова Тсалал… Лишь бы небу было угодно, чтобы она, подобно «Джейн» и кораблям Уэдделла, повстречала свободные ото льда воды! –

Верно, Хант был человеком необыкновенным, какие редко встречаются нам на жизненном пути, поэтому мы могли бы приглядеться к нему и раньше… Да, теперь-то мне понятно, чем объясняется его странное поведение с той поры, как шхуна пересекла Полярный круг, и еще пуще после того, как она вошла в свободные ото льда воды… Стал понятен его взгляд, неизменно обращенный на юг, и его рука, всегда инстинктивно тянувшаяся в том же направлениии… Уже на островке, названном именем Беннета, он вел себя так, словно бывал здесь и раньше: ведь это он подобрал там доску с «Джейн»… Наконец, остров Тсалал… Здесь он уверенно

Х.1913 Опять и опять прочел недавно, — на этот раз в статье Адамовича, — о разнице между французской и русской душой, о французском умении писать, и о русской в этом смысле отсталости, о ненужности изобразительности (или, как любят теперь говорить, «описательства»), и о том, что многие молодые наши писатели «тратят свои силы попусту, бьются в кругу, в котором после Толстого, собственно, делать нечего»… «Французские писатели, — говорит Адамович, — уже не прельщаются ни натурализмом, ни „бытовизмом“, которые многим из наших писателей представляются сейчас не только средством, но и целью…» Правда ли, что так-таки уж все французские писатели не прельщаются «бытовизмом»?

Для писателя, более нежели для кого-нибудь, необходимы семейственные связи; привязанный к одному месту своими упражнениями, он должен около себя находить те удовольствия, которые природа сделала необходимыми для души человеческой; в уединенном жилище своем, после продолжительного умственного труда, он должен слышать трогательный голос своих любезных; он должен в кругу их отдыхать, в кругу их находить новые силы для новой работы; не имея вдали ничего, достойного искания, он должен вблизи, около себя, соединить все драгоценнейшее для его сердца; вселенная, со всеми ее радостями, должна быть заключена в той мирной обители, где он мыслит и где он любит.

И нашей жизни твердые устои Падут во прах, вновь изменится мир, Не встанут, может быть, сверкая, строи, Но будет вечно звучен ропот лир, Поэзия над славой и над тленьем Останется сияющим виденьем… <1915> Пришли рассеяния годы, Нам круг друзей не съединить: Один уже сошел под своды, Которых нам не сокрушить; Тот роком самовластным брошен В изгнанье, на чужой гранит; Тот в цвете дум болезнью скошен, Не жив, не умер, — словно спит; Тот бродит по далеким странам, Тоской гоним, всегда один, От нас отрезан, как туманом, Чредой изменчивых картин; Еще иные — в поле ратном, В окопах, под дождем свинца;

Смерть причину найдет, — ответил было Прохор, но осекся на последнем слове, схватился за нары, привскочил и оглядел всех чудными глазами, потому что в это время бабахнуло, кажется, у самых ушей, земля тяжко вздохнула, в ушах звон пошел, и в глазах зеленые круги завертелись, весь блиндаж ёкнул и будто глубже осел в землю, придавленный сверху могучим коленом, со стен посыпалась во многих местах земля в широкие пазы из-за сруба, и в оконце, глядящем в тыл, над самой головой Прохора лопнули стекла, и из темной оконной дырки запело на разные лады, засвиристело, зажукало, как в пьяном хору. —

Чем старше становилась Александра Степановна, тем более убеждалась в том, что она несимпатичная, никому не нужная девушка; ни у кого и речи не было о ее замужестве, а между тем она очень хорошо знала, что в кругу ее родных и знакомых -- та была влюблена, другая кокетничала и возбуждала такие страсти, что хоть пожарной трубой заливай; та готовилась под венец, та давно уже была замужем и в 20 лет так уже разнежилась, так раскисла, что еле-еле говорит, еле ногами двигает, одним словом, никого житейский роман не обошел, всех зацепил, а одну ее обошел, одну ее зацепить было

Услышь мой зов, Владычица Богиня, Идущая в серебряных лучах, В уборе из рогов быка могучих, В великом круге, с свитою из Звезд, Свет Ночи темной засветив над Миром; Ты, с женской красотой, с мужского властью, С природою двойной и переменной, То полная как круг, то вся ущерб, Мать месяцев, твой путь горит плодами, В Ночи родится полдень отраженный, Твоим янтарным шаром он зажжен; Конелюбивая Царица Ночи, Всевидящая сила, озаренье, Внимательно-глядящая, врагиня Борьбы, мир возлюбившая и жизнь, Лампада Ночи, украшенье Ночи, Любовная свершительница мыслей, Ты цели все ведешь к концу в Природе.

Между ними были два-три человека ученых (к ним принадлежала Всеобъемлющая натура), которые были бы у места во всяком кругу; остальные были решительно безразличны и, кроме исчисленных средств, держались в литературном кругу неистощимой и подобострастной лестью, раболепством и угодливостью, доходившей до того, что многие почитали счастием, если литератор поручал им переписать свое сочинение, и уверяли, что, исполняя работу, чувствовали восторженный трепет и проливали слезы умиления; другие подвергались добровольному унижению, выдерживая довольно неприятные сцены, когда Мерцалов, раздражавшийся довольно скоро, находился в моменте распадения; в такие минуты он не почитал неудобным объявить некстати пришедшему

Возделанные поля, чистота хижин, сады, груды плодов и овощей, глубокий мир между людьми — всё свидетельствовало, что жизнь доведена трудом до крайней степени материального благосостояния; что самые заботы, страсти, интересы не выходят из круга немногих житейских потребностей; что область ума и духа цепенеет еще в сладком, младенческом сне, как в первобытных языческих пастушеских царствах; что жизнь эта дошла до того рубежа, где начинается царство духа, и не пошла далее… Но всё готово: у одних дверей стоит религия, с крестом и лучами света, и кротко ждет пробуждения младенцев; у других — «люди Соединенных Штатов» с бумажными

Как верно сказал наш поэт, что …нет презренной клеветы{77}, На чердаке вралем рожденной И светской чернью повторенной, Что нет нелепицы такой, Ни эпиграммы площадной, Которой бы ваш друг, с улыбкой, В кругу порядочных людей, Без всякой злобы и затей, Не повторил стократ ошибкой… О, друзья платили за злословие женщин и девушек самою чистою монетою: и легкое словцо мимоходом, и двусмысленная улыбка при имени Антиоха, и полный рассказ, с прибавкою злобных догадок, и отвратительное сожаление об Антиохе как о человеке весьма умном и любезном, — все было истощено и всего казалось еще мало за

После «Детей Ванюшина» Найденов написал еще несколько пьес, которые шли и в Малом театре, и в Художественном, но успеха не имел и через некоторое время как-то затерялся: новых пьес больше не ставил, — да, может быть, и не писал их, — из литературных кругов исчез, жить стал где-то под Москвой, потом переселился в Крым, безвыездно сидел там несколько лет, дождался революции, большевиков — и умер, пережив все, что полагается, сокрушенный пережитым, в нищете, в забвении и, насколько мне известно, в высоком религиозном подъеме… Странная судьба и странный был человек, истинно российское порождение!

Вид прадионисийского культа представляет собою почитание безыменного Героя, распространенное во Фракии и Фессалии, на долгие времена укоренившееся в балканских странах вообще и встречающееся здесь и там в разных местах Эллады и Великой Греции, причем из атрибутов Героя развиваются его «прозвища» (epikleseis) Конника и Охотника; последние окаменевают в имена, установление коих выводит Героя из круга безыменных пра-Дионисов, и Великий Ловчий — «За-грей» — находит уже немалую общину оргиастических поклонников, в качестве самостоятельной божественной ипостаси пра-Диониса — Аида, — пока его культ не впадает притоком в широкую реку торжествующей Дионисовой религии.

Хвалите, хвалите, хвалите, хвалите, Безумно любите, хвалите Любовь, Ты, сердце, сплети всепротяжные нити, Крути златоцветность – и вновь, От сердца до сердца, до Моря, до Солнца, от Солнца до мглы отдаленнейших звезд, Сплетенья влияний, воздушные струны, протяжность хоралов, ритмический мост, Из точки – планеты, из искры – пожары, Цветы и расцветы, ответные чары, Круги за кругами, и снова, и вновь, То выше, то ниже, качаясь, встречаясь, И то расходясь, то опять возвращаясь, Свечась, расцвечаясь, поющая кровь Всемирно проводит путистые нити, Хвалите же Вечность, любите, хвалите, Хвалите, хвалите, хвалите Любовь.

Такожде когда в беседе или в компании случится в кругу стоять, или сидя при столе, или между собою разговаривая, или с кем танцуя, не надлежит никому неприличным образом в круг плевать, но на сторону, а ежели в каморе, где много людей, то прими харкотины в платок, а также невежливым образом в каморе или в церкви не мечи на пол, чтоб другим от того не згадить или отъиди для того к стороне (или за окошко выброси), дабы никто не видал, и подотри ногами так чисто, как можно.

А как Муравьёв уже надел на себя род армянской шапки и шарф и, отходя с офицерами к построенным на площади ротам, приказал мне вместе с ними идти туда же; где он, подъехав верхом к фронту, скомандовал, и нижние чины составили круг, а офицеры, войдя на середину с заряженными пистолетами и некоторые с кинжалами, окружили меня; и тогда я, по приказанию Муравьёва, надел на себя ризы, с причтом пропел «Царю Небесный», «Отче Наш», тропарь Рождества Христова и кондак, а более ничего по положению уставному не делал.

И пусть даже, подобно Левину, заботясь о своем темном и теплом логове, занимаясь своими поросятами, утешал он себя мыслью, будто бы заботится о благе человечества, и что это есть «революция бескровная, но величайшая, сначала в маленьком круге уезда, потом губернии, России, всего мира»; на самом деле он ведь только следовал глубокому и верному чутью животной жизни: и свиные хлевушки, и детская, и конный завод, и пчельник, и винокурня, и конторские книги Софьи Андреевны – все эти «незримые и зримые усилия» суть покорное воле природы свивание гнезда, благолепное домостроительство.

Один был почетный гость Англии, лев первой величины, на вершине своей садящейся славы — другой был в Англии как дома, а визиты делаются вновь приезжающими… Словом, вопрос этот, как квадратура круга, perpetuum mobile был найден обоими дворами неразрешимым… а потому и решили тем, чтоб не ездить ни тому, ни Другому, предоставляя дело встречи воле божией и случаю… Года три или четыре Ледрю-Роллен и Кошут, живши в одном городе, имея общих друзей, общие интересы и одно дело, должны были игнорировать друг друга, а (148) случая никакого не было. —