Цитаты со словом «кабала»

Из крупных четвероногих, судя по тем следам, которые я видел на земле, тут водились кабаны, изюбры, пятнистые олени и дикие козы.

Мне все мерещился лес, кабаны, мой выстрел, крик Дерсу и куст, под которым он лежал.

Они пеняли на свою судьбу и говорили, что вот 3 ночи подряд кабаны травят пашни и огороды.

Все слышнее доносился нудный стон голодных кабанов, — и вдруг этот стон превратился в дружный и мощный рев: верно, кабаны заслышали голоса кухарки и Оськи, тащивших к ним тяжелую лоханку с месивом.

Немного не доходя до нашего бивака, кабаны спустились с седловины и обошли коническую сопку стороной.

Такое название она получила оттого, что дикие кабаны на ней как-то раз разорвали двух охотников.

После нашего ухода кабаны все-таки пришли на пашню и потравили остальную кукурузу начисто.

Скреплюсь, молчу, а дюже, дюже она мне противна… А тут случилось — пришло письмо из деревни: пишут, сестра родила, гулять пошла… Вспомнил я нашу деревню, сестру, все наше горе и разоренье — и так меня засосало с этого дня, и так мне показалась горька моя кабала… Стал я пить, а Аграфену колотить… Раздумаешься, затоскуешь — и прямо в кабак… Как Аграфена показалась — а уж она сейчас мчится, — так кулаки сами и зачнут сучить… И больно ей доставалось… Долго я крепился, покорялся ей, а как сорвался да как пошел на отчаянность, так что дальше, то чаще.

Дети действительно умерли, и Алеха действительно пошел на поправку… Долго я не видал его после этого несчастья и не знаю, как он его пережил, но когда я его увидел наконец, он был и трезв и опрятен, и взор его был и чист, и светел, и умен… «Слава тебе, господи, кабысь немножечко дело мое поправляться стало… Дай бог здоровья (имя рек), место мне дал — мост на железной дороге караулить, через день, рубль серебром, свои харчи, маленько поправляться стал… А то всего бы решился, чисто бы помер бессловесно!

Он начинал думать о своем одиноком бродячем детстве, о родных, которые, как и он, прожили свой век в лесах немногим разве лучше, чем кабаны и волки, в печали, жестокости, презренье, ночуя в лачугах, похожих на берлоги; не зная ни довольства ни даже скудного достатка, без желания, глухие ко всему: к любви красивых девушек, к хорошей пище, к уюту крова, блуждая парами, не ведая зачем рождая детей, как щенят, диких, хмурых, сумрачных, умиравших без призора, одиноких с первого до последнего дня.

Постепенно, однако, я осмелел, подбодренный странными возможностями, вытекающими из этой добросовестной совместности (можно было представить себе, например, две молодых четы, весело обменивающихся сожителями, или ребенка, притворяющегося спящим, с целью подслушать те же звуковые эффекты, какими сопровождалось его собственное зачатие), и я уже преспокойно брал однокомнатную кабинку с кроватью и койкой, или двумя постелями, райскую келью с желтыми шторами спущенными до конца, дабы создать утреннюю иллюзию солнца и Венеции, когда на самом деле за окном были Пенсильвания и дождь.

Ну, и, стало быть, как ты тогда ни вертись, а опять к ним же придешь, — к Полине Кондратьевне с Аделью, либо того хуже — к Буластихе какой-нибудь или Перхунихе… Либо запутает тебя, одинокую и без грошика, какая-нибудь простая факторша, от них же ходебщица… Я, Машенька, знаю: у меня самой с Полиной другие счеты, моя кабала по-иному строена, а видать, как они с другими такое мастерили, видала не раз… Комар носа не подточит, — вот как!

Если «берлинские» и «баденские» главы книги выдержаны в последовательно сатирическом тоне, то «парижские» поначалу согреты лирическим воспоминанием откровенно автобиографического характера о юности и том "лучезарном, светоносном", что исходило для людей, томившихся в николаевской России, из Франции — "Франции Сен-Симона, Кабо, Фурье, Луи Блана и в особенности Жорж Занда", то есть о наиболее радикальных и демократических идеях, "неистощимости жизненного творчества, которое вдобавок отнюдь не соглашалось сосредоточиться в определенных границах, а рвалось захватить все дальше и дальше".

Обыкновенно Января Якимыча звали Январем или просто «учеником», но это не мешало ему быть замечательным человеком во многих отношениях, начиная с его наружности: маленький, сухонький, с маленькой седой головкой и какими-то забавными пукольками на висках, он резко отличался от всех остальных обитателей Таракановки, а для меня лично на «ученике» лежала видимая печать того замечательного обстоятельства, что Январь Якимыч, после Кабо, был единственный человек на заводе, который «был даже в Москве».

Иногда Глава думал, что не провезти молодому рыцарю Данусю живой через эти страшные пустыни, где не было никакой дичи, где по ночам приходилось стеречь лошадей от волков и медведей, а днем уступать дорогу стадам зубров и туров, где страшные кабаны точили кривые клыки о корни сосен и где всякому, кому не удавалось подстрелить из арбалета или пронзить копьем оленя, по целым дням нечего было есть. "

Первый владелец Таракановки, какой-то Коробейников, основал еще несколько заводов на Урале, а затем умер; его наследники поделили заводы между собой, и в конце концов Таракановка очутилась во владении графини X. Сама графиня никогда не бывала на своем заводе, все дело вершили разные управители, управляющие и доверенные; последний из них, француз Кабо, пользовался плохой популярностью и больше всего заботился только о дивидендах своей доверительницы.

Кругом него крестьяне, нищета, нужда, кабала, теснота земельная, горе мужицкое; но из этого на памяти Пищикова никогда никакого вопроса и никакого "дела" не делалось, и он, видя все это, как человек, наученный практикой жизни — считать все это за обыкновенное, — нимало не думает сделать все это предметом хотя бы малейшего внимания и вовсе не считает материалом, годным для личной, духовной и умственной жизни.

Там таинственно зарождается он маленькою речкою и бежит среди дремучего Полесья, где до сих пор еще бродят кабаны и дикие козы, а бобры строят на лесных затонах свои хижины; там растет он, сливаясь с таинственными притоками в глуши и синеватом сумраке сосновых дебрей, и уже величавым и полноводным появляется в этой мирной и веселой Украине, благословенной стране земледелия и сельской жизни.

Рабочие называли его «наш Кобель»; мой отец отзывался о нем с величайшим презрением, во-первых, потому, что Кабо был католик и никогда не ходил в церковь, а во-вторых, потому, что и «имя у него было собачье»; вообще Кабо принадлежал, по терминологии моего отца, к тому разряду людей, который был помещен под рубрикой: «чужая ужна». —

В частности, изменено название; убраны слова Мольера, обращённые к Бутону в IV действии: «Ненавижу бессудную тиранию» — и вместо них вписано: «Ненавижу королевскую тиранию»; переделан конец пьесы, там, где говорится: «Причиной этого явилась судьба» (из записи Лагранжа в дневник); после замены получилось, якобы причиной смерти Мольера стала «немилость короля и чёрная Кабала».

В тот же день восемь таких записей, или поручных кабал, одни в полутретьесте рублях, другие и более, все в двух тысячах рублях, были даны именитыми московскими людьми, большею частию боярами, в том, что они обязывались заплатить великому князю эту сумму в случае, если б воевода вздумал отъехать или бежать в чужую сторону.

Направо от церкви тянулась заводская плотина, под ней чернела фабрика, а за прудом белел каменный господский домик, в котором жил заводский управитель, француз Кабо; налево от церкви стояло несколько деревянных лавчонок, и сейчас за ними, на небольшом возвышении, красовалось «Пеньковское волостное правление» — большой новый пятистенный деревянный дом с ярко-зелеными ставнями.

Полисмен привозил его ежедневно в Cremorne gar-dens, часу в восьмом; там он дирижировал, для удовольствия лореток всего Лондона, концерт, и с последним взмахом скипетра из слоновой кости незаметный полицейский вырастал из-под земли и не покидал князя до каба, который вез узника в черном фраке и белых перчатках в тюрьму.

Ложа стылого, мужа старого, Вдовчьих навыков, отчих обыков, И былу бы так, и сгнилу бы так… Никогда на гвоздичку рдяную Красота и глазком не глянула б, Ничего, кроме миски глиняной… Так и минуло б, так и сгинуло б… Каб не нуды мои, не зуды мои, Не подспуды мои, не гуды мои.

Он уже многое из источников прочитал, сделаны были выписки из книг; несколько лет тому назад, когда он работал над пьесой „Кабала святош“, Любовь Евгеньевна перевела с французского биографию Мольера, как оказались кстати те яркие детали, которыми были насыщены французские биографии; истые французы, они так внимательны к описаниям туалетов, обычаев, нравов.

Тут часто слон встречается: стоит И дремлет на поляне, на припеке; Есть леопард, — он лакомка, он жрет, Когда убьет собаку, только сердце; Есть кабаны и губачи-медведи; Есть дикобраз — бежит на водопой, Подняв щетину, страшно деловито, Угрюмо, озабоченно… Отсюда, От этих джунглей, этих берегов До полюса открыто море… 27.

Окончательный вывод нисколько не возбудил бы внимание цензуры, если бы ему не были предпосланы суждения в разных сатирических картинах о современном гнете, лежащем на русском обществе в виде «испугов», ограждений власти, опутывающих и подавляющих мелочей чрез циркуляры и инсинуации, бедственного положения русского крестьянина, к которому кабала словно приросла.

Булгаков шел в театр не с «пустыми» руками, к тому времени уже широко было известно, что автор «Дней Турбиных», «Зойкиной квартиры», «Багрового острова» и «Бега» недавно закончил пятую свою пьесу — драму «Кабала святош» («Мольер»), читал ее не только в кругу друзей, но и в Драмсоюзе.

Как на чудаков, сумасшедших смотрят они на тех, кто недоволен таким складом жизни, кто ищет чего-то иного, нового, кто борется, сражается, мечтает о другой жизни… Булгакова не случайно привлекает фигура Мольера, которому он посвятил драму «Кабала святош» и биографический роман несколько лет спустя.

А прежде здесь вековые леса росли, фазаны, дикие кабаны, олени водились, поля каналами орошались — мало ли чего не было… Когда после бунта выселились черкесы в Малую Азию, а сюда пришли на их земли неведомые, хищные люди, все и пошло, и пошло вверх ногами.