Цитаты со словом «версия»

Почему он нам в течение десяти лет их еще не открыл — все равно; я хочу лишь сказать, что ответ его, хотя бы на здесь поставленные, вопросы должен иметь значение даже и не для одних нас, старых свидетелей (ничего не ищущих, кроме объективной правды); ведь, наша версия, — несмотря на загадочные места — все же наиболее «натуральная», может в конце концов быть принята и общей средней массой русских людей, особенно из новых, которые сами ничего не знали и не могли знать.

Я устраивался так, чтобы незаметно наблюдать за ней, когда она, двигаясь как субъект под гипнозом или участник мистического ритуала, и как бы давая утонченную версию детской игры, в которой девочки воображают себя дивами, изображала мимикой, что бы она сделала, услыхав стон в темноте, увидав впервые совсем новенькую молодую мачеху, проглотив что-нибудь невкусное, вроде желтоватого желе, понюхав раздавленный сочный пучок травы в плодовом саду или дотронувшись до того или другого несуществующего предмета хитрыми, тонкими пальцами нимфетки.

В результате Булгарину удалось воссоздать живые и полнокровные картины жизни белорусской провинции, входившей в Великое княжество Литовское, в период исторических потрясений, органично соединив исторический очерк и описание национальных нравов и характеров с интимно окрашенными воспоминаниями о матери, сестрах, погибшем в вихре политических событий прямодушном и вспыльчивом отце (отметим, что восходящая к воспоминаниям Греча версия о том, что отец Булгарина «убил (не в сражении) русского генерала Воронова и был сослан на жительство в Сибирь», не находит подтверждения).

Пока я слушал его и давал ему на чай, а затем слушал вторую, более учтивую версию происшествия, я смутно подумал, что одно из двух писем, пришедших с той благословенной почтой — верно от Ритиной матери, довольно неуравновешенной дамочки, которую мы однажды посетили на Кэйп Коде и которая с тех пор, в частых письмах, пересылаемых с постоянного адреса моей Нью-Йоркской конторы в различные места моего пребывания — все говорила мне, как удивительно ее дочь и я подходим друг

Из сопоставления всех этих данных выясняется, что от Пушкина Гоголь мог слышать несколько версий „бродячего“ анекдота о мнимом ревизоре в провинции: один из пушкинских рассказов (по свидетельству Соллогуба, Бартенева и Анненкова) передавал „случай“ с самим Пушкиным в Нижнем-Новгороде и Оренбурге, когда во время поездки за материалами для „Истории Пугачева“, в августе 1833 г., будучи проездом у нижегородского губернатора Бутурлина, Пушкин был им принят за тайного ревизора, о чем тотчас и было написано в

И вот, пытаясь придти к какому-то разумному заключению относительно несовместимых версий личности героя, серьезный читатель оказывается к концу книги в замкнутом, логически безвыходном положении, которое пирроники называли epochẽ, то есть такого рода философской оторопью, когда не знаешь, чему верить, и остается только воздерживаться от какого бы ни было суждения, потому что, какую сторону ни возьмешь, N.’a ли, Пнина ли, она будет противоречить себе самой, и, однако, примирить обе их никак

Фирдоуси подробно изображает горе Техмине (Темины), когда она узнает о гибели сына, и рассказывает затем, как она умерла через год; Рюккерт сокращает этот эпизод, опуская все детали бурного проявления отчаяния матери; Жуковский вводит новую версию, несравненно более сильную и трагическую: возвращенная из Семенгама повязка Зораба с кратким словом Зевара: Там никому она уж боле не нужна — говорит больше, чем самый подробный рассказ об отчаянии матери, не пережившей сына (кн.

Его ответ на письмо матери, превратно понявшей ту версию, которую он так тщательно изобретал (погубило же вымысел непредвиденное сопоставление двух его половин, ибо ничто не дает в руки дьяволу такого оружия, как удвоение причин для вящей правдоподобности), уже предвещает то недоумение, которое он испытает через несколько лет, узнав об отношении друзей к его взгляду на обязанности помещиков или к его намерению анонимно внести свои литературные гонорары в помощь нуждающимся

В сем месте американской и великобританской версий нынешней книги, в назидание беспечному иностранцу, получившему в свое время через умных пропагандистов и дураков-попутчиков чисто советское представление о нашем русском прошлом (или просто потерявшему деньги в каком-нибудь местном банковском крахе и потому полагающему, что «понимает» меня), я позволил себе небольшое отступление, которое привожу здесь только для полноты; суть его покажется слишком очевидной русскому читателю моего поколения: «Мое

В дальнейшем казаки активно распространяли пугачевскую версию его «царского» происхождения, сдабривая ее картинами мучительных мытарств народного страдальца: «Дворянство же премногощедрого отца отечества великого государя Петра Феодоровича за то, что он соизволил при вступлении своем на престол о крестьянех указать, чтоб у дворян их не было во владении, но то дворянем нежели ныне, но и тогда не ползовало, а кольми паче ныне изгнали всяким неправедным наведением.

Он дополняет его русской версией части рассказа Королевы из акта IV, сцена VII (также не без встроенной схолии), и превосходным русским переводом прозаического куска из акта III, сцена II, начинающегося словами: «Would not this, Sir, and a forest of feathers…» Проблемы перевода, плавного перехода от одного языка к другому, семантической прозрачности податливых слоев ускользающего или завуалированного смысла столь же характерны для Синистербада, сколь валютные проблемы

Все литературные произведения хотя и подвергались благочестивому редактированию, однако не до такой степени, чтобы любой ценой достигать устранения противоречий; так, несмотря на то, что версия истории Израильского и Иудейского царств, излагаемая в художественно слабых, но значительно более благочестивых по духу «Книгах Паралипоменон», с фактической стороны серьезно расходится с версией более древних «Книг Царств», однако в канон попали и те и другие.

Но когда вечером мы уселись на железных стульях какого-то кафе-концерта в Елисейских полях, и когда перед нами началось веселое кривлянье (повторяю, не утратившее еще следа недавнего удара), и когда вспомнилось, что, может быть, тут же, в клоаке, проходящей под Елисейскими полями, плывут тысячи неродившихся, когда вспомнилось, что в Версали раздается еще «ррррран…» — когда вспомнилось все это, так и совсем стало скучно.

Луций Апулей, латинский автор второго века, создатель «Метаморфоз» (также известных под названием «Золотой осел» — в подражание грекам), которые в России читались, главным образом, в безвкусных французских переложениях, — например, аббата Компена де Сен-Мартена («Les Métamorphoses, ou l'Ane d'or d'Apulée», 2 тома, Париж, 1707, и последующие издания); на них основывается и тяжеловесная русская версия Ермила Кострова (Москва, 1780–81).

Не завися больше от своеволия интервьюеров и редакторских капризов, Набоков наконец-то получил возможность представить в надлежащем виде собственную персону и закрепить в сознании читателей каноническую версию своего «я»: ярого индивидуалиста, питающего отвращение ко всякого рода общественным мероприятиям и коллективным акциям, эксцентричного ниспровергателя «дутых репутаций» в литературе и искусстве, самодостаточного и самодовольного художника-нарцисса, озабоченного исключительно вопросами стиля и писательского мастерства.

Вторая версия, как наиболее отвечающая несложности криминалистического мышления и непреодолимому тяготению властей к изобличению злого умысла даже там, где человек просто сам падает, разбив себе голову, — была, к сожалению, подхвачена слишком усердно некоторыми газетами, издатели которых избавили этим публику от раздражающего недоумения, а сотрудники держались легкомысленной позиции «здравого смысла», именно того, чего следует избегать, как чумы, в отношении некоторых явлений. «

Возмущенно опровергнув ложное истолкование своего письма, он излагает матери еще одну версию своего отъезда из Петербурга — его биографы видят в ней намек на его душевное состояние после неудачи "Ганца Кюхельгартена": "Вот вам мое признание: одни только гордые помыслы юности, проистекавшие, однако ж, из чистого источника, из одного только пламенного желания быть полезным, не будучи умеряемы благоразумием, завлекли меня слишком далеко".

Затяните песенку, Песенку заветную Хотя темы и словесные обороты этой песни представляют собой специфически русскую версию мотива: Милая Аркадия повсюду, В комнате служанок и в лесу, — на самом деле ягоды раскрашены кисточкой и обрызганы благовониями, а вся эта изящная пушкинская вещица представляет собой лишь свод приемов, типичных для стилизаций фольклора в восемнадцатом веке, перелагавшем народную фантазию безукоризненно правильными хореями. «

При изучении книги «Батумская демонстрация 1902 года» этот эпизод попал в поле зрения Булгакова и вызвал его обостренное внимание, но в тексте пьесы версия бериевского издания опущена, а сам факт побега Сталина из ссылки попадает на внесценическую часть действия, в паузу между последней, девятой картиной (перевод из кутаисской тюрьмы) и эпилогом — неожиданным появлением Сталина в Батуме после побега.

Действительно, более чем странным выглядит в цикле прямой перепев пушкинского: «Родила царица в ночь Не то сына, не то дочь; Не мышонка, не лягушку, А неведому зверюшку»; столь же неуместна и кузминская версия рассказа о Благовещении; да и само завершение сборника, включавшего стихи с откровенными описаниями физической страсти, обращениями к Богородице представляется едва ли не кощунственным.

К середине 1938 года я почувствовал, что могу разогнуть спину и тихо порадоваться как приватным похвалам, о которых мне сообщали в письмах Эндовертон и Лодж, так и публичным попрекам за аристократическую замысловатость, каковые обрушили бойкие критикунчики из воскресных газет на слог тех мест в английских версиях моих двух романов, автором которых был один только я.

Я тоже прошептал ему на ухо свою версию, напомнив, в каком страшном виде предстал перед нашими взорами лагерь Лейка и сколько всего там исчезло: одинокий безумец мог совершить невозможное – перевалить через эти гигантские хребты и, подобно нам, войти в каменный первобытный лабиринт… Но, поверяя друг другу свои догадки, мы не приходили к единому мнению.

Большинство критиков успешно распутывали этот умело запутанный клубок и добирались до главной сюжетной тайны романа, состоящей в том, что бурные любовные отношения Вана и Ады, которые продолжаются всю жизнь, — это отношения между родными братом и сестрой, хотя в повествовании Вана не слишком убедительно утверждается официальная версия о том, что они (в худшем случае) сводные.

В хромированном покрытии, в оправленном солнцем стекле головных фар он видел улицу и себя самого достойными сравнения с микрокосмической версией комнаты (уменьшенные люди - вид сверху), возникавшей в особом, волшебно выпуклом зеркале, какими полтысячи лет тому пользовались Ван-Эйк, Петрус Кристус и Мемлинг, вписывая себя в подробные интерьеры за спиною кислого торговца или домашней Мадонны.

Поэтому я должен принести извинения читателю старого издания (и тем добрым душам, которые предложили книгу на конкурс Букеровской премии, где она даже добралась до финальной стадии отбора, но приза, по счастью, не получила) и заверить читателя этой книги, что перед ним совсем новая версия, которая, при всех своих недостатках, во всех отношениях превосходит предшествующую.

Больше скажу, первым, в середине тридцатых годов, опытом Набокова в создании прозы на неродном языке стал рассказ, написанный по-французски («Mademoiselle О») и опубликованный Поланом в «Мезюр» (английская версия этого рассказа, в котором автор сократил большую часть вымышленных фактов и событий, появилась в «Атлантик мансли» и была перепечатана в «Девяти рассказах»).

Да, ему понравились «Истинная жизнь Себастьяна Найта», и, с оговорками, «Николай Гоголь», и англоязычная версия «Камеры обскуры» «Смех во тьме» (как позже — «Пнин» и «Убедительное доказательство»); однако он не оценил по достоинству один из лучших русскоязычных романов Набокова «Отчаяние» и не осилил «Приглашение на казнь», как и другой набоковский шедевр: «Дар».

С Армандой он познакомился в вагоне швейцарского поезда, между Туром и Версе, ослепительно- ярким днем, накануне своей встречи с мистером R. По ошибке Хью сел в медленный поезд, ею выбранный потому, что останавливался на маленькой станции, откуда шел автобус прямо в Витт, где у ее матери было свое шале.

Иными словами, в настоящем издании «сумма» литературных сюжетов («гипертекст») являет собою некоторую последовательную литературную версию истории первопрестольной и её обитателей — истории, безусловно, фрагментарной и не всегда совпадающей с реальной (антиномия «текста» и «реальности» — вообще одна из наиболее актуальных и спорных проблем нашего времени), но, тем не менее, впечатляющей.

Эта версия отныне уже всерьез стала достоянием истории: на нее ссылаются, ей верят, ее заносят в анналы; проповедник избрал ее темой для проповеди, а моралист — для своего нудного назидания, и я, беседовавший со всеми веками, был вынужден выслушать свой приговор от нашего века, схожего с обезьяной и шутом.