Цитаты со словом «багряный»

И закат огнем багряным Облака зажег, и небо, Словно прерии, пылало; Длинным огненным потоком Отражался в Гитчи-Гюми Солнца след, и, удаляясь Все на запад и на запад, Плыл по нем к заре огнистой, Плыл в багряные туманы, Плыл к закату Гайавата.

Еще одна «багряная рука» появляется в оде Ломоносова на более раннюю годовщину того же царствования (1746); она насчитывает двадцать семь строф (строки 11–14): И се уже рукой багряной Врата отверзла в мир заря, От ризы сыплет свет румяной В поля, в леса, во град, в моря.

Еще багряный вечер льет Свое сиянье с небосклона И ярко пальмы Ливанона В роскошных светятся лучах… Но что же вдруг в ее очах?

Все же здоровье его никому не внушало опасений во время этого мирного странствия вдоль синих заливов и багряных прибрежий.

Слушай, слушай, есть дом у тебя на Суре, Там в окно твое тополь стучится багряными листьями, Словно хочет сказать он хозяину в хмурой октябрьской поре, Что изранила его осень холодными меткими выстрелами.

Там Булат был увенчан дубовым венцом и, облеченный в багряный плащ, был приглашен на пиршество в княжий дворец.

С деревьев падал лист сухой, То бледно-желтый, то багряный, Печально плача над землей Среди росистого тумана.

В гневе солнце заходило, Пролагая путь багряный, Зажигая тучи в небе, Как вожди сжигают степи, Отступая пред врагами; А луна, ночное солнце, Вдруг восстала из засады И направилась в погоню По следам его кровавым, В ярком зареве пожара.

Бьет им в глаза средь сумрака ночного Какой огонь багряной наготы?

Как сердцу сладостно оно Нам с поцелуем уст багряных!

И Нокомис, простирая Руку слабую к закату, Говорила Гайавате: «Там живет волшебник злобный Меджисогвон, Дух Богатства, Тот, кого Пером Жемчужным Называют все народы; Там озера смоляные Разливаются, чернея, До багряных туч заката; Там, среди трясины мрачной, Вьются огненные змеи, Змеи страшные, Кинэбик!

Только в Лесу Попугаев Багряных Клик, переклик, пересмех.

А священными вечерами, Над багряными облаками Поднимая голову, пела, Пела Богу про Божье дело.

Но гаснет день… в тени склонился лес к водам; Древа облечены вечерней темнотою; Лишь простирается по тихим их верхам Заря багряной полосою; Лишь ярко заревом восточный брег облит, И пышный дом царей на скате озлащенном, Как исполин, глядясь в зерцало вод, блестит В величии уединенном.

И вскрикивал он, держа ее на груди своей и не отрываясь от багряного ее крестообразного рта: — Вот люба моя!

По рассказам матери, я живо нарисовал себе картину того, что было в Батурине, когда мать с отцом так поспешно прискакали туда: майский день, уютный двор, окружённый старинными службами, старинный дом с деревянными колоннами на двух крыльцах, тёмно-синие и багряные верхние стёкла в окнах зала — и под ними, на двух сдвинутых столах, устланных под простынёй сеном и косяком упирающихся в главный угол, лежит бледная старушка в белом чепце с зубчиками, со сложенными на груди прозрачными ручками, у изголовья которой стоит «черничка», опрятная пожилая отроковица, и, не поднимая длинных ресниц, однообразно читает наставительным, высоким и странным голосом, который отец

Он более на каменном престоле Не восседает средь пустыни голой: И падубы узлистые, и сосны, И кипарисы, в ком движенье редко, И цветом с морем схожие оливы, И вязы, что опутаны лозой Ползучею, роняющею гроздья, И заросли терновника в багряных Цветах, и милые влюбленным буки, И плачущие ивы — все, насколько Позволят их величина и тяжесть, Престол обстали, и сама Земля Из лона материнского ему Цветы звездоподобные прислала И травы благовонные — ковром Устлать тот храм священный, что воздвигла Его поэзия; у ног его — Львы хмурые, и резвые козлята, Бесстрашны от любви, к нему идут, И червь слепой как будто слышит песню.

Когда сам Бунин в большом стихотворении «Листопад», именуемом обычно поэмой, в мастерски развернутой сложной метафоре, — лес — терем вдовы Осени перед зимой, — с яркой и даже щеголеватой живописностью дает все краски осеннего леса («лиловый, золотой, багряный»), но ограничивается безотносительным к человеческим делам и думам этой поры настроением красивого увядания и угасания природы, то, как ни хвали эту живопись, она оставляет впечатление какой-то мертвенности, попросту не берет за живое… Непреходящая художественная ценность «Записок охотника» в том, что автор в них менее всего рассказывает о собственно охотничьих делах и не ограничивается описаниями природы.

В ваших книгах я взбирался на вершины Эльборуса и Монблана и видел оттуда, как по утрам восходило солнце и как по вечерам заливало оно небо, океан и горные вершины багряным золотом; я видел оттуда, как надо мной, рассекая тучи, сверкали молнии; я видел зеленые леса, поля, реки, озера, города, слышал пение сирен и игру пастушеских свирелей, осязал крылья прекрасных дьяволов, прилетавших ко мне беседовать о боге… В ваших книгах я бросался в бездонные пропасти, творил чудеса, убивал, сжигал города, проповедовал новые религии, завоевывал целые царства… Ваши книги дали мне мудрость.

Селезень очень красив: он весь пестрый; на голове, над самыми его глазами, находится белое пятно; остальная часть головы и половина шеи красновато-коричневого цвета; потом следует поперечная полоса серой ряби, сейчас исчезающей и переходящей в светло-багряный цвет, которым покрыт весь зоб; брюшко белое, спина испещрена красивою поперечною рябью на крыльях, поперек от плечного сустава, лежит чисто-белое, широкое и длинное пятно, оканчивающееся черною бархатною оторочкой, под которою видна зелено-золотистая полоса, также отороченная черно-бархатною каймою; хвост короткий, шилообразный и довольно твердый; нос и ноги небольшие и черные.

Леса, кудрявые кусты; Потоков воды голубые; Над ними дыни золотые, В закатных рдеющи лучах На изумрудных берегах; Старинны храмы и гробницы; Веселые веретени́цы*, На яркой стен их белизне В багряном вечера огне Сияющие чешуями; Густыми голуби стадами Слетающие с вышины На озаренны крутизны; Их веянье, их трепетанье, Их переливное сиянье, Как бы сотка́нное для них Из радуг пламенно-живых Безоблачного Персистана; Святые воды Иордана; Слиянный шум волны, листов С далеким пеньем пастухов И пчелы дикой Палестины, Жужжащие среди долины, Блестя звездами на цветах, — Вид усладительный… но, ах!

В саду опять играла музыка, сыпал прохладной пылью высокий, раскидистый фонтан и с какой-то женственной роскошью пахло цветами в бодром и студёном воздухе багряного осеннего заката, но народу было мало, отчего мне ещё стыднее было ходить отдельно от прочих, на виду у всех, в этом избранном «кружке дворян-гимназистов» и поддерживать с ними какой-то особый дворянский разговор, — как вдруг меня словно ударило что-то: по аллее, навстречу нам, быстро шла мелкими шажками, с тросточкой в руках, маленькая женщина-девочка, очень ладно сложенная и

Как я любил, Кавказ мой величавый, Твоих сынов воинственные нравы, Твоих небес прозрачную лазурь И чудный вой мгновенных, громких бурь, Когда пещеры и холмы крутые Как стражи окликаются ночные; И вдруг проглянет солнце, и поток Озолотится, и степной цветок, Душистую головку поднимая, Блистает, как цветы небес и рая… В вечерний час дождливых облаков Я наблюдал разодранный покров; Лиловые, с багряными краями, Одни еще грозят, и над скалами Волшебный замок, чудо древних дней, Растет в минуту; но еще скорей Его рассеет ветра дуновенье!

По совершении этого благонамеренного обмана Аспарух, взяв князя за руку, возвел на холм и облек его в лежавшую на престоле идола Перуна багряную накидку Верховный жрец по приказанию его подставил стул с подушкою червчатого аксамита, посадил на него Руса и, сняв с главы его венец, списал с него таинственные письмена в священную книгу под заглавием «О должностях государей», которые до сих пор еще читают каждому нововенчаемому и о силе которых простой народ ведать не должен; ибо счастье его в том заключается, чтобы не

Как солнца за горой пленителен закат, — Когда поля в тени, а рощи отдаленны И в зеркале воды колеблющийся град Багряным блеском озаренны; Когда с холмов златых стада бегут к реке И рева гул гремит звучнее над водами; И, сети склав, рыбак на легком челноке Плывет у брега меж кустами; Когда пловцы шумят, скликаясь по стругам, И веслами струи согласно рассекают; И, плуги обратив, по глыбистым браздам С полей оратаи съезжают… Уж вечер… облаков померкнули края, Последний луч зари на башнях

И идя через могильно-роскошный сад, мимо жирных клумб, где в блаженном успении цвели басисто-багряные георгины, по направлению к скамейке, на которой его ждала Чернышевская, никогда не входившая к мужу, но целые дни проводившая в непосредственной близости от его жилья, озабоченная, бодрая, всегда с пакетами, – идя по этому пестрому гравию между миртовых, похожих на мебель, кустов и принимая встречных посетителей за параноиков, Федор Константинович тревожно думал о том, что несчастье Чернышевских является как бы издевательской

Сегодня целый день играет В дворе последний мотылек И, точно белый лепесток, На паутине замирает, Пригретый солнечным теплом; Сегодня так светло кругом, Такое мертвое молчанье В лесу и в синей вышине, Что можно в этой тишине Расслышать листика шуршанье, Лес, точно терем расписной, Лиловый, золотой, багряный, Стоит над солнечной поляной, Завороженный тишиной; Заквохчет дрозд, перелетая Среди подседа, где густая Листва янтарный отблеск льет; Играя, в небе промелькнет Скворцов рассыпанная стая — И снова все кругом замрет.

Клянусь, тебя не позабуду я, пока восточный ветер Несет прохладу мне и голуби воркуют на рассвете, Пока мне куропатки горные дарят слова ночные, Пока — зари багряной вестники — кричат ослы степные, Пока на небе звезды мирные справляют новоселье, Пока голубка стонет юная в нарядном ожерелье, Пока для мира солнце доброе восходит на востоке, Пока шумят ключей живительных и родников истоки, Пока на землю опускается полночный мрак угрюмый, — Пребудешь ты моим дыханием, желанием и думой!

Голубень (зачеркнуто), красным карандашом написано: «1916» (зачеркнуто): «За темной прядью перелесиц…»; «В том краю, где желтая крапива…»; «Я снова здесь, в семье родной…»; «Не бродить, не мять в кустах багряных…»; «О красном вечере задумалась дорога…»; «Нощь и поле, и крик петухов…»; «О край дождей и непогоды…»; Голубень; «Колокольчик среброзвонный…»; «Запели тесаные дроги…»; «Не напрасно дули ветры…»; Корова; «Под красным вязом крыльцо и двор…»; Табун; «О товарищах веселых…»; «Весна на радость не похожа…».

А наутро чудесный майский день, и весь я переполнен безотчетной радостью жизни, лежу в роще, в пятнах солнечного света, под сладкое пенье птиц, — и читаю строки, как будто для меня и именно обо мне написанные: В роще сумрачной, тенистой, Где, журча в траве душистой, Светлый бродит ручеек… А там опять «роняет лес багряный свой убор и страждут озими от бешеной забавы» — от той самой забавы, которой с такой страстью предаюсь и я.