Цитаты со словом «пропуск»

Выбор другого не есть мой выбор, <пропуск одного слова> меня, предположим помн<ят> за книгой, a я, минуя все книжки <пропуск одного слова>, именно тот раз, когда я не читала, а играла, и что из этого вышло.

Атмосфера Электры, содержащая в верхних слоях много озона, не пропускала ультрафиолетового излучения, и лицо Открывателя, никогда не знавшее загара, было неестественно белым.

Впервые опубликовано: с пропусками — «Приазовский край», 1904, № 182, 11 июля, с неверным определением года — 1898; полностью — «Приазовская речь», 1910, № 42, 17 января, стр.

Страницы рукописи перенумерованы рукой Толстого и сохранились не все, а именно: с 1-й по 34-ю + 4 ненумер., затем с 35-й по 46-ю + 4 нен., после чего пропуск (в 24 страницы), затем с 71-й по 102-ю, после чего опять пропуск (в 12 страниц), затем с 115-й по 138-ю, после чего третий пропуск (в 40 страниц), затем с 179-й по 182-ю, после чего четвертый пропуск (в 5 страниц), затем с 186-й по 191-ю + 4 нен.

Расследованием, произведённым военно-судебным порядком вследствие объявленного от 10 мая сего года в Праге и окрестностях осадного положения, на основании законом установленных фактов и признания подсудимого, удовлетворяющего всем требованиям закона, Михаил Бакунин уличён в государственной измене против Австрийской империи и за это преступление…» В мертвящей тишине никто не скрипнул, не кашлянул, Бакунин пропускал приговор, не дослушивая, но вот началось главное: «Рядовые приговорили: Подсудимый Михаил Бакунин за государственную измену подлежит смертной казни через повешение и обязан вместе с другими лицами, признанными виновными, солидарно возместить уголовному фонду издержки по настоящему следствию. «

Если в это время кто-нибудь делал резкое движение или заговаривал с соседом — Лотоцкий протягивал руку и, странно сводя два пальца, указательный и мизинец, показывал ими в угол, произнося фамилию виновного быстро, с выкриком на последнем слоге, и пропуская почти все гласные: — Кр-ч-н-кб… Вршв…ский… Абрм-вич… Это значило, что Абрамович, Кириченко, Варшавский должны отправиться в угол… В классе водворялась тишина, абсолютная, томительная, жуткая… В нее отчетливо, резко падали только отрывистые, быстрые вопросы учителя и торопливые ответы учеников… Одним словом, это было нечто вроде каторги образцового педагогического порядка!

Накануне ее отъезда они вдвоем поздно засиделись в его комнате, она в кресле, легко и ловко (а ведь прежде вовсе не умела) штопала и подшивала его бедные вещи, а он, на диване, грызя ногти, читал толстую, потрепанную книгу; раньше, в юности, пропускал некоторые страницы, – «Анджело», «Путешествие в Арзрум», – но последнее время именно в них находил особенное наслаждение: только что попались слова: «Граница имела для меня что-то таинственное; с детских лет путешествия были моей любимой мечтой», как вдруг его что-то сильно и сладко кольнуло.

Подробности, просвечивающие или протмевающие – частный листок на зеркалистой коже, зеленое солнце в карих, влажных глазах, – tout ceci, все это следует принять в соображение без пропусков и прогулов, приготовься, теперь твой черед (нет, Ада, продолжай, я заслушался: I’m all enchantment and ears), если мы желаем передать в полноте то обстоятельство, обстоятельство, обстоятельство… что между биллионов этих блестящих пар в одном из срезов того, что ты разрешил мне (для простоты рассуждения) назвать пространством-временем, присутствует неповторимая сверхимператорская чета, a unique super-imperial couple, и вследствие этого

На дворе вокзала Николаевской железной дороги, когда мы остановились в ожидании посадки в вагоны, нам тоже было роздано подаяние тремя женщинами: две из них, кажется, были барыни, а третья — купчиха-староверка, которая, как говорят, не пропускает ни одного этапа, чтобы не раздать всем подаяние, затем я уже не знаю, какие именно деньги — подаянные ли, или, как некоторые говорили, приварочные раздавал конвойный унтер-офицер по пятнадцати копеек на двоих, а в заключение всего этого из какой-то русской булочной оделили нас по булке.

Дорабатывая банковое дело, он только и думает о том, хватит ли у него денег на пароход… Наконец дело окончено: выяснены все темные места, все пропуски; все записано вполне, на основании всевозможных справок; с громадными усилиями достигнуто то, что из кармана лиц, заведывавших банком, были возвращены и десять рублей, данные в кабак, и деньги за Миридонову ветчину, словом — выяснена вся сумма недочета и по возможности, с ругательствами, бранью, проклятиями, возвращена в банковую кассу… Дело сделано старательно, справедливо, ничего не утаено.

Горбунова, Толстым, как сказано, было проставлено заглавие — «Дьявол», сделано четыре поправки в конце текста, начиная с XIX главы (предыдущие главы им даже не просматривались, что явствует из того, что допущенные в них переписчиками ошибки не были исправлены и пропуски оказались не восстановленными), исключены два места из XX главы, главы XX и XXI слиты в одну и, наконец, написан заново вариант конца повести, в котором Иртенев (Толстой вернулся здесь к первоначальной фамилии героя повести) убивает не себя, а Степаниду.

Если б не мать, они подошли бы, вероятно, к самым избам никем не замеченные: семейство сидело за обедом; тетка Анна, несмотря на весь страх, чувствуемый ею в присутствии мужа, который со вчерашнего дня ни с кем не перемолвил слова, упорно молчал и сохранял на лице своем суровое выражение, не пропускала все-таки случая заглядывать украдкою в окна, выходившие, как известно, на Оку; увидев сыновей, она забыла и самого Глеба – выпустила из рук кочергу, закричала пронзительным голосом: «Батюшки, идут!» –

Выехали они в линейке, в которой должны были доехать до села Лыскова и оттуда разделиться: Семен Ивановичу с старшим мальчиком и Наташей идти в Дурновку и Чекалино, а Вере с двумя меньшими обойти все избы, пропуская заведомо зажиточных, и осмотреть их положение и записать по приготовленным вперед графам 1) количество едоков, 2) количество наделов, 3) лошади, коровы, овцы, свиньи, 4) что имеется из хлеба, 5) особые заметки, в которых надо было обозначать особые или бедственные или выгодные обстоятельства.

Нетерпеливый рыбак, раздосадованный тем, что у его соседа-рыбака на дурном месте, на грубо устроенную удочку, на глупую, несвоевременную насадку частехонько поклевывает рыба, а его удочки, мастерски устроенные, по-охотничьи насаженные, лежат неподвижно, нередко бросает выгодное прикормленное место, переходит на другое, на третье, пропускает удобное время и возвращается домой с пустыми руками, тогда как сосед, перейдя на оставленное им место, несмотря на плохие удочки и неуменье удить (отчего, разумеется, он потеряет половину рыбы), возвращается домой с полным кошелем.

Должно сказать, что я с самого начала лекций сделал так, что не был ни у кого, кроме Никитенки, Срезневского, большею частью Фрейтага, иногда у Устрялова, только раз у Куторги, ни4разу у Неволина, так что только бываю в понедельник, вторник 3 лекция, среду и четверг пропускаю, в пятницу одна или две, или 3, в субботу Никитенко; так и теперь, писал весь [день] Срезневского и читал, проверяя, так что можно будет отнести последние 13 листов, 2Ѵг первого полугодия.

Возможно и такое: вчера слово было вообще запрещено и заменялось точками, сегодня следят, чтобы точек было ровно столько же, сколько букв в запретном слове, завтра разрешат воспользоваться, аббревиатурой типа б<…>, послезавтра признают это слово и его равные права с другими, напечатают открыто и полностью — но… и послезавтра какие-то издатели будут, конечно, жить по-вчерашнему, отставая от «прогресса» и не пропуская в печать «блевотину»… В советское время выходили, в числе прочих, без малого полные собрания полежаевских стихотворений.

В наших летчиках и жнецах, И в товарищах реках и чащах, И в товарищах городах… Не припомнить того, что было: Губы жарки, слова черствы – Занавеску белую било, Несся шум железной листвы… А на деле-то было тихо, Только шел пароход по реке, Да за кедром цвела гречиха, Рыба шла на речном говорке… И к нему – в его сердцевину – Я без пропуска в Кремль вошел, Разорвав расстояний холстину, Головою повинной тяжел… Куда мне деться в этом январе?

С местным священником отцом Александром нередко за полночь засиживался за преферансом, любил с удочкой уходить на целый день на речку, частенько пропускал несколько рюмочек водки в единственной местной харчевне вместе с ее хозяевами братьями Варевкиными, часами мог играть с многочисленными домашними животными – кошками, собаками и даже с курицами или козами, участвовал в гатчинских любительских спектаклях… Вдруг Куприну надоедала эта однообразная жизнь, тогда он срывался с места и пропадал неделю в чаду петербургской литературной и артистической богемы.

Я наследовал от отца моего как вспыльчивость, так и непамятозлобие; от матери моей головную боль, которою она во всю жизнь страдала и которая, промучив меня всё время моего младенчества, юношества и большую часть совершенных лет, лишила меня многих способов к счастию; например, в университете пропускал я многие важные лекции за головною болью; в юношестве головная боль мешала мне часто показать мою исправность в отправлении службы, чрез что и заслужил я от одного начальника имя ленивца.

Есть очень умные люди, — говорила Элиза хладнокровно, — которые верят приметам и, что всего страннее, имеют сильные доказательства для своей веры; например, мой муж не пропускает никогда вечера накануне Нового года, чтоб не играть в карты; он говорит, что всегда в этот день он чувствует необыкновенную сметливость, необыкновенную память, в этот день ему приходят в голову такие расчеты в картах, которых он и не воображал; в этот день, говорит он, я учусь на целый год».

Отставной солдат, бредущий на родину из Петербурга, порой простой неведомый прохожий кинут иной раз такое „вещее слово“, и пойдет оно перекатываться от деревни к деревне, от мира к миру, как лесное эхо… И по дорогам к столице потянутся мирские ходоки, уверенные, что от проходящего человека они получили самую настоящую формулу заклинания…» А по селам и деревням надеются, пропускают сроки в судах и все ждут, что оттуда, с высот власти, вдруг грянет желанное могучее слово.

Для большего успеха в своем деле он не ел, не пил по целым дням, желая постничеством угодить богу, а мирские деньги ревностно раздавал тем, кто обещал постоять за распоясовцев, причем он слезно плакался и умолял не погубить… Но в то время, когда старец Пармен постился и слезно плакал перед лицами, бравшими его деньги, как-то незаметно пропускались очень важные сроки к подаче прошения, к выслушанию решения, к изъявлению несогласия, к апелляции в законный срок!

Микроскопические вставки и уточнения, целые предложения, вымаранные, а затем вновь возвращенные к жизни путем подчеркивания, озерцо кляксы, в котором тонет не раз переправленное слово, к тому же еще всякие другие неприятности — небрежный синтаксис, описки, пропуски… Взять на себя труд по его восстановлению мог, конечно, лишь русскоязычный исследователь, но таковых побывало в архиве Набокова совсем немного; для западного же ученого, пусть отчаянно любящего Набокова и отлично владеющего русским, то была бы задача непомерной трудности.

Но мы остережемся наскучить читателю описанием всех прихотей Семена Ивановича и не только пропускаем, например, любопытное и очень смешное для читателя описание всех нарядов его, но даже, если б только не показание самой Устиньи Федоровны, навряд ли упомянули бы мы и о том, что Семен Иванович во всю жизнь свою никак не мог решиться отдать свое белье в стирку или решался, но так редко, что в промежутках можно было совершенно забыть о присутствии белья

Убедившись в том, что Венцеслава, умышленно говорившая только на немецком языке, принятом при дворе и среди благонамеренных подданных, тем не менее не пропускает ни одного из сказанных им итальянских слов, Андзолето стал без удержу болтать, то и дело прикладываясь к доброму венгерскому вину; он не опасался, что вино подействует на него, ибо привык к самым крепким напиткам, однако притворялся, будто всецело находится под влиянием жгучих винных паров, желая выставить себя завзятым пьяницей.

Большая небрежность черновой рукописи „Тараса Бульбы“, крайне неразборчивый в отдельных местах почерк, пропуски отдельных слов (напр., „Они скоро пришли к строению, имевшему ‹вид› сидевшей цапли“), частое смазыванье окончаний слов в конце строк и слитное написание, от рассеянности, нескольких слов (типа „потукул“ = „потонул частокол“, „околеги“ — „около телеги“); наконец, совершенно необработанный и даже незаконченный вид отдельных фраз и сцен (так, не окончена и обрывается на полуслове сцена свидания Андрия с полячкою в осажденном городе), — всё

Смерклось; подали свеч; поставили на стол разные закуски и медный самовар; Борис Петрович был в восхищении, жена его не знала, как угостить милого приезжего; дверь в гостиную, до половины растворенная, пропускала яркую полосу света в соседнюю комнату, где по стенам чернели высокие шкафы, наполненные домашней посудой; в этой комнате, у дверей, на цыпочках стояла Ольга и смотрела на Юрия, и больше нежели пустое любопытство понудило ее к этому… Юрий был так хорош!

В этих бумагах хранился единственный экземпляр одного важного документа для нашей истории; я употребил все мое небольшое имение, чтоб отыскать его; изъездил десятки городов и наконец вполне убедился, что этот документ нигде, как у вас… Теперь все десятилетние мои труды потеряны, важный пропуск останется вечным в нашей истории, и я должен возвратиться ни с чем, без надежды и… без денег… Скажите, у вас была еще старинная живопись на стенах?

Читала я честно, ни строки не пропуская, но глазами читала, на мысленный глаз прикидывая, сколько мне еще осталось печатных верст пройти — без Вожатого (как — в том же детстве, на больших — прогулках — без воды) — в совершенно для меня ненужном обществе коменданта, Василисы Егоровны, Швабрина и не только не нужном, а презренном — Марьи Ивановны, той самой дуры Маши, которая падает в обморок, когда палят из пушки, и о которой

Несколько боязливо, естественно, я пробираюсь по улицам, но наконец я стою у стеклянной двери, я толкаю ее, как у себя дома, у второй двери показываю свой пропуск (в точности как вы мне показываете свои вещи, но с той разницей, что меня-то сразу можно понять, не ломая голову) — и вот я уже среди этих книг, я у вас отнят, как умер, я сижу и читаю поэта.