Цитаты со словом «утоливший»

И почему я жар не утолю На том морозе, что в душе у ней, А все в поту клокочущем киплю Средь ширящихся яростно огней?

Причитания утоляют тут лишь тем, что еще более растравляют и надрывают сердце.

Он испытывал безумный восторг, как тогда, когда овладевал ею силою; вдруг понял, что она его всегда обманывала, не принадлежала ему ни разу, даже в самых страстных ласках, и только теперь, убив ее, овладеет он ею до конца, утолит свое неимоверное желание.

В ожидании денег, о чем написал своему поверенному Лерху, я утолял жажду движения вечерами у Стерса да прогулками в гавань, где под тенью огромных корм, нависших над набережной, рассматривал волнующие слова, знаки Несбывшегося: «Сидней», «Лондон», «Амстердам», «Тулон»… Я был или мог быть в городах этих, но имена гаваней означали для меня

И вот бешеные потоки водопада сведены в русло, орошенная земля производит в изобилии хлеб, безводный город утоляет свою жажду, омывается, освещается, украшается, вооружается, облагодетельствованный расточительницей, неустанно сыплющей свои милости.

И в сердце бурное внесла успокоенье, И утолила зной безудержных страстей.

Я думал, что он, утолив жажду, сейчас же снова скроется в лесу, но лось смело вошел в воду сначала по колено, потом по брюхо, затем вода покрыла его спину, и на поверхности ее осталась только одна голова, а потом только ноздри, глаза и уши.

Погоди, ужо так ли еще приласкаю… Только утоли ты, утоли мое сердце глупое, сделай, о чем попрошу, чтобы знала я, что любишь ты меня, как я тебя, – до смерти!

Воды Диены — приятный напиток, но если напьешься, Жажду свою утолив, сразу и с жизнью простись.

С непрокрытой головой, пока обсыхала испарина на лбу, вглядывался он в непробужденпую окрестность, утоляя естественную любознательность переселенца.

Луп и честной отец Гонорат и достойнейший Максим, Коего городом днесь и обителью правишь вторично, Как настоятель и как епископ, немолчно хвалами 115 Славя Евхерия путь и Гилария вновь возвращенье; Иль тебя держит народ, тебе вверенный, и, как ни мал он, Смеет, когда ты при нем, противиться даже сильнейшим; Иль ты тревожно следишь, какою больной иль пришелец Пищей питается, как утоляет жажду и голод 120 Тот, кто томится в тюрьме и чьи ноги сжимают оковы; Иль ты, печалясь о том, что останки нищих усопших Без погребенья в земле загнить и заплесневеть могут, Сам их в могилу несешь, не гнушаясь несчастного трупом; Или же, видимый всем, с высоты ступеней алтарных 125 Проповедь ты говоришь, и народа тесные толпы Внемлют тебе, услыхав целебное

Во всех почти местах вселенной я бывала И разных множество х…ев опробовала, Но не нашла нигде такого х…я я, Чтоб удовольствовать досыта мог меня, За что вы от меня все будете в презреньи И ввек я против вас останусь в огорченьи, Которое во мне до тех продлится пор, Пока не утолит из вас кто мой задор, Пока не сыщется столь славная х…ина, Который бы был толст, как добрая дубина, Длиною же бы он до сердца доставал, Бесслабно бы как рог и день и ночь стоял И, словом, был бы он в три четверти аршина, В упругости же так, как самая пружина.

Солнце сокрылось в волнах; в дремотной своей колеснице Влажная ночь влечет истомы сонной усладу; А между тем Плутон наущеньем брата из бездны Путь пролагает наверх, упряжкой призрачной правя 280 Адских созданий тех, что на пастбищах тучных Коцита Травы жуют, по лугам Эреба черным блуждая, Жажду стоялой водой утоляя из тинистой Леты, Пенную жвачку тоски извергая пастью сонливой; Здесь жестокий Орфней, Этон, обгоняющий стрелы 285 Быстрые, здесь и Никтей, Стикса слава, а также Аластор Дитовых стад тавром клейменный вместе с другими.

Если не сподобился, яко Иона, содержаться во чреве китове, зато в собственном моем чреве содержал беса три года и три месяца… И паки обуреваем был злою женою, по вся дни износившею предо мной звериный свой образ… И паки обуян был жаждою огненною и не утолил гортани своей до сего дня… — Вы его не обессудьте, ваше благородие, — прервала Мавра Кузьмовна, — он у нас уж такой от рождения, в уме оченно уж недостаточен… Полно, полно, Михеич; пора, чай, и к домам. —

В бою он многих победил И в бегство обращал как сброд Давнишню ярость утолил Ночлег теперь зовет Погибли воины засада Давно в лесу их стерегла Давно желанная награда Врагу уплачена была · · · Я в небо тусклое гляжу Лишь ветр вздохнет порою И бросит мусор на межу Все облегает темнотою Из века я в родстве с ночами Мой пыльный цвет тогда хорош Хоть и мечтал порой в печали О новой харе взоре тож Нас много на

Томимые жаждой, летят куропатки к воде, всю ночь кочевали они, выбиваясь из сил, Мы вместе отправились в путь, я совсем не спешил, а птицы садились и переводили дыханье, Я вижу, кружатся они над запрудой речной, садятся, а я свою жажду давно утолил, Они гомонят, словно несколько разных племен, сойдясь к водопою, в едином сливаются стане, Как будто по разным дорогам из жарких песков пригнали сюда из различных становищ стада.

В ожидании денег, о чем написал своему поверенному Лерху, я утолял жажду движения вечерами у Стерса да прогулками в гавань, где под тенью огромных корм, нависших над набережной, рассматривал волнующие слова, знаки Несбывшегося: «Сидней», — «Лондон», — «Амстердам», — «Тулон»… Я был или мог быть в городах этих, но имена гаваней означали для меня другой «Тулон» и вовсе не тот «Сидней», какие существовали действительно; надписи золотых букв хранили неоткрытую истину.

Может быть, город, с которым он скоро расстанется, когда-нибудь из города мучников станет городом университетов, и, уже академиком, Пастухов ещё раз приедет сюда — вспомнить любовный язык акаций, резеды и вечерних табаков, и опять завихрятся мысли, как сейчас: о надеждах юности, о московских студенческих походах по ночным чайным, о первом сердцебиении за театральными кулисами, об утолённом тщеславии после вызовов публики, сразу обо всём — кроме смерти.

Пусть только руку поднимет Она, и боль утолится скорбящих, и в сердце войдет тишина, и солнцем оденет весна темные голые чащи… В обретенную гавань придут корабли, и время приблизится Встречи… «Упование всех концов земли и сущих в море далече»… Она ведет к каким-то высям твоя душа — мою любовь, гляди, гляди, из этих писем сочится пламенная кровь… И розы расцветают, розы, в пурпурных розах весь твой путь, и

Нет в свете ничего похвальнее, как сие действие, когда человек побеждает свои страсти, утоляет пороки и покоряет разуму своему всякого рода пристрастия, происходящие в нем от неумеренного самолюбия, и сие называется — побеждает себя; и в сей победе никто с ним не имеет ни малейшего участия, ниже самовладычествующее завсегда над делами человеческими счастие не имеет никакого жребия, и сей неоцененный лавр, собственно, принадлежит одному победителю.

Уверяю вас, что вы утолите голод, то есть отвечаю вам, что у вас три дня, а может быть и более, не будет аппетита, потому что вы сляжете в постель; наоборот, не угодно ли вам будет скушать все без остатка блюдо котлет из молодых дупельшнепов на трюфельном пюре, которое нам сейчас подадут к завтраку, — и уверяю вас, что вы будете так же здоровы, как и теперь…

Привить себя, как плод, пяти частям вселенной, И влить в них нашу кровь хмельную, как вино, И наше рвение, и влить в них пыл священный, Вскормленный в тайниках чудовищных ночей, Где пламя изо ртов рвалось, как из печей, Где безднами сердца свой голод утоляли И миллионы глаз созвездьями цвели, В мир семя заронив, из синих далей в дали — От жаждущих небес до жаждущей земли.

Жажда, которую та, утоляя, только обострила, так мучила его в эти горные летние дни, что по ночам он долго не мог забыться, представляя себе, среди многих приключений, всех тех женщин, которые ждут его в светающих городах, и, случалось, повторял вслух какое-нибудь женское имя – Изабелла, Нина, Маргарита, – еще холодное, нежилое имя, пустой гулкий дом, куда медлит вселиться хозяйка, – и гадал, какое из этих имен

Все мысли его будто прыгали на острие ножа, а сердце тихо шептало, все рассказывало свою грустную повесть: отчаянный, он тогда смерти искал, и вдруг протянулись руки к нему нежные, так нежны алые тени вечернего облачка, — это она утолила его первую жажду, это она увела его с бедной дороги, это она бросила ему в его омут купальский венок, чтобы плыл, не тонул. «

Оставив царские заботы На одр больного ты сошла Где гной и рвоты Отраду вдруг нашла Сама ты раны омывала И принесла ковыль В одежде царственной упала В берлоги пыль — Целуй меня сраженный Невеста я твоя Возьми все прокаженный Взамен гнилого пития И если жажду утолю я Твою на миг лобзаньем К другой уж больше не ревную Вся преисполнена свиданьем!

Ты как будто возражаешь, что твореньями моими, — Пусть хотя б и в этом духе, — я могу составить имя, Если, скажем, нашим дамам посвящать стишки начну я, Привлеку мужей вниманье, высший свет я очарую И известность мировую получу… а отвращенье Утолю я в тайных мыслях, получая утешенье В том, что лучшие-то чувства все равно при мне остались!

Не утолив голода голодных — не дав зрения слепым — не вернув жизни безвинно умершим — произведя раздоры, и спор, и кровопролитие жестокое, ибо уже поднялись люди друг на друга и во имя Давида производят насилия, убийства и грабеж, — не проявил ли Давид бессилия любви и не сотворил ли он великого зла, которое числом можно исчислить и мерою измерить?

Пришли к верховьям убийцы, пришли они к Черным Водам, к воде, немой и прозрачной вкруг скал огромных, холодных; вверху ястреба гнездятся, и эхо спит, выжидая; чтоб выпить воды кристальной, орлы сюда прилетают; здесь жажду свою косуля, олень и кабан утоляют; вода чиста, молчалива, и вечность она отражает; вода бесстрастна и звезды на лоне своем охраняет. —

Ты, о Боже, землю посещаешь, Глад ее и жажду утоляешь, Одаряешь туком многих благ, Хлебы щедрые приготовляешь, Ибо землю Ты устроил так, Что лишь Ты нам благодать являешь, Ссохшиеся глыбы разрыхляешь, Благодатной влагой окропляешь, Чтоб земля дарила людям злак, На пустыни милость источаешь, Наш благой благословляешь шаг, Лето милостью Своей венчаешь И людской благословляешь труд.

Чем более я наблюдал окружающее, два раза перейдя прибрежную площадь, прежде чем окончательно избрал направление, тем яснее видел, что карнавал не был искусственным весельем, ни весельем по обязанности или приказу, — горожане были действительно одержимы размахом, который получила затея, и теперь размах этот бесконечно увлекал их, утоляя, может быть, давно нараставшую жажду всеобщего пестрого оглушения.