Цитаты со словом «усыплять»

Дрожащий взгляд Филиппа становился навязчивой идеей, светящейся точкой, которая призывала, раздражала и усыпляла.

Один Кутузов мог предложить Бородинское сражение; один Кутузов мог отдать Москву неприятелю, один Кутузов мог оставаться в этом мудром деятельном бездействии, усыпляя Наполеона на пожарище Москвы и выжидая роковой минуты: ибо Кутузов один облечен был в народную доверенность, которую так чудно он оправдал!

С каким негодованием обрушился он на лицемерный обман народа лжепатриотическими лозунгами, «конгрессами мира», «третейскими судами», которыми буржуазные правительства маскировали подготовку к войне и усыпляли бдительность народа!

Теперь Трифонъ Никифоровичъ будетъ усыплять. (

Животным магнетизмом усыпляют.

Недавно даже писано было, что усыпляют на железных дорогах разбойники, хлороформом усыпляют, а ты спишь как убитый, — продолжала Глафира Семеновна. —

Уж побледнел закат румяный Над усыплённою землёй; Дымятся синие туманы, И всходит месяц золотой; Померкла степь.

Дайте мне дворец высокой И кругом зеленый сад, Чтоб в тени его широкой Зрел янтарный виноград; Чтоб фонтан не умолкая В зале мраморном журчал И меня б в мечтаньях рая, Хладной пылью орошая, Усыплял и пробуждал… Мой друг, напрасное старанье!

Ипсиланти дремлет ПЛАНЫ Морфей влюблен в Диану — Его двор — он усыпляет Эндимиона — Диана — назначает ему свидание и находит его спящим — .

Счастливый сын уединенья, Где сердца ветреные сны И мысли праздные стремленья Разумно мной усыплены; Где, другу мира и свободы, Ни до фортуны, ни до моды, Ни до молвы мне нужды нет; Где я простил безумству, злобе И позабыл, как бы во гробе, Но добровольно, шумный свет, — Ещё порою покидаю Я Лету, созданную мной, И

Какой похвалы не заслуживает он, когда, просиживая насквозь ночи, занимается важным предметом усыплять даже десятое наше поколение по нисходящей линии; не покоряется усталости, и хотя часто голову его раскачивает приятная дремота, но мощная рука его никогда не перестает писать – и что всего удивительнее, милостивые государи!

Под ним в безмолвии Руслан Сидел с обычною тоскою Пред усыплённою княжною.

Толпу духов моих служебных Я приведу к твоим стопам; Прислужниц легких и волшебных Тебе, красавица, я дам; И для тебя с звезды восточной Сорву венец я золотой; Возьму с цветов росы полночной; Его усыплю той росой; Лучом румяного заката Твой стан, как лентой, обовью, Дыханьем чистым аромата Окрестный воздух напою; Всечасно дивною игрою Твои слух лелеять буду я; Чертоги пышные построю Из бирюзы и янтаря; Я опущусь на дно морское, Я полечу за облака,

В нем иногда, на ложе из цветов, Титанию в час ночи усыпляет Своей игрой и пляской эльфов хор, А пестрый змей с себя снимает шкурку, Которая довольно широка, Чтоб эльфа в ней закутать совершенно.

Толпу духов моих служебных Я приведу к твоим стопам, Прислужниц чудных и волшебных Тебе, красавица, я дам; И для тебя с звезды восточной Сниму венец я золотой, Возьму с цветов росы полночной, Его усыплю той росой; Лучом румяного заката Твой стан, как лентой, обовью И яркий перстень из агата Надену на руку твою.

Не то что в них нет той совести, которая запрещает им делать то, что они собираются делать, как ее, такой совести, не было в людях даже 400, 300, 200, 100 лет тому назад, – сжигавших на кострах, пытавших, засекавших людей; она есть во всех этих людях, но только она усыплена в них; в одних – в начальствующих, в тех, которые находятся в исключительно выгодных положениях, – самовнушением, как называют это психиатры; в других, в исполнителях, в солдатах, – прямым, сознательным внушением, гипнотизацией, производимой высшими классами.

Барон давно уже забыт и тщетно пытался напомнить о себе публике длинным разглагольствованием о «Деве чудной» (публика от «девы» заснула, а о бароне не вспомнила); а «Библиотека» быстро подвигается, засыпая сама и усыпляя своих читателей, к берегам томной Леты… Перед смертью жизнь вспыхивает ярче, как огонь, готовый погаснуть в лампаде: и вот вам причина энергии пыхтящей рецензии… В самом деле, барон трудился, пыхтел, написал новый роман, попытался, напечатав его половину, разманить им внимание публики, но, увы! —

В наши дни союз с царями разорван: они сами потоптали его… мне больно видеть воображение твое, зараженное каким-то дворцовым романтизмом… в атмосфере, тебя окружающей, не можешь ты ясно видеть предметы, и многие чувства в тебе усыплены…» Влияние придворной атмосферы, в частности влияние Александры Федоровны и ее окружения, сказалось на усилении в поэзии Жуковского, начиная с 1818 года, мистических настроений, тем более что Жуковский был склонен и ранее к религиозной мистике в ее романтическом варианте.

В повести суд над мнимым предателем был набросан лишь мельком, да и предварительное следствие отличалось не меньшей схематичностью… С относительной полнотой было написано лишь, как ближе к полночи в тот раз Василий Васильевич Панама Толстый заехал на Баташихину мельницу за Машлыкиным, по желанию Фирсова назначенным в исполнители приговора, — Санька Велосипед и курчавый Донька дожидались их в такси, побасенками взаимно усыпляя друг друга в отношении предстоящего; каждый думал, что судить будут его собеседника.

Острою мукой пышет вскипая жирная борозда Чую как голос земли в моих откликается венах Чую себя в следящих за переменами неба осторожных глазах человека с лицом иссеченным точно кора шелковицы что руки его обрезают Чую себя под мальчишескими глазами плодом рдеющим горячо в саду оголенном Чую себя тучей солнца пронзенной лучом Чую себя растворенным в поцелуе что меня испивает и усыпляет Книга вышла в Италии к восьмидесятилетию окончания Великой войны.

И не потому только, чтобы эта ласка или слово усыпляли человека или заставляли его забыть что-нибудь, а потому, что эта ласка, это слово восстановляют искаженный человеческий образ, что они вдруг очищают его душу от наносной житейской грязи, что они хотя и не уничтожают прошлого, но делают невозможным возврат к нему… Когда я был в той трущобе, о которой вам недавно рассказывал, то случай свел меня именно с одною беспредельно

Кругом всё бело, И небеса над головой… Еще отчаянье кипело В душе, упившейся враждой, И смерти лишь она алкала, Когда преступная нога, Звуча цепями, попирала Недружелюбные снега Страны пустынной, сиротливой… Среди зверей я зверем стал, Вином я совесть усыплял И ум гасил… В толпе строптивой Меж нами был один: его Не полюбили мы сначала — Не говорил он ничего, Работал медленно и мало.

Я усыпляю Пустыя, черныя мечты; Я только въ скобкахъ замѣчаю, Что нѣтъ презрѣнной клеветы, На чердакѣ вралемъ рожденной, И свѣтской чернью ободренной, Что нѣтъ нелѣпицы такой, Ни эпиграмы площадной, Которой бы вашъ другъ съ улыбкой, Въ кругу порядочныхъ людей, Безъ всякой злобы и затѣй, Не повторилъ стократъ ошибкой; А впрочемъ онъ за васъ горой: Онъ

Между тем время текло быстро; дела войсковые и новости о подвигах казаков на поле чести развлекали преданного отчизне и престолу Кочубея; домашние упражнения и молитвы усыпляли на несколько недолгих часов тоску в сердце Любови — одна Мария была постоянно скучна и задумчива, ничто не трогало, ничто не утешало ее: живая, прелестная в весеннее время природа Малороссии казалась мертвою мертвому сердцу страдалицы.

Этот могучий непрекращающийся поток, услаждая своим блеском, разнообразием, и свежестью, заполняет слух цельной слитностью разнообразных голосов, и гипнотизирует, баюкает, баюкает, усыпляет в душе обычное, пробуждает забытое и вечное, и покоряет мысль, пока, подчинившись его гипнозу, не начинаешь себя чувствовать одной из этих быстрых вскипающих капель, которые, среди света и музыки, с торжествующим пением, стремительно несутся к неведомой, но великой цели.

Меж тем, Наиной осенённый, С Людмилой, тихо усыплённой, Стремится к Киеву Фарлаф: Летит, надежды, страха полный; Пред ним уже днепровски волны В знакомых пажитях шумят; Уж видит златоверхий град; Уже Фарлаф по граду мчится, И шум на стогнах восстаёт; В волненье радостном народ Валит за всадником, теснится; Бегут обрадовать отца: И вот изменник у крыльца.

От мольбы переходят к проклятиям: все проклинают, что только носит имя человеческое; ломают и уничтожают все, что могут разломать и уничтожить, силятся разрыть стену… наконец, предавшись отчаянию, садятся на постель… Глаза слипаются, дремота одолевает их более и более; смерть уж протягивает на них руки, усыпляет их, убаюкивает сказками, сладкими видениями; еще одна минута… и они заснули бы навеки.

Прервав с самого начала свой рассказ о «смиренной лачужке», где жила вдова с дочерью (строфа IX), Пушкин переходит к размышлениям – сначала грустным, затем все более горьким и озлобленным: он должен усыплять или давить в сердце «мгновенно прошипевшую змию»… Поэт мрачной шуткой отбрасывает эти мысли: Я воды Леты пью, Мне доктором запрещена унылость; Оставим это, – сделайте мне милость!

Сон томною своей рукою Мечты различны рассыпал, Кропя забвения росою, Моих домашних усыплял; Вокруг вся область почивала, Петрополь с башнями дремал, Нева из урны чуть мелькала, Чуть Бельт в брегах своих сверкал; Природа, в тишину глубоку И в крепком погруженна сне, Мертва казалась слуху, оку На высоте и в глубине; Лишь веяли одни зефиры, Прохладу чувствам принося.

Каждый день ее купала, К ночи усыпляла, Ни пылинке на малютку Упасть не давала: И всю ноченьку над нею Очей не смыкала, Все глядела, любовалась Княжною своею… Уж о свадьбе стала думать, Радовалась с нею И плакала: вот и косы Расплетут ей вскоре… Да пьяного мужа-князя Вспомнила, на горе, — В эполетах… зарыдала, И глаза закрыла.