Цитаты со словом «смесь»

Он так спокойно и просто «лясничал», рассказывая про какой-то забавный деревенский случай, и так добродушно смеялся, когда долетавшие брызги волн попадали ему в лицо, что это спокойное настроение невольно передавалось другим и ободряло молодых матросов, отгоняя всякую мысль об опасности. —

Позвольте представиться, отец Пётр Мысловский, Казанского собора протоиерей, здешних заключённых духовный отец и, смею сказать, – друг, чем и хвалюсь, ибо достойнейших людей дружбой и похвалиться не грех. «

При подобных сценах старый господин обыкновенно очень извинялся перед бургомистром и другими лицами за невоспитанность своего племянника, а они смеялись, приписывали это его молодости, утверждали, что в этом возрасте сами были такими же подвижными, и необыкновенно любили молодого ветрогона, как они его называли.

Да он мне проходу не дает: всё просит у меня ручку поцеловать; я смеюсь, посылаю его попросить у тебя руку, а он мне говорит: «Я ни за что не поцелую у нее руки: она такая соня».

И как он был мил, когда через некоторое время заговорил о различных вещах, необходимых для ожидаемого гостя, и все это так серьезно, словно этот гость должен прибыть завтра… И как мы смеялись от всего сердца, когда я ему сказала, что все принадлежности я в свободную минуту приготовила, нужные знакомства завела, значит, ему не о чем беспокоиться.

Уже и теперь, когда в парикмахерскую заглядывал посетитель попроще, а подмастерья, в отсутствие хозяина, ленились работать, они посылали Николку стричь и смеялись, что ему приходится подниматься на цыпочки, чтобы видеть волосатый затылок дюжего дворника.

Мчались колесницы, двигались толпы сильных, красивых, надменных людей, строителей Вечного города и гордых участников жизни его; звучала песня — смеялись фонтаны и женщины своим жемчужным смехом — философствовали пьяные — с улыбкой слушали их трезвые — и подковы стучали о камень настилок.

Маркуссен усердно развешивал флаги и зелень; он взял себе в помощь несколько молоденьких горничных, служивших у членов правления; Маркуссен галантно брал их за талию, помогая им лазить на лестницы и табуретки и спрыгивать вниз; девушки смеялись и повизгивали, бросаясь в его объятия, и ни одна не могла обойтись без его помощи.

И впоследствии враги Жана-Батиста, а их у него было очень много, злобно смеялись, говоря, что мой герой, как грязный уличный фарсер, ломался в торговом квартале на улице и будто бы даже глотал змей для потехи черни.

Потом уцепился за портниху, которая с околодочным… Портниха отмахивалась, и все смеялись, но он стал ей рассказывать: – Свяжешься с такой… капиталы растранжирит, любовников наведет, грязь разведет… а снаружи чистенькая, хорошенькая, а сто бесов!

По звуку этих голосов, по невниманию, с которым взглянул на него Козловский, по непочтительности измученного писаря, по тому, что писарь и Козловский сидели так близко от главнокомандующего на полу около кадушки, и по тому, что казаки, державшие лошадей, смеялись громко под окном дома, – по всему этому князь Андрей чувствовал, что должно было случиться что-нибудь важное и несчастливое.

На этот раз не болтал, не шутил, не смеялся; сказал два-три вежливых слова хозяйке, сел за рояль и начал играть сонату Бетховена; играл так, что все заслушались; лицо его было тихо и торжественно.

Вечером, как это часто бывало, графиня к себе в спальню зазвала свою любимицу и смеялась с ней тем заливающимся смехом, которым редко, но зато неудержимо смеются добрые старушки. —

Я вам, господа, скажу факт, — продолжал он прежним тоном, то-есть как будто с необыкновенным увлечением и жаром и в то же время чуть не смеясь, может быть, над своими же собственными словами, — факт, наблюдение и даже открытие которого я имею честь приписывать себе и даже одному себе; по крайней мере, об этом не было еще нигде сказано или написано.

То останавливались и долго разговаривали на одном месте, то опять пускались ходить и заходили бог знает куда, и опять смех, опять слезы… То Настенька вдруг захочет домой, я не смею удерживать и захочу проводить ее до самого дома; мы пускаемся в путь и вдруг через четверть часа находим себя на набережной у нашей скамейки.

Намедни в Шестилавочной вижу, пьяный маляр висит в люльке на веревках, красит стену, поет что-то веселое, а когда опускают люльку, – качается, вертится в ней, точно пляшет; гляжу на него и смеюсь так, что прохожие смотрят; вспомнился тайный советник Попов, под Никитушкину песенку пляшущий: Ай, душки, душки, душки!

Каждый из них увидел лицо давно знакомое, к которому, казалось бы, невольно готов подойти, как к приятелю неожиданному, и поднесть рожок с словом: «одолжайтесь» или «смею ли просить об одолжении»; но вместе с этим то же самое лицо было страшно, как нехорошее предзнаменование!

Одному из своих приятелей, которого он водил за собою по трактирам, он рассказал, однако, о Сергее Петровиче, о письме и о Ницше, и смеялся над Ницше, который так любил сильных, а делается проповедником для нищих духом и слабых.

Я говорил все то, что знал из книг, еще более из собственной моей жизни, но сестрицы меня или не понимали, или смеялись надо мной, или утверждали, что у них тятенька и маменька совсем не такие, как у меня.

Я уважаю себя и не хочу, чтобы надо мною все смеялись и показывали пальцами: вот прячется у стены глупый Джулио, который попался!

Один наш арестантик, из особого отделения, крещеный калмык, Александр или Александра, как звали его у нас, странный малый, плутоватый, бесстрашный и в то же время очень добродушный, рассказывал мне, как он выходил свои четыре тысячи, рассказывал смеясь и шутя, но тут же клялся пресерьезно, что если б с детства, с самого нежного, первого своего детства, он не вырос под плетью, от которой буквально всю жизнь его в своей орде не сходили рубцы с его спины, то он

Она вывернулась лицом, взглянула на меня туманным взглядом, словно глядела издалека, смеясь, уронила голову и стала Целовать мне руки… – Ах, я глупая… ужасть счастливая… Я видел ее розовую шею с желобочком, по которому светло золотилось.

В мягком песке своем хоронила его пустыня и свистом ветра своего плакала и смеялась над ним; тяжкие громады гор ложились на его грудь и в вековом молчании хранили тайну великого возмездия — и само солнце, дающее жизнь всему, с беспечным смехом выжигало его мозг и ласково согревало мух в провалах несчастных глаз его.

Эта девушка много раз расстраивала и веселила меня, когда, припоминая ее мелкие, характерные движения или же сцены, какие прошли при ее участии, я невольно смеялся и отдыхал, видя вновь, как она возвращает мне проигранные деньги или, поднявшись на цыпочки, бьет пальцами по губам, стараясь заставить понять, чего хочет.

Анна Павловна, — он такой славный человек, наш добрый Вязьмитинов… Все вступили в разговор, завязавшийся на верхнем, почетном, конце стола, все были, казалось, веселы и под влиянием самых различных оживленных настроений; только Пьер и Элен молча сидели рядом почти на нижнем конце стола; на лицах обоих сдерживалась сияющая улыбка стыдливости перед своим счастьем, и что бы ни говорили, как бы ни смеялись и шутили другие, как бы аппетитно ни кушали рейнвейн и сотэ, и мороженое, как бы ни избегали взглядом эту чету, как ни казались равнодушны, невнимательны к ней, чувствовалось почему-то, по изредка бросаемым на них взглядам, что и анекдот о Сергее Кузьмиче, и страх, и кушанье — все было притворно, все силы внимания всего этого общества были обращены только на Пьерa

Сделается и жутко и страшно, кругом тишина мертвая; сердце дрожит от какого-то темного чувства, а идешь, всё идешь дальше, осторожно, боязливо, тихо; и только и слышишь, как хрустит под ногами валежник, или шелестят засохшие листья, или тихий, отрывистый стук скачков белки с ветки на ветку… Резко напечатлелся в памяти моей этот лес, эти прогулки потихоньку, и эти ощущения — странная смесь удовольствия, детского любопытства и страха… (Пс) 16 И мне кажется / Мне кажется (Пс) 24–25 говорила, что надобно, что дела этого требовали / говорили, что надобно, что дела того требовали (Пс, БЛ); говорили, что надобно, что дела этого требовали (1860) 26 всё было так ясно и весело, а здесь / крестьянин весело запевал свою бесконечную песню, а здесь (Пс) Стр.

Мужчины и женщины (десять и сто) не думали вовсе что кто-то есть кто и жили как были посеешь пожнешь солнце луна звезды и дождь догадались лишь дети (и тех только часть да и те повзрослев забывали тотча́с весна и лето осень зима) что никто без кого-то не может жить всегдажды сейчас и древожды лист смеясь его радость грустя его грусть будь то птицежды снег будь то бурежды штиль кто-то был ее то (то есть весь ее мир) а каждые с каждыми жены мужья трудились свой танец житья и бытья (ложась и вставая зевая) они проболтали недни и проспали несны дождь и солнце луна и звезды (и только снег объяснил но поздно как дети умеют

Люблю вспоминать предвечерней порою В отрадный и сумрачный час Обо всех, кто мелькнул, как свеча, предо мною, Зажег мое сердце и снова погас; Обо всех, кому отдало сердце немое Слово правды упрямой хоть раз, Я люблю вспоминать в предвечернем покое В тяжелый, пророческий час… Предо мною проходят угрюмые тени, Небрежно и злобно глядят на меня, Проходят, смеясь, презирая, кляня, А я – я пред ними упал на колени, И глупые падают слезы из глаз, Но не слышат они моих страстных молений В тяжелый пророческий час… Между ними одна… я не знаю, зачем она с ними, И зачем мои губы так часто твердят Это имя – чужое, ненужное имя, — И зачем так суров ее пасмурный взгляд — Ее пасмурный взгляд, где

Им сердце в чувствах даст отчет, У них попросит сожаленья; И пусть меня накажет тот, Кто изобрел мои мученья; Укор невежд, укор людей Души высокой не печалит; Пускай шумит волна морей, Утес гранитный не повалит; Его чело меж облаков, Он двух стихий жилец угрюмый, И, кроме бури да громов, Он никому не вверит думы… Не смейся над моей пророческой тоскою; Я знал: удар судьбы меня не обойдет; Я знал, что голова, любимая тобою, С твоей груди на плаху перейдет; Я говорил тебе: ни счастия, ни славы Мне в мире не найти; настанет час кровавый, И я паду, и хитрая вражда С улыбкой очернит мой недоцветший гений; И я погибну без следа Моих надежд, моих мучений.

Он недовольно замолчал; потом воодушевленно продолжил: — Перед этим зеркалом, которое мне открывает так много неприятных истин; в этой странной комнате, куда наставлено так много излишней мебели; в этом маленьком уголке этого огромного несуразного дома, где я сосредотачиваю самое оригинальное веселье, куда приходили прелестнейшие женщины Парижа и других мест, где раздавалось так много сладких поцелуев, где смеялись над устами, слишком льнущими к шампанскому, где навертывались слезы на глаза некоторых нервных женщин, где я любил, пел, смеялся, где я никогда не был несчастлив… Перед этой постелью, этим стулом, этим креслом, этой кушеткой, еще новой, но уже ставшей старым другом, перед этими дорогими соучастниками наслаждений… О, кровать, одной своей формой достойная служить моделью для художника!