Цитаты со словом «слух»

Вы знаете, что я никогда не женюсь без Вашего позволения, Вы в этом уверены, но всё же пускаете разные слухи - вероятно, по логике старого охотника, который и сам не стреляет из ружья и другим не дает, а только ворчит и кряхтит, лежа на печке.

Но шум стих против ее дома; другой шум, возникающий лениво и смутно, коснулся напряженного слуха; тихий, как пение комара, далекий звонок, еще звонок, — ближе стук отдаленной двери, шорох и замирание смутных шагов.

Для чего Лейкин распускает по Петербургу все эти странные и ненужные слухи, ведомо только богу, создавшему для чего-то сплетников и глупцов.

Каким ни был я новичком в мире людей, подобных жителям этого дома, но тонкий мой слух, обостренный волнениями этого дня, фотографически точно отметил сказанные слова и вылущил из непонятного все подозрительные места.

Воеводы избрали человека искусного в ремесле горном, монастырского слугу Корсакова и велели ему делать под башнями так называемые слухи, или ямы в глубину земли, чтобы слушать там голоса или стука людей копающих в ее недрах; велели еще углубить ров вне лавры, от востока к северу.

Королю, привыкшему ожидать от директора труппы прелестнейших затей и увеселений, это очень понравилось, и придворные распространили слух, что якобы Мольер потихоньку какие-то сцены королю уже прочитал и что король давал ему авторитетные советы.

Особенно усердную помощь нашел он в духовенстве, которое, кроме религиозной ревности, было возбуждено еще слухами о намерении лжецаря отобрать у него многие имущества для того, чтобы употребить их на войну с турками и татарами.

Неблагопристойность поведения Семена Ивановича смущала и оскорбляла истинно благородных людей… Наконец, никто уже более не стал сомневаться в фантастическом направлении головы Семена Ивановича, когда в одно прекрасное утро пронесся по всей канцелярии слух, что господин Прохарчин испугал даже самого Демида Васильевича, ибо, встретив его в коридоре, был так чуден и странен, что принудил его отступить… Проступок Семена Ивановича дошел, наконец, и до него самого.

Обострившимся слухом Турбин услыхал, что там, где-то сзади за их бегом, осталась улица и преследователи.

Отмечаю (конец августа по новому стилю) что, несмотря на отсутствие фактов, и даже касающихся севера слухов, – общее настроение в городе повышенное, атмосфера просветленная.

Но в областях, где труднее было узнать истину и куда доходили самые разноречивые и превратные слухи, Тушинский вор имел более успеха; многие города признали его царем и доставляли помощь людьми, а особенно припасами.

Милославский» подал большие надежды, «Торквато Тассо» тоже подал большие надежды… и многие подавали большие надежды, только теперь оказались совершенно безнадежными… Но и в этом периоде надежд и безнадежностей блестит яркая звезда великого творческого таланта, – мы говорим о Гоголе, который, к сожалению, после смерти Пушкина ничего не печатает и которого последние произведения русская публика прочла в «Современнике» за 1836 год, хотя слухи о новых его произведениях и не умолкают… Тридцатый год был роковым для нашей литературы: журналы начали прекращаться один за другим, альманахи наскучили публике и прекратились, ив 1834 году «Библиотека для чтения» соединила в себе труды почти всех известных и неизвестных поэтов и литераторов, как бы нарочно для того, чтобы показать ограниченность их деятельности и бедность русской литературы… Но обо всем

И бог знает почему, вследствие ли душевной усталости или просто от дорожного утомления, и острог и присутственные места кажутся вам приютами мира и любви, лачужки населяются Филемонами и Бавкидами, и вы ощущаете в душе вашей такую ясность, такую кротость и мягкость… Но вот долетают до вас звуки колоколов, зовущих ко всенощной; вы еще далеко от города, и звуки касаются слуха вашего безразлично, в виде общего гула, как будто весь воздух полон чудной музыки, как будто все вокруг вас живет и дышит; и если вы когда-нибудь были ребенком, если у вас было детство, оно с изумительною подробностью встанет перед вами; и внезапно воскреснет в вашем сердце вся его свежесть, вся его впечатлительность, все верованья, вся эта милая слепота, которую впоследствии

Прощайте, маленькие девочки, так страстно льнущие к мальчикам; среди вас я провела такие счастливые годы; прощай, узкий и темный двор — царство тишины и тайн; прощай, бедная мебель; не знаю, куда тебя судьба забросила, а, может быть, ты, как и я, в этот момент стонешь и сожалеешь о прошлом; прощайте, прелестные женщины, девицы, полудевы, услаждавшие песнями мой слух и заполнявшие мою тоску такими чудными звуками; прощайте, сударыни; прощай, прелестная дама с карими глазами, которую я любила от всей души; прощай, милашка Андре; тебе мой хозяин уделял много сокровищ своей души и кое-что еще; прощай, дорогая Ивонна, ставшая законной супругой моего хозяина; не делай его рогоносцем, он тебе доверяет, и к тому же бесполезно обманывать такого супруга, как

Архитектор Паллуа, тот самый, что нажился на разрушении Бастилии, продав камни из ее стен, а будучи уполномочен окрасить стены узилища Людовика XVI, переусердствовал, покрыв их изображениями решеток, цепей и наручников; Гоншон, подозрительный оратор Сент-Антуанского предместья, денежные расписки которого были впоследствии обнаружены; Фурнье Американец, который 17 июля стрелял в Лафайета из пистолета, купленного, по слухам, на деньги самого Лафайета; Анрио — питомец Бисетра, который побывал и лакеем, и уличным гаером, воришкой и шпионом, прежде чем стать генералом и обратить пушки против Конвента; Ларейни, бывший викарий Шартрского собора, сменивший требник на «Отца Дюшена», — всех этих людей Симурдэн держал в узде; и в иные минуты, когда слабые душонки уже готовы были предать, их останавливало зрелище грозной и непоколебимой

Он это видел, гордился своим успехом в ее любви и тут же падал, сознаваясь, что, как он ни бился развивать Веру, давать ей свой свет, но кто-то другой, ее вера, по ее словам, да какой-то поп из молодых, да Райский с своей поэзией, да бабушка с моралью, а еще более — свои глаза, свой слух, тонкое чутье и женские инстинкты, потом воля — поддерживали ее силу и давали ей оружие против его правды и окрашивали старую, обыкновенную жизнь и правду в такие здоровые цвета, перед которыми казалась и бледна, и пуста, и фальшива, и холодна — та правда и жизнь, какую он добывал себе из новых, казалось бы, свежих источников.

Пусть иные из этих слов звучат языческим происхождением: «Аполлон», «муза»; или – поэтическим иносказанием: «алтарь», «жрецы», «жертва»… Мы уже знаем и верим, что на этом алтаре действительно горел «священный огонь»; что этот «небом избранный певец» действительно был рожден для вдохновенья, для звуков сладких и молитв; что к этому пророку действительно «воззвал Божий глас»; и что до его «чуткого слуха» действительно «касался божественный глагол», – не в смысле поэтических преувеличений или языческих аллегорий, а в порядке истинного откровения, нашего, нашею верою веруемого и зримого Господа… Прошло сто лет с тех пор, как человеческие страсти в человеческих муках увели его из жизни, – и мы научились верно и твердо воспринимать его вдохновенность, как боговдохновенность.

Не отдался бы европеец на прихоть случайностей, не взвалил бы на себя и правительственную службу, и пароходную агентуру, и чайные дела, не затеял бы наряду со всем этим еще афер с жемчужными раковинами, не содержал бы свою черную любовницу, — редкую, по слухам, красавицу, — на диво всему городу… Он очень себе на уме, но порою очень бестактен, одинаково сильно проявляет то большую выдержку, то несдержанность, то скрытность, то болтливость, щеголяет своим простым происхождением и в то же время хвастает знакомством с людьми знатными, на чем свет стоит ругает русское правительство и с видимой гордостью держит у себя на столе фотографический портрет красивого военного,

Когда ты загнан и забит Людьми, заботой, иль тоскою, Когда под гробовой доскою Всё, что тебя пленяло, спит; Когда по городской пустыне, Отчаявшийся и больной, Ты возвращаешься домой, И тяжелит ресницы иней, Тогда — остановись на миг Послушать тишину ночную: Постигнешь слухом жизнь иную, Которой днем ты не постиг; По-новому окинешь взглядом Даль снежных улиц, дым костра, Ночь, тихо ждущую утра Над белым запушённым садом, И небо — книгу между книг, Найдешь в душе опустошенной Вновь образ матери склоненный, И в этот несравненный миг — Узоры на стекле фонарном, Мороз, оледенивший кровь, Твоя холодная любовь — Всё вспыхнет в сердце благодарном, Ты всё

А худший случай тот, когда перед нами метод школы прототипов во всем ее блеске: поэт X, поклонник дамы Z, сочиняет нечто ей посвященное, приукрашивая ее образ (так что она становится Y) в соответствии с литературными условностями своего времени; распространяется слух, что Z — это Y; реальную Z начинают считать полным изданием Y; о Z говорят так, словно она и есть Y; авторы дневников и мемуаров, описывая Z, не просто придают ей черты Y, a скорее соединяют ее с позднейшим, приобретшим распространение образом Y (поскольку литературные персонажи также изменяются и приобретают новые приметы); является историк и из описаний Z (а в действительности —

Как часто Дряхлые старцы, любуясь на белые плечи, волнистые кудри, На темные очи ее, молодели; и юноши страстным Взором ее провожали, когда, напевая простую Песню, амфору держа над главой, осторожно тропинкой К Тибру спускалась она за водою… иль в пляске Перед домашним порогом подруг побеждала искусством, Звонким ребяческим смехом родительский слух утешая… Только в последнее время приметно она изменилась: Игры наскучили ей, и взор отуманился думой; Из дома стала она уходить до зари, возвращаясь Вечером темным, и ночи без сна проводила… При свете Поздней лампады я видела раз, как она, на коленах, Тихо, усердно и долго молилась, — кому?

На него повеяло настроением другого народа, который на заре христианства под грохот разваливающегося старого мира готовился завоевать человечество не чувством вражды и мести, а учением любви и кротости… Обаяние этой мечты охватило его, убаюкало беспокойную мысль, унесло на своих волнах в страну непротивления, к душевной ясности христиан первого века… Через тьму столетий до его слуха донесся призыв Христа, и надолго он остается в своей измечтаннои стране, призывая мир, мятущийся и страдающий в сетях непримиримых противоречий, в свое мирное убежище… Таковы противоположные полюсы единого душевного стремления, такова в сухих и общих чертах история этой яркой, великой жизни.

Он извещал, что живёт хорошо и его даже выбрали заместителем председателя чего-то; что и Великошумска коснулись пятилетки после того, как под городом, за бывшим конским кладбищем с названием Едовище, обнаружились особые, всемирно-полезные глины, какие, по слухам, ещё имеются только в республике Эквадор, на реке Сангурима; что на подъёме у них народная жизнь, и до полного счастья осталось не более семи шагов, а сам он молодеет с каждым годом, и если так продолжится, пожалуй, и женится он на какой-нибудь соответственной местной крале, чтобы было на кого ворчать в долгие зимние вечера.

И тихими она слезами Заплакала — и все пред ней Вдруг стало чище и светлей: Так сильно слез очарованье, Когда прольет их в состраданье О человеке добрый дух… Но близко вод, и взор и слух Манивших свежими струями, Под ароматными древами, С которых ветвями слегка Играли крылья ветерка, Как младость с старостью играет, Узрела Пери: умирает, К земле припавши головой, Безмолвно мученик младой; На лоне бесприветной ночи, Покинут, неоплакан, очи Смыкает он; и с ним уж нет Толпы друзей, дотоле вслед Счастливца милого летавшей; В груди, от смертных мук уставшей, Тяжелой язвы жар горит; Вотще

Передать, значит, Михал Назарычу Хлусову… в собственные руки… И продолжает — то с остановками, то совсем без остановок: — Письмо милому и дорогому сыночку нашему Мише, что же ты, Миша, про нас забыл, никакого слуху нету от вас… Ты сам знаешь, мы на хватере, а теперича нас сгоняют долой, куда ж мы теперича денемся… Дорогой наш сыночек Миша, просим мы вас за-ради Господа Бога, чтоб вы приезжали домой как ни можно скорей… И опять сквозь слезы шепотом: — Мы тут с вами хоть землянку выкопаем, и то будем у своем угле… Бури и ледяные ливни,

Боле ж всего с недавнего времени вот что согласье Жителей замка стало тревожить: Гульбранд и Бертальда Начали вдруг на всех переходах, во всех закоулках Замка встречать привиденья, о коих дотоле и слуху Не было: белый, седой человек, в котором проказник Дядя Струй Гульбрандом, смотритель фонтанов Бертальдой Узнаны были, стал им повсюду обоим, Бертальде ж Чаще, являться с угрозой, так что Бертальда от страха Стала больна и даже решилась бы замок покинуть, Если б имела где угол какой для приюта; но честный Наш рыбак на письмо Гульбранда, которым тогда же Рыцарь его известил,

А это значит, что будут они сидеть сперва в вонючей пивной, среди краснолицых немцев, — людей тупых, дельных, работающих с утра до вечера с той целью, конечно, чтобы пить, есть, снова работать и плодить себе подобных, — потом пойдут в кофейню, битком набитую греками и евреями, вся жизнь которых, тоже бессмысленная, но очень тревожная, поглощена непрестанным ожиданием биржевых слухов, а из кофейни отправятся в ресторан, куда стекается всякое человеческое отребье, — и просидят там до поздней ночи… «Митина любовь» Зимний день короток, а за бутылкой вина, за беседой с приятелем он еще короче.

Дети, подобно детям Платонова идеального города, будут расти «в простой обстановке прекрасных вещей (я цитирую отрывок из «Государства»), — и в этой обстановке красота, которая есть душа искусства, будет ласкать слух и зрение, как свежее дуновение ветерка, несущего здоровье с ясных горных полей, незаметно и постепенно вводя душу ребенка в гармонию с мудростью и знанием, так что он научится любить все доброе и прекрасное, ненавидеть все злое и безобразное (а зло и безобразие всегда вместе) — задолго до того, как поймет — почему, и когда придет к нему разум, он поцелует его в

Ведь порою, когда меня гложет тоска, Я гляжу на красавиц, одетых в шелка, Что, как дикие лани, легки и стройны И, как царские дочери, томно-нежны, И проходят они, завлекая меня, Красотою своею дразня и маня, И подходят они и зовут за собой, Наградить обещая наградой любой, Но их сладостный зов не ласкает мой слух — Я не внемлю ему, и печален и глух, Я спокойно гляжу этим девушкам вслед, В моем сердце желанья ответного нет, Ибо сердцем моим завладела она, Та, что так хороша, и робка, и скромна.

Читатель знает сам, приятна ль ей была Такая похвала; Но, впрочем, Душенька решить не возмогла, Приятство ль голосов, достоинство ль скрипицы, Согласие ли арф, иль флейту предпочесть, ― В искусстве все они имели равну честь, И все исполнены единым были духом, Чтоб Душенька в раю Познала часть свою Прикосновением, устами, оком, слухом; Коль можно почитать за правду все слова, У греков есть молва, Что будто бы к сему торжественному хору Нарочно сысканы Орфей и Амфион, И будто, в Душеньку влюбяся по разбору, Играл и правил там оркестром Аполлон.