Цитаты со словом «продажность»

Дрожащей, ошибающейся рукой он хватался за холодный лоб и сжимал веки, но, как ни крепко он их сжимал, слеза просачивалась и скользила по щеке, еще сохранившей запах продажных поцелуев.

Разлитый в поцелуях хмель И бред продажной ласки Напомнил синий мне апрель И свет старинной сказки.

Папенька, пишет, там, где нет морали, там продажность, а если общество без принципов, то, значит, оно их не имеет…» Видана ли этакая мерзость! (

Ранее знавал я продажных женщин, покупал их, изучал, но у тех не было невинного румянца и искренних голубых глаз, которые видел я в то майское утро, когда шел лесом на теневскую ярмарку… Я, сам испорченный до мозга костей, прощал, проповедовал терпимость ко всему порочному,

Он целовал, точно казнил себя; он целовал, точно губы его могли произвести чудо и превратить продажную женщину в чистую, прекрасную, достойную великой любви, жаждою которой сгорало его сердце.

Пред вечностью бездонной, не знающей предела, Пускай искусство душу раскроет, а не тело — Продажное, нагое, утратившее стыд.

И думал он: когда б, сияя Красой, внезапно бы предстал Пред ним святой посланник рая И так страдальцу бы сказал: «За то, что в людях яд страданий Ты звуком песен заглушал И благородный рой желаний Стремленья к свету подымал, За то, что ты борцом отважным Всю жизнь за человека был И лиру честную продажным И пошлым словом не клеймил, Всего проси — я всё исполню, Ты будешь выше всех людей, Я беспредельный мир наполню Стогласной славою твоей, Я дам тебе покой и звуки, Зажгу в душе отрадный свет, Ты вновь свои забудешь муки, Людьми владеющий поэт; И ты дорогою широкой Пойдешь вождем толпы слепой, И к цели светлой и высокой Ты поведешь ее с собой;

Мне показалось, как будто вся комедия совокупностью своею говорит мне о том, что следует в начале взять того ревизора, который встречает нас в конце, и с ним так же, как правосудный государь ревизует свое государство, оглядеть свою душу и вооружиться так же против страстей, как вооружается государь противу продажных чиновников, потому что они так же крадут сокровища души нашей, как те грабят казну и достоянье государства, — с настоящим ревизором, потому что лицемерны наши страсти и не только страсти, во даже малейшая пошлая привычка умеет так искусно подъехать к нам и ловко перед нами изворотиться, как не изворотились перед Хлестаковым проныры чиновники, так что готов даже принять их за добродетели,

Я тотчас представил себе каменное, скуластое, жадное, плоское парижское лицо, ростовщичьи глаза, белила, румяны, взбитые волосы и букет ярких поддельных цветов под остроконечной шляпой, выскребленные ногти вроде когтей, безобразный кринолин… Я представил себе также и нашего брата степняка, бегущего дрянной припрыжкой за продажной куклой… Я представил себе, как он, конфузясь до грубости и насильственно картавя, старается подражать в манерах гарсонам Вефура, пищит, подслуживается, юлит — и чувство омерзения охватило меня… «Нет, — подумал я, — здесь Эллис ревновать не придется…» Между тем я заметил, что мы понемногу начали понижаться… Париж вздымался к нам навстречу со всем своим гамом и чадом… — Остановись! —

Не вчера ли высказаны Флоренским эти горькие мысли: наука учит не бодрой уверенности знания, а доказательству бессилия и необходимости скепсиса; развитие автомобилизма ведет к задержке уличного движения, избыток пищевых средств – к голоданию; представительное правление – к господству случайных групп и всеобщей продажности; пресса– ко лжи; судопроизводство – к инсценировке правосудия… Управленческий аппарат засорен людьми, которые находятся на данном месте случайно, а масса случайных людей ведет к необходимости чрезмерного увеличения их по числу – мера, которая не только обременяет и осложняет государственный аппарат, но и понижает чувство ответственности в его исполнителях.

Вглядитесь в весь общественный организм восточных государств, и вы увидите, что там, где дети от своих родителей заимствуют с самых молодых лет презрение к честному труду, презрение к честности и образованию, где все управление основывается на продажности и на подкупе, где господствует полный произвол везде и всюду, где уголовное законодательство существует почти единственно для потачки преступлению, а не для того, чтобы карать его, — там, конечно, не может быть честности; а где нет честности, там не может развиваться и умножаться народное богатство.

Я не сержусь на толки, как ты пишешь, не сержусь, что сердятся и отворачиваются те, которые отыскивают в моих оригиналах свои собственные черты и бранят меня, не сержусь, что бранят меня неприятели литературные, продажные таланты, но грустно мне это всеобщее невежество, движущее столицу, грустно, когда видишь, что глупейшее мнение ими же опозоренного и оплеванного писателя действует на них же самих и их же водит за нос; грустно, когда видишь, в каком еще жалком состоянии находится у нас писатель.

Но в сущности, замечает Салтыков, это был «все тот же достолюбезный Держиморда <…> Почищенный, приглаженный, выправленный, но все такой же балагур, готовый во всякое время и отца родного с кашей съесть, и самому себе в глаза наплевать…» И далее следует характеристика русской бюрократии в целом, как некоей «неразрешимой психологической загадки», разгадку которой Салтыков видит в продажности и корыстолюбии русской бюрократии, в ее цинизме, в отсутствии у нее тех самых «основ», которые она была призвана внедрять и охранять.

Страницы, посвященные обстоятельным и точным описаниям пройденного пути, чередуются с поэтическими описаниями природы, с философскими раздумьями, с лирическими переживаниями, вызванными созерцанием природы и чувством тоски по оставшейся вдали родине; гневные обличения продажной и лживой китайской администрации чередуются с выражением теплого участия и глубокого человеческого сочувствия к судьбе забытых кочевников, и, наконец, повсюду вкраплены страницы полные нежного и мягкого юмора, особенно в тех случаях, когда он говорит о повадках и нравах птиц или зверей.

В цикле антибуржуазных песен (опубликованных частично лишь в 1847 году, а главным образом в посмертном сборнике) он с отвращением и сарказмом изображает жирных «слизняков моей страны» («Улитки»), омерзительных «июльских червей» («Черви»), подтачивающих корни здоровой жизни нации; а в песне «Бонди» с памфлетной силой обрушивается на денежных дельцов, заражающих духом продажности и стяжательства всю Францию, сверху донизу, и столь же преступных, на взгляд поэта, как разбойники, некогда хозяйничавшие в лесах под Парижем.

Мы обнаружим там собак охрипших свору, Облаивающих страну, Зовущих города к всеобщему раздору И накликающих войну; Отыщем скользких змей, что гения задушат, Едва расправит он крыла, И жалом клеветы отравят и разрушат Надгробье мертвого орла; Найдем обжорливых, драконовидных гадин, Что за червонец иль за грош Пускают по миру, распространяют за день Потоком льющуюся ложь; Мы табуны страстей продажных обнаружим, Всё осквернившие вокруг, Которые живут и действуют оружьем Клыков и загребастых рук.

Мы родились во времена позора, В постыднейшее из времен, Когда весь белый свет, куда ни кинешь взора, Продажной дрянью заклеймен; Когда в людских сердцах лишь себялюбье живо, Забвеньем доблести кичась, И правда скована, и царствует нажива, И наш герой — герой на час; Когда присяги честь и верность убежденью Посмешище для большинства И наша нравственность кренится и в паденье Не рассыпается едва; Столетье нечистот, которые мы топчем, В которых издавна живем.

Нью-Йорк, где океан витрина, А магазины океан… Излишеств жизни исполина, где все продажность и обман; Где церкви стали бога банком, А банки чтутся точно храм Обогащения приманки; Евангелие и Коран Нью-Йорк, к тебе хожу с визитом на поклоненье каждый день Вспять возвращаюсь я избитым и под глазами тлена тень Нью-Йорк, ты деспот, ты обида, магнит и жертва, и капкан Златой Телец — твоя эгида на удивление векам!

К тому же разврат, как его продавала «генеральша», был тонкий, подкрашенный, даже раззолоченный: клиенты ее принадлежали к самому блестящему кругу Петербурга, — значит, были люди негрубые, — по крайней мере, в большинстве, — хотя поношенные, но элегантные, с приятными манерами и кротким обращением, ищущие и в продажной любви некоторой иллюзии флирта; так что ужас своего положения жертвы госпожи Рюлиной, если не очень грызла собственная совесть, не ощущали очень назойливо и резко.

У кровати докторов Слышим сдержанное пенье Ветир далекий поведенье Изветшалый дряхлый ров Наступает передышка Мнет подушка вялый бок Тряска злоба и одышка Закисает желобок За окном плетется странник Моет дождь порог армяк Засосал его предбанник Весь раскис размяк И с улыбкою продажной Сел на изголовье туч Кузов-радость-солнце-важной Грязью бросивши онуч За его кривой спиною Умещусь я как нибудь Овеваем сединою Изрубивши камнем грудь.

Никакие богатства и почести ее не удержали, не захотела кривить душою, — бросила все и ушла… Маша вынуждена была согласиться: — Да, если так, то, конечно… Но Адель, все с той же пылкостью, напирала: — Как вы думаете: такая «гранд дама», как Полина Кондратьевна, женщина старого институтского воспитания, полная самой взыскательной внешней добродетели, стала бы поддерживать дружеские отношения с продажной женщиной и вешать ее портрет на стену своего будуара?

Другая – в заднице, – прошу прощенья, — Назначенная для оповещенья О тысяче вновь изданных томов, О пачкотне продажных болтунов, О насекомых нашего Парнаса, Блистающих в теченье получаса, Чтобы мгновенно превратиться в прах, О ворохах бумаги истребленной, В коллегиях навек похороненной, О всех бездарностях, о дураках, О гнусных и тупых клеветниках, О Саватье, орудии подлога, Который рад оклеветать и бога, О лицемерной шайке пустомель, Зовущихся Гийон, Фрерон, Бомель.

Знаете, жизнь так скучна и однообразна, мужчины так отвратительно осточертели, быть и чувствовать себя вещью продажной так ненавистно отошнело, что хочется хоть немножко себе воли дать, попраздновать и позабавиться по-своему… — Знаю, что игрушки, но согласитесь, что год тому назад вам подобные игрушки не пришли бы в голову, а сейчас они вам очень нравятся, и вон как вы вскинулись на меня в их защиту… Игрушки!

Париж, который был когда-то в глазах всех народов городом свободы, теперь представляется воображению поэта в образе «дьявольского котла», где копится жидкая грязь, чтобы, извергнувшись, затопить весь мир; души людей опустошены погоней за наживой; нет более великих помыслов и возвышенных идей; гибнет искусство — театр превратился в вертеп, продажность прессы сделала даже книгопечатание проклятием, а машина, придуманная «потомками Прометея» для помощи человеку, стала его врагом.

О циничных судьях, о продажных членах конгресса, губернаторах, мэрах — вот они стоят, растерянные, у позорного столба, О мямлящих или вопящих попах (скоро, скоро все их покинут), О том, что год от года убывает порядочность и авторитет чиновников, судей, амвонов и школ, О том, что растет, крепнет, ширится понимание и собственное достоинство у мужчин и женщин, Об истинном Новом Свете — о лучезарных Демократиях повсюду, — Их политика,

Ранее знавал я продажных женщин, покупал их, изучал, но у тех не было невинного румянца и искренних голубых глаз, которые видел я в то майское утро, когда шел лесом на теневскую ярмарку… Я, сам испорченный до мозга костей, прощал, проповедовал терпимость ко всему порочному, снисходил до слабости… Был я того убеждения, что нельзя требовать от грязи, чтобы она не была грязью, и нельзя винить

На это Барыков отвечал: «Не имея в экономии продажного табаку, я очень горжусь предпочтением, оказываемым ему Василием Петровичем, которому прошу препроводить прилагаемых при этом четыре фунта; но так как у меня правило, что берущий табак обязан в то же время получить из моего питомника известное число деревьев, то вместе с сим прошу принять от меня 50 елок, простых и веймутовых сосен и лиственница».

Освободителем, освободителем я называла вас, — позора моей продажности, унижения моего рабства, отвращения к вечно алчной дряхлости, от необходимости лгать, уступать, развращаться, от всех этих гнусных, горьких и двусмысленных вещей, от которых погибли мои годы и мои мечты, освободителем для радости, для глубокого вздоха, для долгого полета, для жажды, открывшей источник, для голода, выбирающего свой плод, для отваги, ищущей опасности, для прекрасной жизни!

Мы коснулись одной печальной черты, — писал Марк Твен в предисловии к одному из изданий романа, — и олицетворение её доставило нам мало радости — это позорная продажность, в последнее время вкравшаяся в нашу политическую жизнь и в немногие годы распространившаяся до такой степени, что разложение охватила часть каждого штата, каждой территории союза…» Стремление делать деньги, жажда золота губительны для человека и для нации.

Но в тот час, под влиянием подозрений графа, мне представилось, что доктор, согласясь на просьбу, обличил себя, как продажного шарлатана, ибо только они одни способны в любой час и в любом месте вызывать призраки, – так что готов я был поставить его на одну доску с плутами, разъезжающими по деревням для распродажи разных амулетов, целебных пластырей, волшебных пилюль, неразменных талеров и прочего.