Цитаты со словом «предаться»

Пытка тянулась все послеполуденное время, и сами мы, совершавшие сотни раз тот же проступок, с шиканьем и гоготаньем предались низкому истязанию того, который не воспротивился соблазну и за то был выставлен перед нами, как позорный преступник.

А я бессвязные связать стараюсь речи, Дыханьем пламенным дыхание ловлю, Целую волоса душистые и плечи, И долго слушаю, как ты молчишь, — и мне Ты предаешься вся для страстного лобзанья, — О друг, как счастлив я, как счастлив я вполне!

Брошусь, как волна на сушу, И, тебе предавши душу, улечу я к небесам.

Нанял; с богом мы съездили; нынче ж поутру в обратный Поплыли путь; но сделался ветер противный; а к ночи Буря — и буря, какой мне ни разу видать не случалось; Ветром вырвало весла из рук у гребцов; беспомо́щно Были мы преданы морю, которого волны как щепку Наш челнок подымали с хребта на хребет; и несло нас Прямо сюда; сквозь туман и сквозь пену чернел в отдаленье Этот берег: уж были мы близко; но бедную лодку Нашу так и кружило, вдруг поднялась

Ноябрь 1904 «Ты спишь, от долгих ласк усталая, Предавшись дрожи корабля, А все растет полоска малая, — Тебе сужденная земля!

Всех упований подпорой, надежной помощницей в битвах Грекам Паллада была искони; но с тех пор как преступный* Сын Тидеев и с ним Улисс*, вымышлятель коварных Козней, из храма Палладиум, стражей высокого замка Смерти предав, унесли и рукой, от убийства кровавой, Девственно-чистых богини одежд прикоснуться дерзнули — Кончилась наша доверенность к ней, охладела надежда, Сила упала, от нас отклонилась богиня; и зрелись Явные знаки гнева Тритоны: лишь только во стане Был утвержден похищенный идол, ожившие

Исаия LIII, 12: Посему я дам ему часть между великими, и с сильными будет делить добычу, за то, что предал душу свою на смерть и к злодеям причтен был, тогда как он понес на себе грех многих и за преступников сделался ходатаем.

Все-таки мне кажется, я способна была любить этого маленького негодяя, я была бы ему предана, несмотря на все, как животное… Еще и сегодня я вспоминаю с сожалением его нахальную, жестокую и вместе с тем хорошенькую мордочку… его надушенную кожу… все то, что было ужасного и вместе с тем привлекательного и возбуждающего в его развращенности… И

Тайное станет мне явным, твоей лишь поверю я власти, В час, как покорно предамся последней, губительной страсти… 30 июня — 1 июля 1912 Ты к мальчику проникнешь вкрадчиво, Добра, как старшая сестра; Браня его, как брата младшего, Ты ласково шепнешь: «Пора!»

Нс бессмертны они, эти люди, меж нами — другие, Но помногу веков предаются они бытию, И, насытившись жизнью, бросаются в воды морские, Унося в глубину сокровенную тайну свою.

Они были одни… Я не знаю, как это вышло, но быстро, как молодые люди, которые желают воспользоваться коротким перерывом, они предались игре, которая мне не понравилась… Это было, как одно дуновение страсти, мгновенное опьянение… Потом они вспомнили о Шарлотте. —

Хотя и есть по изгибу залива Путь, но морем ближе: и я с гребцами надежными лодку Нанял; с богом мы съездили; нынче ж поутру в обратный Поплыли путь; но сделался ветер противный; а к ночи Буря — и буря, какой мне ни разу видать не случалось; Ветром вырвало весла из рук у гребцов; беспомо́щно Были мы преданы морю, которого волны как щепку Наш челнок подымали с хребта на хребет; и несло нас Прямо сюда; сквозь туман и сквозь пену чернел в отдаленье Этот берег: уж были мы близко; но бедную лодку Нашу так и кружило, вдруг поднялась и на нас повалилась С страшным шумом большая волна; и сам я не знаю, Лодку ль она опрокинула, я ли

Все это читатель имеет право напомнить мне, и все это, с своей стороны, я готов бы был повторить и подтвердить в более, насколько возможно, сильных доказательствах и фактах, если бы мною руководило не столько желание предаться изображению трудовой жизни «без греха», сколько другое, более настоятельное желание, чтоб эта безгрешная жизнь, золотые зерна которой рассыпаны по всей русской земле, не была обречена на непрестанное пребывание в навозных кучах и чтоб эта драгоценность не была разменена на медную монету… Что это точно жизнь без греха и что это точно драгоценность, мы будем говорить тогда, когда отделаемся и раз

Каждое чувство бывает понятней мне ночью, и каждый Образ пугливо-немой дольше трепещет во мгле… Самые звуки доступней, даже когда, неподвижен, Книгу держу я в руках, сам пробегая в уме Все невозможно-возможное, странно-бывалое… Лампа Томно у ложа горит, месяц смеется в окно, А в отдалении колокол вдруг запоет, – и тихонько В комнату звуки плывут: я предаюсь им вполне; Сердце в них находило всегда какую-то влагу, Точно как будто росой ночи омыты они… Звук все тот же поет, но с каждым порывом иначе: То в нем меди тугой более, то серебра.

Во мне она вспыхнула; я был увлечен этой девушкой, я был околдован ею; вокруг нее был какой-то волшебный очерк; вступив за его границу, я уже не принадлежал себе; она вырвала у меня признание, она разогрела во мне любовь, я предался ей, как судьбе, она не требовала ни обещаний, ни клятв, когда я держал ее в своих объятиях и сыпал поцелуи на ее огненное плечо; но сама клялась любить меня вечно – мы расстались – она была без чувств, все приписывали то припадку болезни – я один знал причину – я уехал с твердым намерением возвратиться скоро.

Свят ecu и Пресвят, и великолепна слава Твоя, Иже мир Твой тако возлюбил ecu, яко же сына Твоего Единородного дати, да всяк, веруяй в Него, не погибнет, но имать Живот Вечный, Который, пришед и все смотрение о нас исполнив, в ночь, в которую был предан, или, лучше, Сам Себя предал за жизнь мира, взявши хлеб в святыя Свои, пречистыя, непорочныя руки, благодарив, благословив, освятив, преломив и давши святым своим ученикам и апостолам, сказал… И громко возглашает иерей слова Спасителя: Приимите, ядите, Сие есть Тело мое, еже за вы ломимое во оставление грехов.

Сколько могу судить, глядя на современные события издалека, упреки падают на следующих из нас: во-первых, на всех предавшихся страху, которым уж если предаваться страху, то следовало бы предаться ему не по поводу каких-либо внешних событий, но взглянувши на самих себя, вперивши внутреннее око во глубину души своей, где предстанут им все погребенные ими способности души, которых не только не употребили в дело во славу божью, но оплевали сами, попрали их и отлученьем их от дела дали ход волчцам и терниям покрыть никем не засеваемую ниву.

Он бродит, он летает, ломит он Могучий форт, и крепость, и донжон, Кровь проливает, присуждает к платам, Мать с дочерью шлет на позор к солдатам, Монахинь поруганью предает, У бернардинцев их мускаты пьет, Из золота святых монету бьет И, не стесняясь ни Христа, ни Девы, Господни храмы превращает в хлевы: Так в сельскую овчарню иногда Проникнет хищный волк и без стыда Кровавыми зубами рвет стада В то время, как, улегшись на равнине, Пастух покоится в руках богини, А рядом с ним его могучий пес В остатки от съестного

Человек, удаляющийся от всякого упражнения и убегающий труда, мыслит о себе с надменностию, что он довольно уже во всем знающ; его самолюбие и тщеславие, соединяясь с ленностию и беспечием, заставляют его с презрением отвергать всякую науку, которая для изучения требовала бы какого-либо труда: следственно, ежели кто с юных лет предается обманчивым прелестям праздной жизни, тому никак будет невозможно впредь исправить потерянное время; во-первых, потому, что оно никогда назад не возвращается; а, во-вторых, потому, что полученные злые привычки тогда уже истреблены быть не могут.

Луна, восходящая над сосновою рощею, напоминает поэту другую луну, которая, в это томительное для его души время, восходит, далеко, там, где природа так роскошно-прекрасна, – и поэт предается невольно мечте о ней, которая в эту пору одна идет к берегу моря и садится под его скалами… Не ревность, а страсть, трепещущая за свое блаженство, заставляет его успокоивать себя мыслию, что она – одна и что ему должно быть спокойным… И сколько жизни, какой энергический порыв страсти высказывается в слове: «Но если», отрывисто заключающем пьесу!

Буйслав до отшествия моего часто посещал меня тайно и разговаривал со мною о пользе народной и о должностях государя, и могу обнадежить, что он с великою радостью принялся исправлять свои погрешности; но после узнал я, что он скоро по выходе моем из Полянии забыл мои советы и предался во власть страстям своим; пожалованный от него на мое место овладел доверием его и умел это употребить во зло с таковым искусством, что все разорения, учиненные им в отечестве, пали на голову его государя.

Вон там, на той крыше некогда мы веселились мирно и радостно, там звучали беззаботные песни, лапа в лапу и к груди грудь, мы там составляли одну нераздельную душу… Туда-то хотел наш друг взобраться, чтобы в тихом одиночестве поскорбеть вместе с сеньором Пуффом, предаться воспоминаниям о минувших веселых днях, о прекрасных днях в Аранжуэце, но филистеры-шпицы, желавшие всячески воспротивиться возрождению нашего котовского союза, понаставили капканов во всех темных углах чердака, в один из них и попал кот Муций.

Глава этой Думы Мстиславский писал Сигизмунду отчаянное письмо: «что обстоятельства ужасны и время дорого; что одна столица еще не изменяет Владиславу, а Держава в безначалии готова разделиться; что Ивань-город и Псков, обольщенные генералом Делагарди, желают иметь Царем Шведского Принца; что Астрахань и Казань, где господствует злочастие Магометово, умышляют предаться Шаху Аббасу; что области Низовье, Степные, Восточные и Северные до пустынь Сибирских возмущены Ляпуновым; но что немедленное прибытие Королевича еще может все исправить, спасти Россию и честь Королевскую».

Сии суть средства, которые правительство употребило, чтобы возвратить порядок и облегчить ваше положение; но, чтобы достигнуть до того, нужно, чтобы вы с ним соединили ваши старания, чтобы забыли, если можно, ваши несчастия, которые претерпели, предались надежде не столь жестокой судьбы, были уверены, что неизбежимая и постыдная смерть ожидает тех, кои дерзнут на ваши особы и оставшиеся ваши имущества, а напоследок и не сомневались, что оные будут сохранены, ибо такая есть воля величайшего и справедливейшего из всех монархов.

Все-таки мне кажется, я способна была любить этого маленького негодяя, я была бы ему предана, несмотря на все, как животное… Еще и сегодня я вспоминаю с сожалением его нахальную, жестокую и вместе с тем хорошенькую мордочку… его надушенную кожу… все то, что было ужасного и вместе с тем привлекательного и возбуждающего в его развращенности… И очень часто еще до сих пор я ощущаю на своих губах огонь его поцелуев, хотя они уже давно должны бы

Сии убийства продолжались пять недель и заключились грабежом общим: Иоанн с дружиною объехал все обители вокруг города; взял казны церковные и монастырские; велел опустошить дворы и келии, истребить хлеб, лошадей, скот; предал также и весь Новгород грабежу, лавки, домы, церкви; сам ездил из улицы в улицу; смотрел, как хищные воины ломились в палаты и кладовые, отбивали ворота, влезали в окна, делили между собою шелковые ткани, меха; жгли пеньку, кожи; бросали в реку воск и сало.

Но последние его поэмы, писанные им в то время, когда Кавказ скрылся от него со всем своим грозным величием и державно возносящеюся из-за облак вершиною, и он погрузился в сердце России, в ее обыкновенные равнины, предался глубже исследованию жизни и нравов своих соотечественников и захотел быть вполне национальным поэтом, – его поэмы уже не всех поразили тою яркостью и ослепительной смелостью, какими дышит у него все, где ни являются Эльбрус, горцы, Крым и Грузия.

Это меня так убрал мил-сердечный друг за любовь к нему за верную: за то, что того, которого больше его любила, для него позабыла и вся ему предалась, без ума и без разума, а он меня за то в крепкое место упрятал и сторожей настановил, чтобы строго мою красоту стеречь…» И с этим вдруг-с как захохочет и молвит с гневностью: «Ах ты, глупая твоя голова княженецкая: разве цыганка барышня, что ее запоры удержат?

Правитель гордый, разумом велик, Спустил свирепых псов раздора, Науськав свору их на материк{206} И океанские просторы; И для того, чтоб обуздать их пыл, Чтобы продлить их исступленье, Он предал пламени, он обратил В пустыню нивы и селенья; Лил кровь, как воду, холоден и строг, И, гнев народный презирая, Невыносимым бременем налег На плечи собственного края;{207} И, расточив, как раненый боец, Свою чудовищную силу, Снедаем тщетной злобой, наконец Сошел безвременно в могилу.

Но если ты святую дружбы власть Употреблял на злобное гоненье; Но если ты затейливо язвил Пугливое его воображенье И гордую забаву находил В его тоске, рыданьях, униженье; Но если сам презренной клеветы Ты про него невидимым был эхом; Но если цепь ему накинул ты И сонного врагу предал со смехом, И он прочел в немой душе твоей Все тайное своим печальным взором, - Тогда ступай, не трать пустых речей - Ты осужден последним приговором.