Цитаты со словом «покой»

Но нет, Корней в лесу, Осталась только скотница Елена Да пчельник Дрон… Щенок замял осу И сено взрыл… Молочный голубь комом Упал на крышу скотного варка… Везде открыты окна… А над домом Так серебрится тополь, так ярка Листва вверху — как будто из металла, И воробьи шныряют то из зала, В тенистый палисадник, в бересклет, То снова в зал… Покой, лазурь и свет… В конюшне полусумрак и прохладно, Навозом пахнет, сбруей, лошадьми, Касаточки щебечут… И Ами, Соскучившись, тихонько ржет и жадно Косит свой глаз лилово-золотой В решетчатую дверку… Стременами Звенит барчук, подняв седло с уздой, Кладет, подпруги ловит — и ушами Прядет Ами, вдруг сделавшись стройней И выходя на солнце.

Потом призрачная фантоша в недрах стереоскопа стала стеречь мертвенным взором витрину со скарабеями: ведь у этой витрины увидала она когда-то полюбившийся ей детский облик; и этим взором, затаившим в себе ее выцветшую думу о мальчике, она охраняла в далеком доме вечный покой моего двойника; ревниво боясь, чтобы не похитили его из ее печальных областей; оберегая его тайну и с нею все иные тайны прошлого… Я не знаю и страшусь знать, кем была она в нашем, живом мире, когда в туманном детстве я встретился с ней; но из владений ее двойника не уйти призраку мальчика, что сидит теперь во мраке невозвратной комнаты.

И если бы художником я был, Я б написать в то время был готов Свет, что по суше и воде скользил, Поэта грезу, таинство миров; Тебя я написал бы не такой, Какая ты сейчас на полотне, Но у воды, чей нерушим покой, Под небом в безмятежной тишине; Ты б летописью райскою была, Сокровищницей бестревожных лет, Тебя б любовно ласка облекла Лучей, нежней которых в небе нет, Под кистью бы моей предстал тогда Покоя элизейского чертог, Где нет борьбы тяжелой и труда, А лишь Природы жизнь да ветерок, — Такую бы картину создал я, Когда душа мечте попала в плен, В нее вместил бы

Ни пышный блеск, ни резвый шум Полуночных балов, Ни барабанный бой, ни вой Охотничьих рогов, Ни смех пустой, ни приговор Коварной клеветы, Ничто не возмущало в ней Таинственной мечты… Как будто слава, отразясь На ней своим лучом, В ней берегла покой души И грезы о былом, Или о том, кто, силу зла Изведав, завещал Ей всепрощающую скорбь И веру в идеал… 3 Я помню час, когда вдали Вершин седые льды Румянцем вспыхнули и тень С холмов сошла в сады, Когда Метех (1) с своей скалой Стоял, как бы в дыму, И уходил сионский крест (2) В ночную полутьму.

Из ее устрашающих бойниц на голову врага лилось кипящее масло, горящая смола и расплавленный свинец; ее подземелья, усыпанные человеческими костями, ее застенки для четвертования были ареной неслыханных трагедий; мрачной громадой возвышалась она над этим лесом; пятнадцать веков укрытая лесной сенью, она вкушала грозный покой, на много миль вокруг она была единственной владычицей, единственным кумиром и единственным пугалом; она царила, она была само варварство, варварство самодержавное, — и вдруг прямо перед ней, словно дразня ее, возникло что-то, нет, не что-то, а кто-то столь же ужасный, как она сама, — возникла гильотина.

Этот монастырь, производивший внушительное впечатление и как церковь и как господское поместье, этот дворец духовенства, в котором парижские епископы считали за честь провести хотя бы одну ночь, его трапезная, которая благодаря стараниям архитектора по облику, красоте и великолепному окну-розетке напоминала собор, изящная часовня Богородицы, огромный спальный покой, обширные сады, опускная решетка, подъемный мост, зубчатая ограда на зеленом фоне окрестных лугов, дворы, где среди отливающих золотом кардинальских мантий сверкали доспехи воинов, — все это, сомкнутое и сплоченное вокруг трех высоких романских шпилей, прочно покоившихся на готическом своде, вставало на горизонте великолепной картиной.

Ты, кто, вовеки устали не зная, Завоевал себе повсюду славу, Делами создал кто свою державу, Ты, кто порой со тщаньем и терпеньем Своих владений занят управленьем, Порой же, забывая о покое, Ведешь войну, блестя вооруженьем, Как Марса воплощение земное; Порою же, освобожден от пеней И от трудов, в неведенье счастливом Охоте предан, горы попирая, И мчишься на коне нетерпеливом, Преследуя опасливых оленей, Что длят свои мученья, убегая, — Увидишь: возмещая Досуг, что мной утрачен, Я, рвением охвачен, Мое перо позднее так направлю, Что множество бессчетное прославлю Тех добродетелей, что ты являешь; Умру,

И когда замер последний звук, вступил звонкий тенор и повторил — как будто отозвалась земля на жалеющие и ласковые слова, и мольбою дышала ее молитвенная речь: Покой-ной но-о-чи всем уста-а-вшим… И с той же величавой грустью и покоем лился в пространстве томный, мужественный бас: Весь день свой отдыха не зна-а-вшим… Что-то сверкающее и драгоценное, как слезы, упало с высокого неба и пронизало тьму широкого густого баса и нежным горячим стоном смешалось с воплями земли: Трудом купившим сво-ой по-

Черный челн усопших душ плывет, Весла их звенят на глади вод: Нет, нет конца… Тихо плещет вечности волна, Пена красно-черная мутна — Нет, нет конца… До краев ладья нагружена, Нива жизни смерти отдана — Нет, нет конца… Чьи-то стоны потрясли покой, Волчий вой не молкнет над рекой — Нет, нет конца… В Даугаву стекаются челны, Павших душ они полным-полны Нет, нет конца… Черный челн их медленно плывет, Весла их звенят на глади вод: Нет, нет конца… Нет, нет конца… Так рано пела птица!

Бедные матери, скрывающие, как позор, следы любви, как грубо и безжалостно гонит их мир и гонит в то время, когда женщине так нужен покой и привет, дико отравляя ей те незаменимые минуты полноты, в которые жизнь, слабея, склоняется под избытком счастия… … С ужасом открывается мало-помалу тайна, несчастная мать сперва старается убедиться, что ей только показалось, но вскоре сомнение невозможно; отчаянием и слезами сопровождает она всякое движение младенца, она хотела бы остановить тайную работу жизни, вести ее назад, она ждет несчастья, как милосердия, как

Вот уже десять дней, как наша милая сестра Мия кончила жизнь свою; ее болезнь (typhus cerebralis) продолжалась не более одиннадцати дней; она не много страдала; последние дни были спокойным, постепенным умиранием, в котором она почти до конца сохранила память; с самого начала болезни было в ней жадное желание причаститься с<вятых> тайн, и, когда это желание исполнилось, совершенный, светлый покой поселился в ее душе – этот покой выражался и на ее лице всякий раз, когда душа брала верх над слабеющим телом.

Он так ей говорил: «Когда бы мы смогли, Вдыхая запахи разбуженной земли И словно опьянев от тихого экстаза, Все связи с городом порвать, уехать сразу, Покинув грустный обезумевший Париж, Тогда, неважно где, искать покой и тишь Отправились бы мы вдали от царства злобы, Искать тот уголок, где обрели б мы оба Лужайку и цветы, и скромный дом, и лес, И одиночество, и синеву небес, И песню птицы под окном, и тени сада, И что еще тогда, скажи, нам было б надо?»

Даже в стихотворении, которое носит такое, казалось бы, конкретное название «Родному лесу» (1885), — все тот же литературный пейзаж, без определенных внешних черт, без зрительных образов, без вкуса, цвета и запаха, — это даже не пейзаж в точном смысле, а, если можно так сказать, пейзажный повод для лирико-психологической декламации на тему о вечном отдыхе и безмятежном покое: Надо мной раскинешь ты свой полог, Полог тот, как ночь, широк и чуден; Я усну — и будет сон мой долог, Будет долог, тих и непробуден!

В одно из первых моих тамошних утр, когда я собирался отправиться в колледж на только что приобретенном мощном красном автомобиле, я заметил, что г-н и г-жа Шейд, с которыми я до тех пор еще не встречался в обществе (как я узнал впоследствии, они полагали, что я предпочитаю быть оставленным в покое), хлопотали вокруг своего старого «паккарда» на скользком выезде из гаража, где он испускал страдальческий вой, но никак не мог извлечь замученное заднее колесо из ледяного ада выбоины.

И, будучи высоким помышленьем О славном долге, что ему достался Еще от предков (кто приумноженьем Земли, столь недешевой, занимался), Захвачен, каждым пользуясь мгновеньем, Он, когда свет дневной уже скрывался И звезды, ясно в небе расцветая, Как будто падали, к покою приглашая, Однажды, на златом лелеясь ложе, Где так простор мечтаниям дается, И в мыслях все вертя одно и то же — Свой кровный долг, что выполнить придется, — Вдруг видит сон, и этот сон дороже Ему всего и в сердце остается.

Видит она золотую голову с пышными волосами, пропитанными амброзией, окружающие молочную шею и пурпурные щеки, изящно опустившиеся завитки локонов, одни с затылка, другие со лба свешивающиеся, от крайнего лучезарного блеска которых сам огонь в светильнике заколебался; за плечами летающего бога росистые перья сверкающим цветком белели, и, хотя крылья находились в покое, кончики нежных и тоненьких перышек трепетными толчками двигались в беспокойстве; остальное тело видит гладким и сияющим; так что Венера могла не раскаиваться, что произвела его на свет.

Врачи уверяли их, что нет лучше условий для исцеления и продления жизни, как те, что имеются вне Земли: вечное солнце, постоянная и желаемая температура, полный покой для тела, отсутствие одеял, кроватей, одежды, давления и прикосновения к чему бы то ни было… Малейшей силы было довольно, чтобы поворачивать больного как угодно; все части его тела всегда открыты и доступны; не может образоваться пролежней от беспомощного лежания в сырости выделений… Наконец, полное отсутствие заразных начал… — Безнравственно открывать тело, — говорили пессимисты. —

Слово войдет означает удовлетворение потребности уверенности в духовной безопасности, в верной защите и крове, где можно найти мир духа и успокоение в Боге, как овцы находят защиту, кров и покой во дворе овчем; словами выйдет и нажить обрящет означается удовлетворение потребностей духовного питания нищею истины, добра, красоты в царстве мессии, где для удовлетворения всех потребностей духа — обилие всяких предметов, обширная нажить, где может питаться всякий, сколько хочет; в царстве Христовом есть всё для удовлетворения всяких духовных потребностей.

А если вы устанете от этих цветов зла, обратитесь к другим цветам, растущим в саду Пердиты, и охладите свое горящее чело, окунувшись в их росу, — пусть их красота принесет покой вашей душе; или же пробудите спящего в забытой могиле обходительного сирийца Мелеагра и потребуйте от возлюбленного Гелиодоры музыки, ибо в его песнях тоже заключен аромат цветов: красных цветов граната, и пахнущего миррой ириса, и сплетшихся нарциссов, и темно-синих гиацинтов, и майорана, и гибкой телекии.

Скажи мне сам прямо, я зову тебя – отвечай: представь, что это ты сам возводишь здание судьбы человеческой с целью в финале осчастливить людей, дать им наконец мир и покой, но для этого необходимо и неминуемо предстояло бы замучить всего лишь одно только крохотное созданьице, вот того самого ребеночка, бившего себя кулачонком в грудь, и на неотомщенных слезках его основать это здание, согласился ли бы ты быть архитектором на этих условиях, скажи и не лги! –

Семья проигравшего процесс Сафроныча хотя и сообщалась с миром через забор, но жила благодаря контрибуции, собираемой с Пекторалиса, в таком довольстве, какого она никогда до этих пор не знала, и, по сказанному Жигою, имела покой безмятежный, но зато выигравшему свое дело Пекторалису приходилось жутко: контрибуция, на него положенная, при продолжении ее из месяца в месяц была так для него чувствительна, что не только поглощала все его доходы, но и могла угрожать ему решительным разорением.

Великодушен был хозяин наш И в час раздумий, и под звоны чаш… Теперь в тех залах не поют рабыни — Их голоса сменил покой пустыни, Покой, который не дает уснуть… А я свой трудный продолжаю путь, И вместо кубка из ладони друга, Есть у меня копье, седло, подпруга; Навстречу тучам я лечу в тумане… Да, ночи здесь, на дальней Гвадиане{356}, Мне кажутся куда длиннее тех, Что я провел средь дружеских утех!

Однако Оутисы ошибались, ибо привидение никуда не исчезало из замка и, хотя превратилось теперь чуть ли не в инвалида, все же не думало оставлять их в покое, особенно когда ему стало известно, что среди гостей находится юный герцог Чеширский, двоюродный внук того самого лорда Фрэнсиса Стилтона, который однажды поспорил с полковником Карбери на сто гиней, что сыграет в кости с Кентервильским привидением, а утром был найден на полу ломберной полностью разбитым параличом.

Стоптанный лапоть, кем-то перекинутый через крышу сарая, изломанное топорище, побелевший кожаный башмак с отогнувшимся кверху каблуком и безличная масса каких-то истлевших предметов, потерявших уже всякую индивидуальность, — нашли в тихом углу вечный покой после более или менее бурной жизни за его пределами… На вершине мусорной кучи валялся старый-престарый кузов какого-то фантастического экипажа, каких давно уже не бывало в действительности, то есть в каретниках, на дворах и на улицах.

Сим письмом от 22 августа текущего года имею честь поставить вас, милостивая государыня, в известность о том, что по слабости здоровья, изможденного трудами и бдением на пользу престола и отечества, будучи чиновником тринадцатого класса и похоронив родителей, папеньку Николая Андреевича и маменьку Дарью Прохоровну, во блаженном успении вечный покой…» Но так как Наташа была неграмотна, то он письма не послал, но несколько раз перебелял его для себя и прибавлял новые пункты.

Обезоружило ли адмирала истинно страдальческое выражение отчаяния на лице злополучного мичмана, который, казалось, вполне сознавал, что ему следует поступить в прачки, а не служить во флоте, или просто случайно брошенный адмиралом взгляд на Монте-Кристо отвлек его внимание, но только адмирал оставил «мичмана-прачку» в покое и с большей резкостью в тоне сказал, обращаясь к капитану и отряхиваясь от воды: – У вас, Николай Афанасьевич, не военное судно, а кафешантан-с!

Счастье — это не только разделенная любовь, Не только почет, богатство, успехи в политике и войне; Но, когда жизнь медленно вянет, и утихают бурные страсти, И наступает великолепие прозрачных, тихих закатов, И легкость, свершенье, покой охватывают тело, словно свежий, благовонный воздух, И осенние дни светятся мягким сияньем, И наливается, наконец, яблоко и висит на ветке, созревшее и готовое упасть, — Тогда приходят самые счастливые, самые умиротворенные дни — Благостные дни в мирном раздумье.

Прочие стихотворения, помещенные в этом издании, были написаны во Пскове и Слободской ссылке: «Вдали, за сотни сотен миль…», «По зимним, снежным…», «Сам», «Равнодушные», «Былое», «Размышления в ночь накануне Нового года», «Лик земли роса покрыла», «Светлое счастье», «Вечерний покой», «В кольце тумана», «Сердцу тяжко», «Перед бурей», «Под зеленою сенью», «За матовой вуалью», «Мир был пустыней», «Моя тоска», «Звучащее пламя», «Последний луч», «Единственная звезда», «Золотистые листья», «Старые недуги», «Сломанные сосны», «Вперед!»,

Где-то плачет ребенок, и Варька слышит, как кто-то ее голосом поет: — Баю-баюшки-баю, а я песенку спою… Возвращается Пелагея; она крестится и шепчет: — Ночью вправили ему, а к утру богу душу отдал… Царство небесное, вечный покой… Сказывают, поздно захватили… Надо бы раньше… Варька идет в лес и плачет там, но вдруг кто-то бьет ее по затылку с такой силой, что она стукается лбом о березу.

Итак, если священникам храма, служителям образа, в день субботний дозволяется делать дела свои и они неповинны в том, что нарушают чрез то покой субботнего дня, предписанный законом, то не тем ли более неповинны в нарушении субботы служители самой истины, имеющей власть отменить и самые законы о субботе, когда они, эти служители истины, по необходимости в день субботы, для утоления голода, срывают колосья и едят во славу Божию. ———