Цитаты со словом «опасность»

Может быть, некоторые подумают, что избавленная женщина затем повиновалась идти с нашим богатырем без дальних размышлений, что женщины не чают иного счастья, чем оказаться в опасности наедине с пригожим и храбрым мужчиною; однако эта дама была совсем не того была свойства, и счастье привело её к пресечению горестей своего избавителя, как мы то скоро услышим. «

И все-таки чем больше лишений, чем больше опасностей, чем угрюмее и неприветливее горы, чем глуше тайга и чем больше следов тигров, тем с большим рвением идет китаец искатель.

Я довольствовалась малым мщением – лишить твоих родителей воззрения на тебя до тридцатилетнего твоего возраста; но ты, дерзновенный, до сего времени хочешь вкусить благополучие; такого не будет: ты определен к трудам и опасностям и не увидишь долго твою Алзану… Что до тебя, Тарбелс, ты мне жалок, но и друг Звениславов должен принять участие в его наказании».

А между тем в море на лодке, несмотря на явную, грозящую опасность, он покоен, не теряет головы даже и в таких случаях, когда и хороший, опытный пловец почувствовал бы страх и не рискнул бы ехать.

Осторожно, от дерева к дереву, от камня к камню, я стал удаляться от опасного места и, когда почувствовал себя вне выстрелов, вышел на тропинку и спешно пошёл назад к своему отряду.

С обыкновенною тонкостию Римского двора Папа льстил Царю и России; представлял ему, что Оттоманы могут, завоевав Венгрию, завоевать и Польшу с Литвою; что они уже и с другой стороны касаются наших владений, покорив часть Грузии и Персии; что Византийская и многие иные Державы пали от излишней любви к миру, от бездействия и непредвидения опасностей; что Феодору легко Послать войско в Молдавию и взять Султановы города на берегах Черного моря, где ожидает нас и слава и богатая добыча; что мы лучше узнаем там искусство военное, ибо увидим, как Немцы, Венгры, Италианцы сражаются и побеждают Турков; что от нас зависит присоединить к России земли счастливые благорастворением воздуха, выгодами естественными, красотою природы и чрез Фракию открыть себе

Эта русская душевная свобода есть, далее, некая внутренняя сила, сила страсти, сила жизненного заряда, темперамента, – для которой русский народный эпос имеет два описания: «А сила-то по жилочкам так живчиком и переливается…», и еще: «От земли стоял столб бы до небушки, ко столбу было б золото кольцо, за кольцо бы взял – Святорусску поворотил…» Опасность этой страсти – в ее бездуховности и противоразумности, в ее личном своекорыстии, в ее духовной беспредметности, в ее чисто азиатском безудерже… Кто не знает этой русской страстности, грозящего ей разлива, ее гона, ее скáчки, ее неистовства, ее гомона, – «Пугачевского», – сказал Пушкин, «Карамазовского», – сказал Достоевский, «Дядю Ерошку» назвал Лев Толстой, – тот, поистине, не знает Россию.

Но теперь, когда в Австрии, в Пруссии, в Швеции, в Швейцарии, в России и во всей Европе, в какой-то чрезвычайной прогрессии всё чаще и чаще проявляются случаи отказа от повиновения для исполнения воинской службы, случаи эти представляются властям уже не только не сумасшествием, но самым опасным пробуждением от сумасшествия, и правительства не только не выставляют эти случаи на всеобщий позор, но старательно скрывают их, зная, что спасение людей от их унижения, порабощения и невежества произойдет не через революции, рабочие союзы, конгрессы мира и книги, а через самый простой путь, – тот, что каждый человек, которого будут привлекать к участию в насилии над своими братьями и над самим

Василий стоит с честию в памятниках нашей Истории между двумя великими характерами, Иоаннами III и IV, и не затмевается их сиянием для глаз наблюдателя; уступая им в редких природных дарованиях – первому в обширном, плодотворном уме государственном, второму в силе душевной, в особенной живости разума и воображения, опасной без твердых правил добродетели, – он шел путем, указанным ему мудростию отца, не устранился, двигался вперед шагами, размеренными благоразумием, без порывов страсти, и приближился к цели, к величию России, не оставив преемникам ни обязанности, ни славы исправлять его ошибки; был не Гением, но добрым Правителем; любил Государство более собственного великого имени и в сем отношении достоин истинной, вечной хвалы, которую не

В городе Саратове, – писал он, – во многих местах известного государственного злодея и бунтовщика Пугачева его сообщники, злодеи ж, повешаны на виселицах, а протчие положены на колесы, руки и ноги их воткнуты на колья, кои и стоят почти чрез всю зиму, и, по состоянию морозов, ко опасности народной от их тел ничего доныне не состояло, а как теперь воздух стал переменен и наклоняется к теплоте чрез солнечный луч, к тому ж открываются дожди, от чего те тела могут все откроветь, и из-за того, в случае на город ветров, будет вредный дух, чем время далее, то оное умножатца будет более, почему обитатели города должны от того будут

Русский мир в его целом и великом измерении (макрокосм) должен был найти себе в лице Пушкина некий гениальный микрокосм, которому надлежало все принять: все величие, все силы и богатства русской души, ее дары и ее таланты, и в то же время – все ее соблазны и опасности, всю необузданность ее темперамента, все исторически возникшие недостатки и заблуждения; и все это пережечь, перекалить, переплавить в огне гениального вдохновения и показать русскому человеку, к чему он призван, какие глубины и высоты зовут его, какою духовною мудростью и художественною красотою он повинен Господу Богу, себе и другим народам… Вся жизнь Пушкина раскрывается перед нами как постановка и разрешение основных проблем

Я вижу, как, наклоняясь с седла, среди грохота скользящих каменьев, он сачком на длинном древке зацепляет с размаху и быстрым поворотом кисти закручивает (так, чтобы полный шуршащего биения конец кисейного мешка перелег через обруч) какого-нибудь царственного родственника наших аполлонов, рыщущим полетом несущегося над опасными осыпями; и не только он сам, но и другие наездники (младший урядник Семен Жаркой, например, или бурят Буянтуев, или еще тот представитель мой, которого в течение всего моего отрочества я посылал вдогонку отцу), бесстрашно лепясь по скалам, преследуют белую, многоочитую бабочку, ловят ее, наконец; – и вот она в пальцах отца, мертвая, с загнутым книзу, желтовато-волосистым, похожим на вербную сережку,

Так отвечав, обратился он к Эрмию, милому сыну: «Эрмий, наш вестник заботливый, нимфе прекраснокудрявой 30 Ныне лети объявить от богов, что отчизну увидеть Срок наступил Одиссею, в бедах постоянному; путь свой Он совершит без участия свыше, без помощи смертных; Морем, на крепком плоту, повстречавши опасного много, В день двадцатый достигнет он берега Схерии тучной, 35 Где обитают родные богам феакийцы; и будет Ими ему, как бессмертному богу, оказана почесть: В милую землю отцов с кораблем их отплыв, он в подарок Меди, и злата, и разных одежд драгоценных получит Много, столь много, что даже из Трои подобной добычи 40 Он не привез бы, когда б беспрепятственно

С Тавридою мы хотели мира; но Казанские беглецы, Князь Спат, Ямгурчей-Ази, Улан Ахмамет, сильные при дворе Хана, доказывали ему, что Иоанн обманывает его: говорит о мире, а велит Козакам строить город на Дону, готовит суда на Псле, на Днепре, имея намерение взять Азов, открыть себе путь в Тавриду; что сей Царь умнее, счастливее, следственно опаснее всех прежних Государей Московских; что он, будучи в войне с Ханом, умел завоевать Казань, Астрахань, Ливонию, Полоцк, – овладел землею Черкесскою, располагает Ногаями; что если Девлет-Гирей выдаст Короля Сигизмунда, то Царю не станет Польши и на год; что истребив Короля, Иоанн на досуге истребит и последний Юрт Батыев.

Разъяснения приезжего француза гораздо лучше определяют род и характер будущего общества: немного славянофильской риторики, туманная славянофильская фразеология, звенящая, как кимвал, также и в некоторых статьях г-на Сигмы (очень недовольного «свободой, равенством и братством» гнилого Запада), — а затем очень определенная националистская программа: раздражение глухих инстинктов племенной вражды во вкусе «Нового времени» и «Света», преследование инородцев и кошмары воображаемых опасностей от всемирного союза еврейства, от «пангерманизма», от иностранных шпионов в Троицкой лавре, наконец, от всех «живущих в России, но не русских людей», которые позволяют себе предпочитать спокойный патриотизм сознающего свои силы народа — надменной суетливости и кошмарам бретерствующего национализма… Pour la bonne bouche — маленький курьез.

Если Александр вообще будет осторожнее в новых государственных творениях, стараясь всего более утвердить существующие и думая более о людях, нежели о формах, ежели благоразумною строгостью обратит вельмож, чиновников к ревностному исполнению должностей; если заключит мир с Турцией и спасет Россию от третьей, весьма опасной, войны с Наполеоном, хотя бы и с утратою многих выгод так называемой чести, которая есть только роскошь сильных государств и не равняется с первым их благом, или с целостью бытия; если он, не умножая денег бумажных, мудрою бережливостью уменьшит расходы казны и найдет способ прибавить жалованья бедным чиновникам воинским и гражданским; если таможенные Уставы, верно наблюдаемые, приведут в соразмерность ввоз

Артно Грэндаль сделал множество обезьяньих прыжков и сальто-мортале на бедренной кости (tibia), получил растяжение жил, упавши на локти (cubitus), блуждающий взор, характерный при бешенстве, от слушания результатов баллотировки, сообщенных но беспроволочному телеграфу в газете «Petit Niçois»… Он, наконец, испустил последний вздох, раскрыв широко глаза по направлению к сенату; к счастью, смелый гражданин из числа странствующих граверов, невзирая на опасность, подобрал мозг, завернул его в тряпку и отправил в институт Пастера, чтобы определить его бешенство; после исследования мозг будет помещен в банке со спиртом, классифицирован как редкостная рыба, нечто среднее между штокфишем и лягушкой, и поставлен в музей поистине естественной истории Ниццы.

По кратких минутах начальник порта именем всего присутствия нам следующее говорил: «Правительство здешнее, получа вчерашний день донесение от начальника кораблей, который вас встретил в крайней опасности находящихся среди моря, определило для изъявления человеколюбия правления нашего и незнаемым нам народам, из всех государственных припасов и нашими работниками корабль ваш починить, как возможно наискорее, и, снабдя вас всем нужным для дальнего путешествия, отпустить немедленно, дабы великие льды мореплавание ваше не учинили опасным, и препоручило сие исполнение мне, но как архитектура вашего корабля есть отличная от нашей, то вам токмо надлежит определить своих приставов, которые бы делали указания нашим работникам.

Н о уже одни эти места могли бы сл ужит ь достат очны м ручательством, что Белинский никогда не л юбил ост анавл иват ься на пол овине пути из боязни, что с развит ием соединены свои оп ас-ности, как соединены они со всеми вещами на свете; все - таки эти опасност и, по его мнению, вовсе не так ст рашны , как та нравственная порча, кот орая бы вает необходимы м сл едствием непо-движност и; притом же, они с неизмеримы м избы т ком вознаг ра-жд ают ся положител ьны ми бл агами, какие дает развит ие.

Мы, префект полиции: Взяв в соображение 7 пункт закона 13 и 21 ноября и 3 декабря 1849 г., дающий министру внутренних дел право высылать (expulser) из Франции всякого иностранца, присутствие которого во Франции может возмутить порядок и быть опасным общественному спокойствию, и основываясь на министерском циркуляре 3 января 1850 года, Называемый (1е N-е, то есть nomme, но это не значит «вышеупомянутый», потому что прежде обо мне не говорится, это только безграмотная попытка как можно грубее обозначить человека) Герцен, Александр, 40 лет (два года прибавили), русский подданный, живущий там-то, обязан оставить немедленно Париж по объявлении сего и в

Негр Сам, чистильщик сапог в Бродвее, мостовой сторож, подозревавший незнакомца в каком-нибудь покушении на целость бруклинского моста, кондуктор вагона, в котором Матвей прибыл вечером к Central park, другой кондуктор, который подвергал свою жизнь опасности, оставаясь с глазу на глаз с дикарем в электрическом вагоне, в пустынных предместьях Бруклина, наконец, старая барыня, с буклями на висках, к которой таинственный дикарь огромного роста и ужасающего вида позвонился однажды с неизвестными, но, очевидно, недобрыми целями, когда она была одна в своем доме… К счастью, престарелая леди успела захлопнуть свою дверь как раз вовремя для спасения своей жизни.

У людей, защищавших Сталинград, образовалась некая постоянная сила сопротивления, сложившаяся как следствие самых разных причин — и того, что чем дальше, тем невозможнее было куда бы то ни было отступать, и того, что отступить — значило тут же бесцельно погибнуть при этом отступлении, и того, что близость врага и почти равная для всех опасность создали если не привычку к ней, то чувство неизбежности её, и того, что все они, стеснённые на маленьком клочке земли, знали здесь друг друга со всеми достоинствами и недостатками гораздо ближе, чем где бы то ни было в другом месте.

Окошки чистые, не малые, в которых стоит жидкая тина или вода, бросаются в глаза всякому, и никто не попадет в них; но есть прососы или окошки скрытные, так сказать потаенные, небольшие, наполненные зеленоватою, какою-то кисельною массою, засоренные сверху старою, сухою травою и прикрытые новыми, молодыми всходами и побегами мелких, некорнистых трав; такие окошки очень опасны; нередко охотники попадают в них по неосторожности и горячности, побежав к пересевшей или подстреленной птице, что делается обыкновенно уже не глядя себе под ноги и не спуская глаз с того места, где села или упала птица.

То, что в продолжение этих трех месяцев видел Нехлюдов, представлялось ему в следующем виде: из всех живущих на воле людей посредством суда и администрации отбирались самые нервные, горячие, возбудимые, даровитые и сильные и менее, чем другие, хитрые и осторожные люди, и люди эти, никак не более виновные или опасные для общества, чем те, которые оставались на воле, во-первых, запирались в тюрьмы, этапы, каторги, где и содержались месяцами и годами в полной праздности, материальной обеспеченности и в удалении от природы, семьи, труда, то есть вне всех условий естественной и нравственной жизни человеческой.

Сам Архиепископ Гнезненский в беседе с Царским чиновником (Новосильцовым, посланным тогда в Вену) сказал ему, что Россия имеет одного непримиримого врага в Литве и в Польше: Батория, коему жить недолго; что у него открылись на ноге опасные раны и что медики не смеют целить их, боясь тем ускорить его смерть; что Стефан не любим народом за безмерное славолюбие и за худое обхождение с супругою; что и Вельможи и Дворянство хотят быть под рукою Феодора, зная Христианские добродетели сего Венценосца, ум и благость Царицы, мудрость и высокие достоинства Правителя, Бориса Федоровича Годунова. «

Сербинович говорил об этом событии так: «С кротостию нрава, с миролюбием, с полным к каждому доброжелательством, с уважением к заслугам и старшинству, Николай Михайлович соединял постоянство в чувствах родства и дружбе и великую твердость духа в опасностях как физических, так и нравственных: известно, что в 14 день декабря 1825 г., желая собственными глазами удостовериться, где государь, чтобы потом успокоить императрицу Марию, он вышел из дворца на Адмиралтейскую площадь, искал его глазами, принужден был вмешаться в толпу народа и лично подвергался оскорблениям людей или злонамеренных или обманутых злонамеренными, которых старался образумить.

Угадывая, что сей двадцатисемилетний государь, осужденный природою на всегдашнее малолетство духа, будет зависеть от вельмож или монахов, многие не смели радоваться концу тиранства, чтобы не пожалеть о нем во дни безначалия, козней и смут боярских, менее губительных для людей, но еще бедственнейших для великой державы, устроенной сильною, нераздельною властию царскою… К счастию России, Феодор, боясь власти как опасного повода к грехам, вверил кормило государства руке искусной — и сие царствование, хотя не чуждое беззаконий, хотя и самым ужасным злодейством омраченное, казалось современникам милостию божиею, благоденствием, златым веком: ибо наступило после Иоанпова!

С одной стороны, 12-й год потрясши всю Россию из конца в конец, пробудил ее спящие силы и открыл в ней новые, дотоле не известные источники сил, чувством общей опасности сплотил в одну огромную массу косневшие в чувстве разъединенных интересов частные воли, возбудил народное сознание и народную гордость и всем этим способствовал зарождению публичности, как началу общественного мнения; кроме того, 12-й год нанес сильный удар коснеющей старине: вследствие его исчезли неслужащие дворяне, спокойно родившиеся и умиравшие в своих деревнях, не выезжая за заповедную черту их владений; глушь и дичь

И все молчали, потому что молчал учитель, над которым пролетел тихий ангел забвения… Он забыл о римлянах, и о погибших братьях, и об отце, сложившем голову на войне за свободу, и о невинно пролитой крови, и о том, что его ждут убийства, и опасности, и вражда, и, может быть, заблуждения, и гибель… И, вздохнув полною грудью, Гамалиот сказал: — Люди должны быть братьями, а божий мир хорош… Но дальняя пыль, клубясь на дороге, катилась все ближе, и, прикрыв глаза рукою, Гамалиот увидел толпу людей, которые шли к его дому.

Правда, если мы вспомним, что о переводе в Крым из Кишинева, как Толстой пишет в письме к брату, он просил главным образом «из патриотизма», который в то время «сильно напал» на него, что он «предоставил начальству распоряжаться своей судьбой», что, наконец, как видно из его дневника того времени, его тогда захватывали и война, и военная служба, и боевая жизнь, и опасности, – то можно думать, что и слова, которые так шли в разрез со всеми мыслями его в 1890-ых—1900-ых гг., были естественны в 1855 г.