Цитаты со словом «немой»

Нельзя же двум великим историческим личностям, двум поседелым деятелям всей западной истории, представителям двух миров, двух традиций, двух начал — государства и личной свободы, нельзя же им не остановить, не сокрушить третью личность, немую, без знамени, без имени, являющуюся так не вовремя с веревкой рабства на шее и грубо толкающуюся в двери Европы и в двери истории с наглым притязанием на Византию, с одной ногой на Германии, с другой — на Тихом океане.

Чем кончилась первая младенческая любовь моя -- скажу позднее, тем более что чувство мое было с перерывами -- то исчезало, то снова выплывало и выносило меня на высоту какого-то восторженно-благоговейного созерцания, делало меня немым и робким в присутствии веселой и беззаботной девочки, в отсутствии же заставляло меня мечтать о ней так, как девочки пяти лет мечтают о красивой кукле, виденной ими в магазине, и мысленно целуют ее, как живую.

И, каждый звук ловя, с тоскою озирает Безжизненную ширь сверкающих равнин,— Не там, но в тихий час под бледною зарею, В прохладной, сочной мгле пестреющих долин, Под небом севера, мне грезится порою Воздушный сонм теней и призрачных картин… Прощайте все, с кем пил я чашу круговую За славу шумную, венки и алтари: От грез моих былых иду я в даль немую, Иных ищу цветов, я жду иной зари… Иная грезится мне Слава — там, за далью Неведомых равнин… Не пламенем и сталью, Не силой куплена, жестокой и слепой; В скрижалях мудреца, в созвучиях поэта Великой вестницей добра, свободы, света Является она пред чуткою толпой.

Ни песен, ни шума… Всё замерло в чаще; вокруг разлита Какая-то полная дум красота, Какая-то стройная дума… Всё будто бы грезит — не смутными снами, А странным, прозрачным подобием сна,— И кажется мне, что сама тишина Трепещет немыми струнами… Гляжу и любуюсь… И, мнится, готова Природа поведать мне тайну свою, — И я, как влюбленный, пред нею стою И жду вдохновенного слова… Но тихо, как прежде, в дубраве угрюмой, И тщетно стараюсь я в звуки облечь Ее вековечную, стройную речь С ее величавою думой… Всё движется стройно: плывут облака, Колеблется небо… Ладьей мировою, Как парусом белым, как легкой ладьею,

В Японии, где светят хризантемы, Как светят в небе звезды в час ночей, В Ниппоне, где объятья горячей, Но где уста для по целуя немы; Где все холмы, как части теоремы, Размерны; где, виясь в полях, ручей Есть часть картины; где поток лучей Златыми явит и стальные шлемы; В Нихоне, в Корне Света, где и свет Как будто не природно безучастен, А с мыслью вместе и сердцам подвластен, – Я видел сон, что каждый там поэт, Что миг свиданья полнопевно страстен, За страстью же – раскаяния нет.

Люблю твой золотой, твой мраморный собор, На сон, на волшебство, на вымысел похожий, Народной площади величье и простор И сумрак галерей в палаццо древних Дожей, Каналы узкие под арками мостов И ночью в улице порою звук несмелый Ускоренных шагов; Люблю я мрамор почернелый Твоих покинутых дворцов, Мадонны образок с лампадой одинокой Над сваями, в немых лагунах Маломокко, Где легче воздуха прозрачная вода: Она живет, горит, и дышит, и синеет, И, словно птица, в ней гондола, без следа, Без звука, – черная, таинственная реет.

Да, я останусь до конца верна тому, от чего в первый раз забилось мое сердце, — тому, что я признала и признаю правдою, добром… Лишь бы силы мне не изменили, лишь бы кумир мой не оказался бездушным и немым идолом… Если вы точно чувствуете ко мне дружбу, если вы точно меня не забыли, вы должны помочь мне, вы должны рассеять мои сомненья, подкрепить мои верования… Если он точно прав, я еще могу исправить прошедшее, я еще могу попасть в общую колею.

Борис в числе немногих был на Немане в день свидания императоров; он видел плоты с вензелями, проезд Наполеона по тому берегу мимо французской гвардии, видел задумчивое лицо императора Александра в то время, как он молча сидел в корчме на берегу Немана, ожидая прибытия Наполеона; видел, как оба императора сели в лодки, и как Наполеон, приставши прежде к плоту, быстрыми шагами пошел вперед и, встречая Александра, подал ему руку, и как оба скрылись в павильоне.

Нe было нужды и смысла разоблачать его на слежке: при первой же векшинской попытке накрыть Доньку врасплох тот сломя голову ринулся бы домой притвориться сонным, пьяным и немым… На извозчике Векшину до Машиной квартиры было рукой подать, но к ночи чуть потеплело, без оттепели, погода установилась целебная буквально от всех недугов на свете, а неубранный снежок так чудесно мягчил воздух, молодил напоминаньями детства, что грешно было пренебречь таким невечным благом бытия.

В голове — тесно, буйные — через край — слова, и я вслух вместе с солнцем лечу куда-то… нет, теперь мы уже знаем куда — и за мною планеты — планеты, брызжущие пламенем и населенные огненными, поющими цветами, — и планеты немые, синие, где разумные камни объединены в организованные общества, — планеты, достигшие, как наша Земля, вершины абсолютного, стопроцентного счастья… И вдруг — сверху: — А ты не думаешь, что вершина — это именно объединенные в организованное общество камни?

Безногий побежал и скоро Нашел Арфиста; был Арфист без рук, Но он упрямиться не стал и так Прекрасно начал на бесструнной арфе Играть, что меланхолик без ума Расхохотался; то Слепой увидя Всплеснул руками; вслух Немой хвалить Стал музыканта, а Безногий начал Плясать и так распрыгался, что много Сбежалося людей, и из толпы Вдруг выскочил Дурак: он изъявил Арфисту, прыгуну и всем другим Свое благоволенье.

Тут только я понял, что меня с самого утра водили какие-то неведомые силы, что я в их власти, — и в течение нескольких мгновений ничего в моей душе не было, кроме немолчного морского плеска — и немого страха перед овладевшей мною судьбой… Он лежал на спине, склонясь немного на бок, закинув левую руку за голову… правая была подвернута под его перегнутое тело.

Пожелаем тому доброй ночи, Кто все терпит во имя Христа, Чьи не плачут суровые очи, Чьи не ропщут немые уста, Чьи работают грубые руки, Предоставив почтительно нам Погружаться в искусства, в науки, Предаваться мечтам и страстям; Кто бредет по житейской дороге В безрассветной, глубокой ночи, Без понятья о праве, о боге, Как в подземной тюрьме без свечи… 1858 «Стой, ямщик!

Нет, синьор, не до гитары: Снилось мне, что муж мой старый Ночью тихо с ложа встал, Тихо вышел на канал, Завернул стилет свой в полу И в закрытую гондолу — Вон, как эта, там вдали — Шесть немых гребцов вошли…» <1850> Как у всех-то людей светлый праздничек, День великий — помин по родителям, Только я, сиротинка безродная, На погосте поминок не правила.

Пускай же мне грозят борьба, томленье, муки И после приступов болезни роковой — Дни, месяцы, года тяжелой мертвой скуки, — Я все готов терпеть с покорностью немой, Но только б у меня навек не отнимали Янтарных облаков и бесконечной дали; Но только б не совсем из мира я исчез, И только б иногда мне посмотреть давали На маленький клочок лазуревых небес!

Где бы ни был я, везде, как тень, со мной — Мой милый брат, отшедший в жизнь иную, Тоскующий, как ангел неземной, В своей душе таящий скорбь немую, — Так явственно стоит он предо мной И я, как он, и плачу, и тоскую, Но плачу ли, смеюсь ли, — дух родной, — Он никогда меня не покидает, Со мной живет он жизнию одной.

Аркадий Иванович встал, засмеялся, поцеловал невесту, потрепал ее по щечке, подтвердил, что скоро приедет, и, заметив в ее глазах хотя и детское любопытство, но вместе с тем и какой-то очень серьезный, немой вопрос, подумал, поцеловал ее в другой раз и тут же искренно подосадовал в душе, что подарок пойдет немедленно на сохранение под замок благоразумнейшей из матерей.

Радуйся, что ты не лошадь конножелезки, не коховская «запятая», не трихина, не свинья, не осел, не медведь, которого водят цыгане, не клоп… Радуйся, что ты не хромой, не слепой, не глухой, не немой, не холерный… Радуйся, что в данную минуту ты не сидишь на скамье подсудимых, не видишь пред собой кредитора и не беседуешь о гонораре с Турбой.

Она уже не могла говорить, уже могильные тени ложились на ее лицо, но черты ее по-прежнему выражали терпеливое недоумение и постоянную кротость смирения; с той же немой покорностью глядела она на Глафиру, и как Анна Павловна на смертном одре поцеловала руку Петра Андреича, так и она приложилась к Глафириной руке, поручая ей, Глафире, своего единственного сына.

Телефонист Цветков весь превратился в слух, едва удерживая в дрожащих руках трубку; телефонист Цветков почувствовал, что на щеках у него намерзает лед; не понимая, что он плачет, телефонист Цветков выбросился из-под снега в еще немую предутреннюю тишину, в это желто-алое стоянье над снегами чуть занимающейся зари, телефонист Цветков закричал, бросая в ледяной воздух невероятные слова.

Чуткая осина трепетала листвой, березки, ели, вязы стояли неподвижно, точно прислушиваясь к журчанию рождающейся реки… Мальчик испытывал странное ощущение: свое предчувствие кипучей и полной жизни, среди этого бережно сомкнувшегося точно в немом благоговении леса, — он перенес на самый лесок, на деревьями он боялся заговорить громче, боялся ступить каблуком на брошенную через ручей доску.

Это бездна, населенная чудовищами насилия и разврата; как и стена абсурда, она давит на хрупкое человеческое сознание, — только не снаружи, а изнутри: «Непостижимый ужас был в этом немом и грозном натиске, — ужас и страшная сила, будто весь чуждый, непонятный и злой мир безмолвно и бешено ломился в тонкие двери» («В тумане»).

Если б ты увидал за беседою нас, в разговорах, Где друг другу мы кубки любви подносили во взорах, Где в беседе горячечной, пылкой, немой, безъязыкой Наша страсть оставалась взаимной и равновеликой — Был бы ты поражен этим зрелищем дивным и странным, Ведь в глазах наших Йемен соединился с Ираном!

Всюду он видел ее глаза — ее спокойные глаза, горевшие глубоким огнем; он видел их в прекрасных чертах полуразрушенных античных статуй, в их немом, загадочном взгляде; он видел их в небе Рима, которое влюбленно улыбалось пушистым кипарисам, и среди листьев lecci, черных, блестящих, словно пронзенных стрелами солнца.

И сам в душе я скорби приумножил, Я видел в мире зло и был немым, Я зрел добро и был безмолвным тоже, Но вот возжег я огнь в душе и ожил И языком заговорил своим.

Я тихо сплю — я тот же и никто, Моя душа — воздушность фимиама» Сгибаясь, качаясь, исполнен немой осторожности, В подводной прохладе, утонченный ждущий намек Вздымается стебель, таящий блаженство возможности, Хранящий способность раскрыться, как белый цветок.

Не будь его, мы долго бы не знали Страданий женской любящей души, Ее заветных дум, немой печали, Лишь с ним для нас впервые прозвучали Те песни, что таилися в тиши.

Пусть моя десница мне неподвластной станет, пусть язык засохнет в моей немой гортани, если я забуду тебя, Ерушалаим, если мы веселье вне стен твоих узнаем!

А десятский – пик-пик… пик-пик… как цыплак стал пикать, как немой… только и разговору от его – кресты да орлы, орлы да кресты.