Предложения со словом «критик»

Между тем «вкус» как основной критерий оценки литературы совершенно неприемлем для Белинского, который пишет об этом в ряде статей и часто, возражая Шевыреву, опровергает его положения на том основании, что критик «Московского наблюдателя» строит свою аргументацию, исходя из «вкуса» светской гостиной, ее аристократического невежества.

Вместе с тем классики марксизма видели задачу всякой критики в том, чтобы выделить в концепциях буржуазных экономистов рациональные, научные элементы, углубляющие объективное познание экономической сущности капитализма.

Позиция Фрасимаха, как это видно из приведенных положений, по существу своему направлена не на оправдание какой-то одной определенной формы власти (например, правления знати) или критику другой (скажем, демократии): ведь во всех формах государства, по его представлениям, дело обстоит одинаково и понятие «сильнейшие» одинаково характеризует правителей всех форм.

Однако целью Добиньи как раз и было суммировать свои впечатления (в 1865 году один из критиков даже назвал его „главой школы впечатлений"), и он был готов пожертвовать некоторой точностью ради того, чтобы полнее передать вечно изменяющуюся природу.

Он спорил со всеми на равных началах, независимо от положения и возраста, терпимо относился к самой обидной критике своих произведений, позволяя даже смеяться над собой, как римский триумфатор, — конечно, не от слабости, но от полноты сил.

Модернисты высоко оценивали серьезное внимание марксизма к поддержанию неоднозначности, децентрализованности и идейной нефундаментальности философского учения, но в то же время критиковали марксистскую философию за жесткий упор на определенность, централизованность и идейную фундаментальность доктрины в целом.

В связи с этим он либо беспрестанно повторяет уверения в чистоте своей собственной критики, либо, чтобы отвлечь внимание читателя и своё собственное внимание от необходимости решительного объяснения критики с её материнским лоном – гегелевской диалектикой и немецкой философией вообще, – от необходимости преодоления современной критикой её собственной ограниченности и стихийности, он пытается создать, наоборот, такое впечатление, будто критике приходится иметь дело лишь с некоей ограниченной формой критики вне её – с критикой, остающейся, скажем, на уровне XVIII века, – и с ограниченностью массы.

Отмечая строки: Не для житейского волненья, Не для корысти, не для битв, Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв,— критик возлагает на Пушкина ответственность за распространение «чистого искусства», на бурный расцвет которого поэт якобы оказал значительное влияние.

Но самое главное достоинство всех этих публикаций заключалось в том, что ученый не только критиковал финансовую политику государства, но неизменно предлагал конкретный путь решения проблем, исправления допущенных ошибок, выстраивал финансовые расчеты расходов и доходов бюджета.

Это вполне отвечает основному учению Хомякова и, вместе с тем, показывает нам, насколько гносеологические взгляды Хомякова в этой части определялись религиозной критикой западного христианства… Целостность духа нужна, по Хомякову, не только для преодоления односторонности рассудочного познания, — она нужна и в самых первых ступенях познания, — в тех первичных актах, которыми начинается процесс познания.

Понимаемый таким образом коллективизм, как справедливо замечает Шеффле, освобождается от ряда возражений, направленных против старых форм социализма и, к сожалению, еще слишком часто попадающихся у критиков, которые подвергают действительному или мнимому разбору научный социализм, – как будто против последнего не существует достаточно многочисленных и основательных возражений.

Аникста (создателя цикла работ под названием «История учений о драме», где подробнейшим образом изложены суждения множества писателей, ученых и критиков о сущности и законах драматургии), сосредоточился на рассмотрении вклада, внесенного философами — Аристотелем, Лессингом, Гегелем — в теорию драмы.

Они вмешивались во все, они решали и перерешали, они всегда спорили друг с другом, не говоря уже о том, что в отношении к другим журналам, газетам, писателям, поэтам, критикам, философам и политикам (без политики Мережковские жить не могли, хотя свысока громили других «утилитаристов», стремившихся ограничить свободу искусства) их линия поведения, их «да» и «нет» были чрезвычайно извилистыми и все время менялись.

Федоров в журнале, который начал было издавать, разбирая довольно благосклонно IV и V главу <…>"; "Шестой песни не разбирали <…>"; "Критику VII песни в "Северной Пчеле" пробежал я в гостях <…>", тогда же: "При появлении VII песни Онегина журналы вообще отозвались об ней весьма неблагосклонно.

Но кратковременное увлечение молодого Островского некоторыми из славянофильских идей (чему, кстати сказать, Добролюбов существенного значения не придавал) многим критикам уже в наше время казалось настолько серьезным, что следы этих увлечений они готовы были находить даже там, где для этого не было решительно никаких оснований.

Ленин в своих работах по аграрному вопросу опровергает буржуазно-реформистские теории и разбивает доводы апологетов капитализма и «критиков Маркса» о пресловутом «законе убывающего плодородия почвы», мальтузианские взгляды о причинах бедствий трудящихся, нападки ревизионистов на марксистскую теорию земельной ренты и законы концентрации производства в земледелии, разоблачает буржуазную апологетику об «устойчивости» и «процветании» мелких хозяйств в земледелии при капитализме и

Таким образом, оценивая роль «Критических заметок» в истории социалистической мысли, можно сказать, что эта книга выполнила две функции: с одной стороны — подвергла марксистской критике как «субъективный метод», так и всю идеологию исторического волюнтаризма, довлевшую над умами российских интеллигентов в течение 1870-х и 1880-х годов; но с другой — сделала первый вклад в дело европейского ревизионизма.

Он стал добродушнее, проще, уютнее, по-товарищески острил и, что меня обрадовало, не только мило, но серьезно, без малейшей обидчивости, со мной советовался и даже выслушивал критику… К жене он относился с явной симпатией, любуясь моделью и, видимо, желая распознать в разговорах ее нутро (с моделями Серов много разговаривал: „А то лицо маской становится, а так глаз – живой“, – говорил он)…» Отдыхая от портретов, Серов берется сделать монументальную

Как видно, у Горина не хватало понимания подлинного отношения Ленина к махистам из среды большевиков: резкость критики махизма не означала тогда для Ленина прямого и непосредственного «практического разрыва» с его приверженцами.

Оно правильно, в-третьих, потому, что правильно отмечает органическую связь ленинизма с учением Маркса, характеризуя его как марксизм эпохи империализма, в противовес некоторым критикам ленинизма, считающим его не дальнейшим развитием марксизма, а лишь восстановлением марксизма и применением его к русской действительности.

Но это лишь одна линия — консервативная, другая — либеральная, защищает «новый курс»: «… оглоблю, как орудие критики, пора бы сдать на хранение в Литературный музей, как некий анахронизм, совершенно чуждый и вредный в условиях советской литературы».

Вот почему столь важны сегодня не просто чувство истории, ее ощущение, интерес к ней, но и историзм как методологический принцип научного и художественного подхода критики и литературы к постижению действительности, нравственных проблем времени, эстетическому и философскому освоению жизни, места человека в ней.

Теодор Бильрот, знаменитый хирург, друг Брамса в его зрелые годы, который в период своей деятельности в Цюрихе подвизался также как музыкальный критик-любитель в «Нойе Цюрхер цайтунг», упоминает в заметке, напечатанной в этой газете в связи с исполнением одного из произведений Брамса (1863 год), статью Шумана и добавляет: «Это восторженное, не свободное от чрезмерностей пророчество больше повредило Брамсу, нежели пошло ему на

Расчеты наших противников, равно как и логика подобных фальсификаций, очевидны: даже людям, не очень сведущим в марксизме-ленинизме, известно, что диалектика является одной из его теоретических основ, поэтому наши критики стремятся любыми способами и средствами вульгаризировать и скомпрометировать ее, чтобы тем самым оттолкнуть мыслящего человека не только от материалистической диалектики, но и от коммунизма вообще.

Отсутствие в чеховских рассказах психологически разработанной мотивировки позднейших перемен в характере героя долгие годы вызывало в критике горячие обсуждения – они возникали по поводу буквально каждого такого рассказа Чехова, где личность персонажа претерпевает какие-либо изменения.

Ведь именно Ёлкин первым, – гремел со страниц “Москвы” её главный редактор, – выставил в неприглядном свете критиков Сарнова и Рассадина, показал на примере их отношения к поэту Юрию Панкратову, что не дорога им литература, что они делят писателей на “своих” и “чужих”.

Будучи критическим рационалистом, он почему-то не видит в Марксе столь же критически мыслящего историка, объектом критики которого являются, правда, уже не только рационально выстроенные теории, но и порождающие их общественные системы.

Такая постановка вопроса прямо вела к усилению доносительства и новой волне репрессий в самих органах МГБ, так как в постановлении требовалось «обеспечить развертывание критики и самокритики в организациях, своевременно сообщать руководящим партийным органам вплоть до ЦК КПСС о недостатках в работе министерств, управлений и отдельных работников».

А ведь здесь публиковались произведения крупных прозаиков и поэтов (Достоевский, Фет, Майков, Щербина), писания критиков отличались прекрасным литературным вкусом и точностью оценок (достаточно сказать, что «Заря» первой оценила значение эпопеи Толстого: Н.

Но вот в ряде произведений («Перерва», «Слезай с печки», «Без пощады») Бедный подвергает критике косность и чуждые нам традиции, которые словно шлейф тянутся из прошлого.