Цитаты со словом «корабль»

О ты, кто искони царишь в надзвездном крае, Лучами ока своего Вперяясь в мир земной, глубоко проникая В темнейшие углы его; Ты, кто в сердцах людей таимые упорно Читаешь мысли без труда И видишь, что мои, под ветром злобы черной, Не очерствели навсегда; Свети мне, господи, как светят мореходу Созвездий ясные огни, И, мой корабль ведя сквозь мрак и непогоду, Мощь в паруса его вдохни; Оборони меня от головокруженья — Той птицы северных морей, Что вьется в мутной мгле ширококрылой тенью Вокруг скрипящих мачт и рей, И там, средь горьких волн, в просторе необъятном, Что б ни страшило — день за днем Дай мне идти вперед путем благоприятным, Извечной истины путем.

Как будто высокой и пустой ночью Она зовет меня — моя потерянная, моя первая, Моя разлюбленная, разлюбленная, разлюбленная… Облачная тень былой нежности, Призрак прекрасного безумия — много смертей И доступное бессмертие… По своему привольному детству на просторном Западе, Мощной милой реке, шлепанью пароходных колес, запаням и плотам, Кораблям, приплывавшим с Заката с цветною командой, И китайским кварталам, гудящим таинственным гонгом, Глубокому грохочущему океану, победоносным закатам, Черным обугленным лесам на омытых прибоем утесах, Затерянным бухтам, ночевкам в глуши, мяуканью кугуаров… По волнистым хребтам и плоской выжженной степи, По ночному плачу койотов под звездами осыпанным сводом, По серым стадам, движущимся на восток, вздымая столб пыли, По свисту и щелканью бича,

Вы смотрите и на полосатые громады кораблей, близко и далеко рассыпанных по бухте, и на черные небольшие точки шлюпок, движущихся по блестящей лазури, и на красивые светлые строения города, окрашенные розовыми лучами утреннего солнца, виднеющиеся на той стороне, и на пенящуюся белую линию бона и затопленных кораблей, от которых кой-где грустно торчат черные концы мачт, и на далекий неприятельский флот, маячащий на хрустальном горизонте моря, и на пенящиеся струи, в которых прыгают соляные пузырики, поднимаемые веслами; вы слушаете равномерные звуки ударов вёсел, звуки голосов, по воде долетающих до вас, и величественные звуки стрельбы, которая, как вам кажется, усиливается в Севастополе.

Председатель, прошедши мимо нас, повелел нам за собою следовать на возвышенное место и там, вынув бумагу, отдал читать секретарю, которая была следующая (ибо нам тогда же копия была отдана): «Лета 1704, возобновление Офирской Империи, месяца четвертого долгоденного, 10-го числа, по случившейся драке между служителями корабля короля французского, называемого «Надежда», который был спасен от потопления офирскими морскими стражами и гражданами города Перегаб, и по следствию, учиненному в самый тот день и назавтра нашлося, что Генрих Флер, матрос сего корабля, был зачинщик оной, а 39 человек других к нему пристали и неизвестно кем убит до смерти единый гражданин офирский, именем Занигор, ремеслом хлебник.

Смотрит и сердится, и посылает своих посланцев с огнями, которые выплывают наверх и ходят взад и вперед, и узнают что-то, и о чем-то тихо советуются друг с другом, и все-таки печально уходят в безвестную пучину, ничего не понимая… А корабль все бежит неудержимым бегом к своей собственной цели… И много в эти часы думал Матвей Лозинский, — жаль только, что все эти мысли подымались и падали, как волны, не оставляя заметного следа, не застывая в готовом слове, вспыхивали и гасли, как морские огни в глубине… А впрочем, он говорил после и сам, что никогда не забудет моря. «

Они живут под взглядом океана В домах, что смотрят вдаль Могучего, безмерного титана Которому не скучно и не жаль… Проводят дни, не утомляясь видом Раскинувшего волн своих полки, Не знающего что считать обидой, Когда утери, прибыли легки… Они сидят на набережных чинно Как будто ждут прихода кораблей Дней выцветающих старинных, Где жили сонмища иных людей, Воспоминаний сгинувшей эпохи, В которой было все иным: Веселье, труд, забавы, вздохи И ныне грешное — считалося святым Но океан не ждет, и без надежды В нем — бесконечность без границ И только шевелят туманные одежды Глаза загоризонтных лиц… Июнь, 8; 5 ч.

Мы думаем о его родном доме на далеком острове Нантакете, о любящей матери, гордом отце, обожающем старом деде – обо всем, что он оставил, возможно навсегда, в приступе мальчишеского безрассудства; потом вспоминаем о вспыхнувшем на корабле мятеже – безусловно, одном из страшнейших испытаний, какие могут выпасть на долю мужчины; о смерти лучшего друга и отца друга, о кораблекрушении и долгих, мучительно-долгих днях, когда он, изнемогая от голода и жажды, напряженно всматривался вдаль в надежде увидеть какое-нибудь судно; о гибели всех товарищей, за исключением гориллобразного полукровки, чей животный инстинкт любви и преданности стал надежной защитой бедному

Неимоверны титанические верфи, орудийные заводы, арсеналы, казармы, ристалища, водопроводы, бани, школы, дворцы, сады, священные рощи с «деревьями красоты и высоты божественной, daimoniou» (Рl., Krit., 117, b); и царственная тишина Акрополя, где живет царь Атлантиды, сын Атласа, «человек-бог»; и в торговой части города, с домами из белого, черного и красного камня, в тесных улицах над главною гаванью, переполненною кораблями со всех концов мира, от Гипербореи до Африки, – оглушительны грохот, скрежет, лязг медных машин, – медь атлантов крепче стали, – и в многоязычной толпе «несмолкаемый ни днем ни ночью гул голосов» (Рl., Krit., 117, e).

Из этого бесформенного куска китаец с помощью целой армии крохотных ножичков и пилочек вырезывал корабль — чудо хитроумия и терпения: корабль имел все снасти, паруса, нес на себе соответствующее количество команды, причем каждый из матросов был величиной с маковое зерно, а канаты были так тонки, что даже не отбрасывали тени — и все это было ни к чему… Не говоря уже о том, что на таком судне нельзя было сделать самой незначительной поездки — сам корабль был настолько хрупок и непрочен, что одно легкое нажатие ладони уничтожало сатанинский труд глупого китайца.

Если я не слишком злоупотребил твоим терпением, я хотел бы попросить тебя, Дирегус, предложить твоему отцу и Масусалили обдумать следующую мысль: со времени завершения масштабных географических исследований, которые правительство провело после отплытия корабля, приходившего к нам около двухсот пятидесяти лет назад, мы знаем, что королевство Хили-ли расположено в огромном внутреннем море, имеющем в поперечнике около двенадцати тысяч миль, где насчитывается от двухсот до трехсот островов, и наш главный остров находится приблизительно в трехстах милях от ближайшего материкового побережья с одной стороны и примерно в девятистах милях от ближайшего материкового побережья с другой

Кто малым может быть доволен, Не скован в чувствах, духом волен, Не есть чинов, богатства льстец; Душою так же прям, как станом; Не ищет благ за океаном И с моря кораблей не ждет, Шумящих ветров не робеет, Под солнцем домик свой имеет, В сей день для дня сего живет И мысли в даль не простирает; Кто смотрит прямо всем в глаза; Кому несчастного слеза Отравы в пищу не вливает; Кому работа не трудна, Прогулка в поле не скучна И отдых в знойный час любезен; Кто ближним иногда полезен Рукой своей или

Между тем в простых и бесцеремонных разговорах его мало-помалу становилось чувствительно присутствие силы; без фраз, без общих мест народный вождь, удивлявший своей храбростью старых солдат, обличался, и в капитане корабля легко уже было узнать того уязвленного льва, который, огрызаясь на каждом шагу, отступил после взятия Рима и, растеряв своих сподвижников, снова сзывал в Сан-Марино, в Равенне, в Ломбардии, в Тироле, в Тессино солдат, мужиков, бандитов, кого попало, чтоб только снова ударить на врага, и это возле тела своей подруги, не вынесшей всех трудностей и лишений похода.

Вот и облако расступилось, вот и Америка, а сестры нет, и той Америки нет, о которой думалось так много над тихою Лозовою речкой и на море, пока корабль плыл, колыхаясь на волнах, и океан пел свою смутную песню, и облака неслись по ветру в высоком небе то из Америки в Европу, то из Европы в Америку… А на душе пробегали такие же смутные мысли о том, что было там, на далекой родине, и что будет впереди, за океаном, где придется искать нового счастья… Ищи его теперь, этого счастья,

Вступит она в Эолов чертог и умолит владыку 140 Бурные ветры унять над лазоревым мрамором моря, В парус попутно дохнуть и направить морские теченья Так, чтоб достигнул корабль невредимо сардинских пределов, И не откажет Эол законной Кипридиной просьбе: Двинется в путь по волнам в одеянии пышном Венера, 145 Следом за ней — тритоны-юнцы и нимфы морские, Пенный хор нереид, и питомцы старинного Форка — Рыбы подводных пучин, и с ними киты-исполины; Выплывут из глубины чудовища недр потаенных И понесутся, резвясь, по вскинутым пенистым гребням, 150 Вот среди них

Экипаж, не колеблясь, выполнит любой приказ, и никакой страх перед опасностями, которыми может быть чревата такая экспедиция, – опасностями, преодолеть которые может оказаться превыше человеческих сил, – не сумеет их остановить… Пыл души капитана воспламенит их сердца, а твердая рука старшего помощника не даст им дрогнуть… Вот почему капитан Лен Гай отказывался принимать на борт своего корабля пассажиров, вот почему он предупреждал меня, что его маршрут никогда не бывает проложен заранее: он ни на минуту не расставался с надеждой, что ему представится случай ринуться на штурм ледового океана!

В час, когда средь океана Нет спасенья, всё во мгле, — Вдруг пловец из-за тумана Видит Деву на скале… Он молитву ей возносит… Если Дева смягчена, То корабль к земле приносит Ей послушная волна… 4 августа 1899 (Июль 1912) Дышит утро в окошко твое, Вдохновенное сердце мое, Пролетают забытые сны, Воскресают виденья весны, И на розовом облаке грез В вышине чью-то душу пронес Молодой, народившийся бог… Покидай же тлетворный чертог, Улетай в бесконечную высь, За крылатым виденьем гонись, Утро знает стремленье твое, Вдохновенное сердце мое!

Странная и поразительная вещь, — начал Рэй-Шуа, наливая всем в рюмки ликер к кофе, — слушая Наоми, я бы мог продолжить ее слова о кораблях юности воспоминанием о том, что когда-то давно я написал большую новеллу об острове Мианги-бхва — острове нескончаемой весны, острове девушек… Но, разочарованный в то время в одном своем сердечном порыве, я разорвал и сжег эту новеллу и больше о ней никогда не думал, пока наконец Наоми не придумала возобновить эту вещь… Очевидно, кто-то еще в то далекое время

По всем частям дока… Ни один боцман его не проведет… А уж управлялся судном — одно слово… И у его на судах первая по всему флоту команда была… Их и звали чертями… Так вот как назначат Сбойникова на новое судно, он сейчас явится на корабль… команду во фронт — и к им… А сам он из себя был небольшой, коренастый, чернявый… Лицо точно у цыгана и глаза этакие пронзительные… Идет это спешно, ус дергает, поздоровкается как следовает и зыкнет: «Знаете, мол, такие-сякие, Сбойникова?

По погребении ее тела дом мой начал разоряться, посетили домашних моих многие болезни, они умирали; имение мое со всех сторон грабили неприятели, я в пущее приходил отчаяние, и, словом, разверзлась предо мною ужасная пропасть бедствий; а чтоб пущее произвести во мне отчаяние, то приехал в город тот человек, который учил на корабле моего сына; он уверил меня действительно, что Осан был моего отродья, хотя я то и прежде узнал, потому что на грудном его досканце найдено было имя Филомены и его собственное.

В этом именно смысле — в смысле народного лица и характера — я всегда чувствовал глубочайшее уважение к англичанам: к солидному укладу их быта, к их почтению перед стариной, к их прекрасной литературе, к их физической породистости к их спокойной и дельной конституции к их Я, пишущемуся с большой буквы, к их гордому «Rule Britannia», к их стали, кораблям, лошадям, собакам и спорту, к их судьям, в камеру которых, если понадобится, является и сам король в качестве свидетеля, и ко многому, многому другому.

Распущенный флаг плескался по ветру и, казалось, стлался у ног медной женщины, которая держала над ним свой факел… Матвей смотрел, как европейский корабль тихо расталкивает своею грудью волны, и на глаза его просились слезы… Как недавно еще он с такого же корабля глядел до самого рассвета на эту статую, пока на ней угасли огни и лучи солнца начинали золотить ее голову… А Анна тихо спала, склонясь на свой узел… Невдалеке от этого места стоит круглое невысокое здание, вроде цирка.

Не могу не припомнить, что дилижанс, привезший нас в гостиницу, отвез нас и наши вещи также и на пароход, и за все это полумесячный счет наш из отеля с чаями прислуге оказался ровно в пятьдесят талеров, На следующий день мы уже были в море, где при полном комфорте нас ожидало неудобство, состоящее в том, что, когда наш корабль забирал из реки пресную воду, в море было сильное волнение, как раз против течения Траве, так что вся запасенная вода сказалась соленой.

В самом низу, в подводной утробе «Атлантиды», тускло блистали сталью, сипели паром и сочились кипятком и маслом тысячепудовые громады котлов и всяческих других машин, той кухни, раскаляемой исподу адскими топками, в которой варилось движение корабля, — клокотали страшные в своей сосредоточенности силы, передававшиеся в самый киль его, в бесконечно длинное подземелье, в круглый туннель, слабо озаренный электричеством, где медленно, с подавляющей человеческую душу неукоснительностью, вращался в своем масленистом ложе исполинский вал, точно живое чудовище, протянувшееся в этом туннеле, похожем на жерло.

Когда Нил разольется и оросит нивы Египта, тогда исчезнет унылость народа; тогда все пристани в устьях заблещут яркими флагами чужих кораблей; войдут большие египетские суда с отрадными изображениями ибисовых голов, и понесутся далеко песни звонкоголосых певцов с Дельты; для наших красавиц привезут роскошные ткани из Мальты, из Сардинии камни, с Кипра мед и вино, от эллинов масло, мастику и изделия из бронзы, и пестрые паруса из веселого Тира, и ливанские кедры, без которых нет материала для строек в безлесном Египте; а

Но здесь, в севере сие по концам тучное, а в серёдке сухое время есть самая праздная часть года, когда крестьяне по имеют никакой большой работы и только посеянные, пожатые, измолоченные и смолотые плоды полевые доедают; купцам, за испорченными дорогами и распутицами, почти нет проезду из города в город с товарами: нет кораблям плавания и морским людям довольного движения; военные люди стоят в походах по зимним квартирам, а дома то для морозов, то для слякоти не могут быть удобно экзерциции.

Скажи ему, что я его люблю, Что я его как прежде понимаю, И, как корабль к чужому кораблю, Взываю в час, когда я погибаю, К нему, к нему, далекому навек, Бегущему по водам Океана, Чтоб отдохнуть на устьях мощных рек, Средь стройных мачт родного каравана, — Меж тем как я, свой образ изменив, Несоразмерив тяжести влекомой, Забыв, что был и я, как он, красив, Склоняюсь к бездне жутко-незнакомой, — И ветры безучастные молю Протяжностью своих предсмертных звонов… Скажи ему,

У француза такие ружья, что за версту бьют и заговоренные Бонапартом — антихристом… Наш солдат и не видит француза, а у солдата пуля в самое сердце… Убит… И как войдут в Севастополь, сейчас турка всех жителев прикончит… без разбора сословий… Только каких молодых заберут и на корабль… вроде как в крепостные пошлют турецкому султану… И все разграбят… И камня на камне не останется… Дьявол-то во всей силе с французами объявится… Бог все ему позволит… Пропадай, мол, грешный город!

На большой высоте нет сопротивления воздуха, и такой спутник вращался бы вечно… Правда, для этого требовалось множество всяких «если»: если звездный корабль подлетит к Земле, если скорость и направление его полета так сочетаются с земным притяжением, что корабль выйдет на земную орбиту, если по какой-либо причине корабль не сможет преодолеть это притяжение, если орбита не окажется близкой к атмосфере… Но Земля существует миллиарды лет — за это время могли совпасть даже самые редкие «если».

Тут один из них, которого все называли писцом, стоя против дверей, созвал пастофоров — так именовалась эта святейшая коллегия — как бы на собрание, и, взойдя на возвышение подле тех же дверей, стал читать по книге написанные в ней молитвы о благоденствии императора, почтенного сената, всадников и всего народа римского, о кораблях и корабельщиках, обо всем, что подвластно нашей державе, закончив чтение по греческому обряду греческим возгласом… В ответ раздались крики народа, выражавшие пожелание, чтобы слова эти всем принесли удачу.

Ни паруса на море, ни крыши на земле, ни человека, ни лошади, ни собаки… Так и кажется, что вот-вот над близким, тяжелым обрезом морского горизонта покажется внезапно легендарный корабль аргонавтов, или скиталец Одиссей на разбитом ночной бурей плоту, или, наконец, изгнанник цезарского Рима Овидий, быть может, оставлявший след своих сандалий на песке этих печальных берегов своего изгнания… Ad piceres nudos sine fronde, sine arbore campos… Heu, loca, felici non adeunda vira… Мы едем уже часа два.