Цитаты со словом «грань»

Но вот они вступают в нестойкие соединения, и возникает «чистая чернота» — опасная грань реальности: сны, бред, творческие видения, в которых человеческая мысль как бы заглядывает за свой предел, очищается, обретает знак совершенства, — и вторящие этой «чистой черноте» подобия оксюморонов: «стеклянная тьма», «темная бледность»: тут как будто снимается прежняя оппозиция, смещается ракурс черно-белой

Составив себе представление о чертеже молитвы и мысленно начертив логический кристалл китайского ума, в гранях которого отражается отвлеченное, Клодель подумал, что следующею ступенью познания Востока должно стать представление о чувствительности – о характере китайского романтизма.

С испугом и любовью Пытливым взором ты за грань проник, — Но эти сны не преданы злословью, Из тайн не сделано тяжелых книг.

Спросите цыган, и вам каждый из них скажет, как найти Бам-Грана, которому нет причин больше скрывать себя.

Ты правишь жадный бег туда, где мира грань, А я иду к снегам, на даль взглянуть с утеса.

С младенчества, в часы медлительных ночей, Сверкая надо мной бесшумными крылами, Они являлись мне и сыпали цветами На ложе дум моих, томленья и скорбей… То были странные, недетские мечтанья: Не снилась слава мне за подвиги войны, И строй стальных дружин в пылу завоеванья Я не бросал за грань враждебной стороны; В одежде странника и с лютней за плечами Из замка в замок я беспечно не бродил И к чуждым берегам, за бурными волнами, Сквозь мглу ночной грозы корабль не проводил; Я царской дочери, томившейся в темнице, От злобы темных сил отважно не спасал, У старой яблони не сторожил жар-птицы, Ключей живой воды по свету не искал.

По неуклонности железной Блестящих рельс стальных Путем уходишь звездным Для рубежей иных Смеется и стремится Иной иной удел И сумрак тихий длится Как серебристый мел Пади раскрыв колени И утоли любовь В высоко жгучем пеньи Поверь всевластная кровь 1907 Седой ведун Как много разных камней Ты затаил в суровой башне лет Зеленых лун Там плесень стала давней Но солнца в гранях стоек свет Своих одежд Украсил ты узоры Их огранив в узилище оправ Огонь надежд Лишь к ним клонятся взоры Седой ведун ты в гранях вечных прав Как скудны дни твои Какой полны тоскою Отчаянья бесстрастною рукою Сгибают рамена мои!

Свет был раньше небес, свет — ясного дня зачинатель, 120 Свет — природы лицо, свет — вождь в хороводе стихийном, Свет — сияние сфер, свет — грань для сумрака ночи, Свет — всех красок отец, свет — ясного солнца подарок, Свет — украшение звезд, свет — желтой луны полумесяц, Свет — зарница небес, свет — мира святое начало, 125 Свет — пыланье огня, свет — вестник великого срока, Свет — первозданье творца, свет — ключ целомудренной жизни, Свет — земледельцам привет, свет — страждущим ласковый отдых, Свет — половина времен, свет — мера течению суток, Свет поставил в начале вещей творимого

Стократ беда тому, чья муза с дивным рвеньем Подарит своего любимца вдохновеньем, И тут же, отрешась от низменных забот, Туда, за грань небес, направит он полет, — Смешок уж тут как тут, весь злобою пропитан, Он сам туда не вхож, но с завистью глядит он На тех, кто рвется ввысь, и свой гнилой плевок На райские врата наложит, как замок; И муза светлая, что, напрягая силы, Навстречу ринулась к могучему светилу, Чтоб в упоительном порыве и мечте Спеть вдохновенный гимн нетленной красоте, Теперь

Величественный зал для радостного пира, Для пира будущих людей, Он медлит празднеством любви, добра и мира Лишь в ожидании гостей: Разостланы ковры лугов необозримых; На вековом граните гор Покоится в лучах лампад неугасимых Небес сапфировый шатер; И тень из опахал из перьев тучек нежных Дрожит на зеркале волны, И блещет алебастр магнолий белоснежных, И розы нектаром полны, И это все – для них: все это лишь убранство Для торжества грядущих дней, Где трапезою – мир, чертогами – пространство Земли и неба, и морей.

Есть, пожалуй, тупицы, бессознательно, животно довольные своим положением, есть бахвалки, хвастуньи, есть холодные хищницы, которым промысел — по Сеньке шапка, но уважающих его и себя в нем нет… Самая оголтелая, самая бесстыжая, самая убежденная торговка собою, которой природа не отпустила ни грана сердца и совести, — и те, все одинаково, знают, что они не по закону природы женской, но грехом человечьим живут… Ну, а сообщество для эксплуатации человеческого греха, конечно, не «ассоциация», но шайка такая же, как компания шулеров или фальшивомонетчиков!

Подбираясь к страшному месту, где Тристана ждет за холмом неслыханная, может быть роковая, опасность, она замедляет чтение, многозначительно разделяя слова, и прежде чем перевернуть страницу, таинственно кладет на нее маленькую белую руку с перстнем, украшенным алмазом и розовым рубином, в прозрачных гранях которых, кабы зорче тогда гляделось мне в них, я мог бы различить ряд комнат, людей, огни, дождь, площадь – целую эру эмигрантской жизни, которую предстояло прожить на деньги, вырученные за это кольцо.

И твои желания замеревшие, забытые, развернутся тогда своим цветом, ты восстанешь, ты пойдешь по земле и будет тебе, как во сне: отдаленности приблизятся, близь уйдет в даль, предстанут сонмы существ, тьмы жизней, все знание, синие, златогрудые грозы раскроют небо и высоко над землею, над морем, ветром и зноем, над светилами, солнцем и звездами, над гранями и полосами, над землею высоко станет она вся в огнях, в свечечках, как зажженная елка, вездесущая, всенаполняющая».

И над вершинами Кавказа Изгнанник рая пролетал: Под ним Казбек, как грань алмаза, Снегами вечными сиял; И, глубоко внизу чернея, Как трещина, жилище змея, Вился излучистый Дарьял; И Терек, прыгая, как львица С косматой гривой на хребте, Ревел – и хищный зверь, и птица, Кружась в лазурной высоте, Глаголу вод его внимали; И золотые облака Из южных стран, издалека Его на север провожали; И скалы тесною толпой, Таинственной дремоты полны, Над ним склонялись

Таким образом антагонизм обеих этических систем, с которыми мы имели дело до сих пор, есть лишь антагонизм формальных этических принципов; одно только различие в расстоянии, отделяющем объект любви от ее субъекта, и обусловленное им различие в путях и средствах активного осуществления любви проводит резкую грань между двумя группами моральных чувствований и настроений и порождает радикальную противоположность между моральными оценками и представлениями о «добре» и «зле», образующими обе упомянутые этические системы. «

Да, в этом тумане финских болот, в этом граните выросшего из них города чувствуется связь всех маленьких и больших героев мятежной или только мятущейся русской личности от Онегина до Германа, от Германа до Раскольникова, до Ивана Карамазова – с тем, …чьей воли роковой Над морем город основался — самый «умышленный из всех городов земного шара», город отвлеченнейших призраков, величайшего насилия над людьми и над природою, над историческою «живою жизнью», город как

Могла бы – свою же пантерину кожу Сняла бы… – Сдала бы трущобе – в учебу: В кустову, в хвощёву, в ручьёву, в плющёву, – Туда, где в дремоте, и в смуте, и в мраке Сплетаются ветви на вечные браки… Туда, где в граните, и в лыке, и в млеке Сплетаются руки на вечные веки – Как ветви – и реки… В пещеру без света, в трущобу без следу.

Столетья протекут и миллионы лягут Тягчайшими пластами ветхой пыли И на верху Бессмертие со смерти стягом Забвение прольет из вечности бутыли… Но ты и я предвечно угадали Грядущий жребий, пережив в мечте Чудовищной безумных граней дали, В других телах воспрянем на черте… Чтоб сознавать и пламенно к надежде Тянуть другие дни, и вспоминать о тех, Кто там лежат в песка одежде — Подобных нашим горя и утех!

С таким же исступлением, как раньше В себе стремился выжечь человек Всё то, что было плотью, так теперь Отвсюду вытравлял заразу духа, Охолощал не тело, а мечту, Мозги дезинфицировал от веры, Накладывал запреты и табу На всё, что не сводилось к механизму: На откровенье, таинство, экстаз… Огородил свой разум частоколом Торчащих фактов, терминов и цифр И до последних граней мирозданья Раздвинул свой безвыходный Таноб.

И, Гездехемово письмо прочтя им, царь Сказал: «Зораб мне этот страшен; Он овладел без боя Белым Замком, Твердейшею защитой наших граней; Там двух вождей надежных мы имели — Но старый убежал, А молодой врагу отдался в руки: Гудерс, не можешь похвалиться ты Своим Хеджиром; у тебя Так много сыновей — зачем же Из них мы выбрали такого, Который был не в силах одолеть Туранского молокососа?

Под этой поникшею ивой, На сетчатом фоне теней… Минута – и ветер, метнувшись, В узорах развеет листы, Минута – и сердце, проснувшись, Увидит, что это – не ты… Побудь же без слов, без улыбки, Побудь точно призрак, пока Узорные тени так зыбки И белая пыль так чутка… Глаза забыли синеву, Им солнца пыль не золотиста, Но весь одним я сном живу, Что между граней аметиста.

Разными гранями эта проблема раскрывается в «Защите Лужина», «Приглашении на казнь» и «Даре», где персонажи силятся проникнуть в тайну узоров потусторонности собственной жизни, в «Подлинной жизни Себастьяна Найта», «Лолите» и «Бледном огне», где солипсизм и проницание внеличного опыта приходят в относительное равновесие, в «Защите Лужина», «Приглашении на казнь», «Даре», «Пнине» и «Просвечивающих предметах», где «призрачность» вещества контрастно оттеняется существованием высшей реальности.

Бильбила иль Калагурра с Илердою малого стоят Тем, кто привык к Барциноне и Цезарьавгусте прелестной И к Тарраконе, с высот взирающей гордо на море, Что исчислять города, укрепленные в землях прекрасных, 235 Служит где гранью двойной счастливой Испании море, Бетис течет в океан, Ибер — в тирренские волны, Соединяя в одно разделенные воды морские Там, где по кругу земли мировая проходит граница?

Но даже позже, когда события осени, нагромождаясь, создали сначала всем очевидную угрозу полной военной катастрофы для Южного фронта Красной Армии, а затем обратились в решительный разгром Деникина, даже тогда Рагозин и Кирилл, переосмысливая события, по-прежнему не обладали полнотою знаний о причинах, которые поставили Южный фронт на грань катастрофы, а потом вывели его из катастрофы на путь победы.

И говорят, Что Рок отмстит, в своей Свирепости прибавит к мукам муки, Что ад кипит среди бессмертных змей, И воплей там не умолкают звуки; Что, наложив позорное пятно На жалких, живших язвой моровою, Он к злу, что здесь им было суждено, Прибавит там, за гранью гробовою; Добро и зло, любовь и злость — равны, Они на пытки им осуждены.

В связи с процессами языкового развития, протекавшими внутри древнееврейского языка, древнееврейское стихосложение отказалось от обязательного женского окончания стихов и полустиший; это сделало стих как ритмическую единицу менее устойчивым, более рыхлым; поэтому в древнееврейской поэзии гораздо чаще, чем в аккадской, применяются неравностопные размеры, а грань между стихом и ритмизованной прозой становится еще более условной, чем у вавилонян.

Мы находили неожиданную прелесть в лицах встречающихся с нами людей, радовались на их приветные слова, в которых слышалось нам сердечное доброжелательство нашему восходящему счастию, восхищались самыми обычными предметами повседневной обстановки, были готовы любоваться забытым на столе стаканом, преломлявшим в своих гранях луч уличного фонаря, или рыночным узором скатерти, внезапно становившимся многозначительным символом нашей судьбы, нашего сближения.

И уже не в первый раз ему брезжил в их неопытных повестях отсвет — до сих пор критикой не отмеченный — его собственного двадцатипятилетнего творчества; ибо в рассказе Голого неловко повторялась его же тема, тема его повести «Грань», написанной с волнением и надеждой, напечатанной в прошлом году и ничего не прибавившей к его прочной, но тусклой славе.

В этом творчестве есть точки соприкосновения с сочинительством и в особенности с писанием тех невероятно сложных по замыслу рассказов, где автор в состоянии ясного ледяного безумия ставит себе единственные в своем роде правила и преграды, преодоление которых и дает чудотворный толчок к оживлению всего создания, к переходу его от граней кристалла к живым клеткам.

Кто пространному морю первый вдался, Медное сердце имел; смерть там обступает 240 Снизу, сверху и с боков; одна отделяет От нея доска, толста пальца лишь в четыре, — Твоя душа требует грань с нею пошире; И писана смерть тебя дрожать заставляет, Один холоп лишь твою храбрость искушает, 245 Что один он отвечать тебе не посмеет.