Цитаты со словом «гравюра»

Чурбан в груде дров и воткнутый в него топор; Хижина в лесу, плющ над дверью, расчищенный для сада участок; Шум неровный дождя в листве после утихшей бури, Вопли и стоны порой, напоминанье о море, Мысль о борющихся с бурей судах, опрокинутых набок, срубающих мачты, Ощущенье огромных бревен старинных домов и амбаров; Припомнившийся рассказ, гравюра, плаванье по океану мужчин с семьями, скарбом, Их высадка на берегу и основанный новый город, Плаванье тех, кто искал Новую Англию и нашел, положив ей начало, Поселения в Арканзасе и Колорадо, в Оттаве и Вилламетте, Их медленный рост, скудная пища, топор, ружье, седельные сумки; Красота людей предприимчивых, смелых, Красота лесорубов с их простыми лицами, Красота независимости, отъезда, решительных действий, Презренье

Но не одна выгода, также и страсть гнала Ивана Семеновича на толкучку, и не меньшая, чем у соседа его Тарактеева, мучного торговца, начетчика и нумизмата, и сам он не прочь был из-за какой-нибудь гравюры, качества весьма подозрительного и вовсе не принадлежащей Рембрандту, которому любил приписывать все без исключения свои гравюры, так рассориться с приятелем, как недавно еще поссорились на всю жизнь городской врач Лихарев с архитектором Барановым из-за каких-то кресел, будто бы петровских, и не все продавал он из добытых драгоценностей, оставляя себе кое-что и действительно ценное.

Что-то итальянистое в облике комнаты, ее замысловатые настенные лампы с узорами на бледно-карем стекле, белые крупные кнопки, неизменно порождавшие свет или горничных, окна в тяжелых портьерах, из-за которых разоблачить утро было так же трудно, как жеманницу в кринолинах, лобатые задвижные двери колоссального, похожего на Нюрнбергскую Деву одежного шкапа в коридорчике их люкса и даже подкрашенная гравюра Рандона с косноватым трехмачтовым судном на зигзагах зеленых волн в порту Марсельеза, – словом, атмосфера альберго, в которой протекали новые их свидания, придавала таковым романический привкус (здесь можно бы помянуть в сноске Алексея и Анну!),

Но есть в мировом эротическом искусстве другая важная тема, берущая, впрочем, начало от тех же греческих ваз и римских светильников, от эллинистической скульптуры и японских гравюр; мощное выражение эта тема получила в шедеврах европейского искусства XVI–XVIII веков — в любовных приключениях мифологических героинь Корреджо и в самозабвенных объятиях сатиров и нимф, пастухов и пастушек Тициана, в нежной страсти кавалеров и дам в «Саде любви» Рубенса, в галантных празднествах Ватто, альковных жанровых сценах Фрагонара и — с другой стороны — в безудержном крестьянском вольном веселье фламандских «кермес» Рубенса, Йорданса,

Костюм, который я носил, очень похож на тот, что изображен в справочнике м-ра Годвина по гравюре Норткоута , и обладает известной элегантностью и изяществом и оттого весьма очарователен; тем не менее я отказался от него по следующим причинам: по зрелом размышлении над законами костюма я увидел, что камзол — одежда гораздо более простая и удобная, чем пиджак с жилетом, а застегнутый наглухо от шеи, он еще и гораздо теплее, фрак же — вообще ненужная вещь, разве что для подтверждения

Он, как нам сказывали, уже лет двадцать занимается престранным делом: собирает коллекции картин, гравюр, музыкальных сочинений; для этой цели не жалеет он ни денег, ни времени; часто предпринимает дальние путешествия для того только, чтоб отыскать какую-нибудь неопределенную черту, случайно брошенную на бумагу живописцем, а не то — листок, исчерченный музыкантом; целые дни проводит он, разбирая свои сокровища, то по хронологическому, то по систематическому порядку, то по авторам; но чаще всего тщательно всматривается в эти

И в самом деле, отдельные из этих стихотворений отсвечивают, как восхитительный кусок венецианского стекла, и так же ценны, как оно; другие до того благоуханны в совершенстве их выполнения и разом так просты в своем естественном мотиве, как гравюра Уистлера или одна из тех прелестных греческих одетых статуэток, которые и теперь еще можно найти в оливковых рощах около Танагры, с их матовой позолотой и запахом кармазина, еще сохранившимися на волосах, губах и в нарядах.

Ах, вспомните ее патриотический парадокс о том, что «кто, имея средства, не покупает сервского фарфора, — не гражданин своей страны», вспомните все темы, что она давала для пасторалей Бушэ и для картин Ванлоо, вспомните грозди винограда на ее собственноручной гравюре — «Воспитание Бахуса», ее реформы театральных костюмов, наконец, ее портрет, — изумительную пастель Лашура в Сен-Контенском музее, где знающие свою правду глаза и над-мудрая улыбка фаворитки объясняют сразу все царствование Людовика XV-го!

Налево от двери большой сундук, полон набитый книгами, от сундука по стене витрина с монетами – монеты рядком лежат по зеленому полю и все редкие прекрасной сохранности, все же истертые-слепые у Стратилатова ходко идут на любителя, ну хоть тому же соседу Тарактееву, от витрины до угла стол с портфелями, в портфелях гравюры на меди, других Стратилатов не держит, и, конечно, все рембрандтовские, в углу икона Спасителя – Грозный и Страшный Спас.

В углу стояла черная фисгармония, заваленная сборниками церковных гимнов в белых и черных переплетах; на столе, напоминавшем козлы, лежала большая библия; с полдюжины черных стульев с сиденьями, набитыми конским волосом, были расставлены на равном расстоянии друг от друга вдоль стен, на которых висели в черных траурных рамках четыре гравюры — иллюстрации к «Потерянному Раю»; засохший папоротник и осенние листья в вазе на камине, казалось, увяли от холода, царившего в комнате.

Она спрашивала у Свана, нет ли гравюр с интересующего ее произведения искусства (четвертый слой), предпочитая, когда это было возможно, гравюры старинные и представляющие интерес не только сами по себе, например гравюры, изображающие какой-нибудь шедевр в таком состоянии, в котором мы больше не можем его видеть в настоящее время (подобно гравюре Моргена с «Тайной вечери» Леонардо, сделанной до разрушения картины)».

Так и видишь его возлежащим среди всего этого великолепия книг, и гравюр, и слепков, истинного ценителя, тончайшего из знатоков – вот он рассматривает свою коллекцию изображений Марка Антония или листает тернеровскую «Liber Studiorum», которой он так восхищался, а не то, вооружившись увеличительным стеклом, вглядывается в свои античные геммы и камеи, «голову Александра, сделанную из двуслойного оникса», или же в «сердоликовый горельеф Юпитера Эгиоха в стиле древнейшей чеканки».

После того, как он побывал в восьми домах, его уж не удивляли ни цвета платьев, ни длинные шлейфы, ни яркие банты, ни матросские костюмы, ни густая фиолетовая окраска щек; он понимал, что всё это здесь так и нужно, что если бы хоть одна из женщин оделась по-человечески или если бы на стене повесили порядочную гравюру, то от этого пострадал бы общий тон всего переулка. «

Благодарная детская память сохранила и перенесла это первое впечатление через много лет, когда Устенька уже понимала, как много и красноречиво говорят вот эти гравюры картин Яна Матейки и Семирадского, копии с знаменитых статуй, а особенно та этажерка с нотами, где лежали рыдающие вальсы Шопена, старинные польские «мазуры» и еще много-много других хороших вещей, о существовании которых в Заполье даже и не подозревали. —

Евгений от скуки стал рассматривать это условное и аллегорическое изображение; несомненно, это был очень интересный плакат; цель его была заставить трудящихся запомнить, какие органы что вырабатывают, где они находятся и как действуют; для Евгения этот плакат выражал целое мировоззрение, он мысленно сравнивал его с гравюрами, на которых изображался человек с различными планетами на лбу, на щеках, на груди, на руках и на ногах.

Волна набегает, узорно Извивами чертит песок И снова отходит покорно, Горсть раковин бросив у ног; Летит красноклювая птица, Глядя на меня без вражды, И чаек морских вереница Присела у самой воды; Вдали, как на старой гравюре, В тумане уходит из глаз, Привыкший к просторам и к буре, Широкий рыбацкий баркас… Поют океанские струны Напевы неведомых лет, И слушают серые дюны Любовно-суровый привет.

Он господствует как неограниченный властелин в волшебном царстве, чьи причудливые образы и явления покорно подчиняются его могучему зову волшебника, и — однако в этот миг мне, по какому-то особому совпадению мыслей, пришла на ум картина или, вернее, гравюра, которая, если истолковать изображенное на ней не прямо, а немного иначе, выразит, на мой взгляд, истинную внутреннюю сущность таких поэтов, о каких мы сейчас говорим.

В литературе немецкого Возрождения все тянется к грозному 1525 году, вызревает к этому моменту: многочисленные сатиры на дураков, воплощающих в себе старую феодальную Германию и ее пороки, стихи ученых мужей, вроде Цельтиса или Ульриха фон Гуттена, многие гравюры и рисунки Альбрехта Дюрера, и среди них изображения немецких крестьян, суровых коренастых людей, мятежно препоясанных грозным оружием, — и все надламывается после этого года.

Казалось Стратилатову, что нашлась та молодая хозяйственная девица, которая виделась ему в Денисихе, когда брал он за руку размалеванную Таньку Мерина, и слушала его, когда разливался он под гитару пуще соловья, и высматривала со всех открыток, старых портретов и гравюр, которую искал он, шныряя вечером по бульвару, среди гуляющих и гулящих, нашлась она наконец, недостижимая, недоступная, немыслимая, которая полюбит его бескорыстно.

Над иудейскими развалинами начинался книжный строй, то были немцы: Шиллер, Гете, Кернер – и Шекспир по-немецки – старые лейпцигско-тюбингенские издания, кубышки и коротышки в бордовых тисненых переплетах, с мелкой печатью, рассчитанной на юношескую зоркость, с мягкими гравюрами, немного на античный лад: женщины с распущенными волосами заламывают руки, лампа нарисована, как светильник, всадники с высокими лбами, и на виньетках виноградные кисти.

С.-Петербургский Эрмитаж со своими картинами, ложами Рафаэля, тысячами гравюр, камей – монументальный свидетель ее забот о собирании художественных богатств, а в самом Петербурге и его окрестностях, особенно в Царском Селе, сохранились еще многие сооружения работавших по ее заказам иностранных мастеров Тромбара, Кваренги, Камерона, Клериссо, не говоря уже о Фальконете, а также и о русских художниках Чевакинском, Баженове и многих других.

Оказавшись на таких высотах, он почувствовал необходимость совершить нечто великое; он взял «кайтинку» за верхний угол и аккуратно разорвал; святой Варфоломей разодрался вкось, но Рене-Жан был в этом неповинен; в книге осталась вся левая часть гравюры с одним глазом старого апокрифического евангелиста и кусочком ореола над его головой; другую половину Варфоломея вместе с его снятой кожей брат преподнес Жоржетте.

С английской гравюры – брюссельской школы гравер, а главное, Ася Тургенева – тургеневская Ася, любовь того Сергея Соловьева с глазами Владимира, «Жемчужная головка» его сказок, невеста Андрея Белого и Катя его «Серебряного голубя», Дарьяльский которого – Сережа Соловьев (Все это, гордясь за всех действующих лиц, а немножечко и за себя, захлебываясь сообщил мне Владимир Оттонович Нилендер, должно быть, сам безнадежно влюбленный в Асю.

Размышляя об этом, я сожалею в глубине души, что обрек себя деятельности странствующего рыцаря в эпоху столь печальную, как наша…»12 Памятником ужаса, которым была охвачена Европа пред ликом пороха, является апокалипсическая гравюра Альбрехта Дюрера «Пушка», изображающая легендарное чудовище – Пушку Магомета II, отлитую по его приказу при осаде Константинополя и превосходившую своими размерами все орудия, известные до того времени.

В книге имелось множество гравюр на дереве и на меди, а также географические карты нескольких стран; вначале был помещен протест гильдии печатников, грамота от торговцев и типографщиков против эдикта 1635 года, обложившего налогом «кожи, пиво, морскую рыбу и бумагу», а на обороте фронтисписа можно было прочесть посвящение Грифам, которые в Лионе были тем же, чем Эльзевиры в Амстердаме.

Она была совершенно лишена чувства собственности… Близкие друзья ее знали, что стоит подарить ей какую-нибудь, скажем, редкую гравюру или брошь, как через день или два она раздаст эти подарки другим… Слова «обстановка», «уют», «комфорт» были ей органически чужды – и в жизни и в созданной ею поэзии… Конечно, она очень ценила красивые вещи и понимала в них толк.

Как часто в такие минуты он мысленно переносился в эту теплую, освещенную мягким светом висячей лампы, уютную, хорошо знакомую ему столовую с большими старинными часами на стене, с несколькими гравюрами и старым дубовым буфетом, где все в сборе за круглым столом, на котором поет свою песенку большой пузатый самовар, и, верно, вспоминают своего родного странника по морям.

Я прихожу, увеличивая и находя соответствия, Я с самого начала даю бо́льшую цену, чем старые сквалыги-торгаши, Я сам принимаю размеры Иеговы, Я литографирую Кроноса, его сына Зевса и его внука Геракла, Я скупаю изображения Озириса, Изиды, Ваала, Брамы и Будды, В мой портфель я сую Манито, и Аллаха на бумажном листе, и гравюру распятия.

Этого сына своего Ровинская обожала, да и сам Дмитрий Александрович, будущий деятель, юрист, сенатор, собиратель редких гравюр и издатель дорогостоящих лубочных картинок, гравированных портретов замечательных русских людей и гравюр Рембрандта, отличался в свои юные годы таким независимым характером, так был всегда энергичен и настойчив, что даже сильная характером мать поневоле преклонялась перед ним.

Вспоминаются такие французские гравюры, как «Добрая госпожа из замка»: юная дама, у которой в руках корзинка с провизией, — видно горлышко бутылки вина — на пороге бедной хижины; внутри нее одетый в лохмотья старик возводит к небу глаза и воздевает руки, а его жена молитвенно сложила руки на груди, младенец же разглядывает только что ему подаренную куклу.