Цитаты со словом «вражда»

Автор «Преступления и наказания» видел в этой способности характерную особенность русского племени, предназначенного для объединения враждующих человеческих племен в единой мировой жизни духа, основанной на христианской любви.

В ней сказано, что Владимир признает Димитрия отцом, сына его Василия братом старшим, Георгия Димитриевича равным, а меньших сыновей Великого Князя младшими братьями; что они будут жить в любви неразрывной, подобно как их отцы жили с Симеоном Гордым, и должны взаимно объявлять друг другу наветы злых людей, желающих поселить в них вражду; что ни Димитрию, ни Владимиру без общего согласия не заключать договоров с иными Владетелями; что первому не мешаться в дела братних городов, второму в дела великого княжения, но судить тяжбы Москвитян обоим вместе чрез Наместников, а в случае их несогласия прибегать к суду Митрополита или Третейскому, коего решение остается законом и для Князей; что великому Князю, ни Боярам его, не

Бездна пушкинского Диониса, который, в сущности, был он сам, и стала его роком – предательским и слепым – с головой выдавшим его хитрой, вполне рассчитанной и сознательной, знавшей, чего она хотела, вражде стаи «бенкендорфов» и «дантесов»… А «мотылек» Наталья Николаевна, сама, может быть, того не желая и не сознавая, превратилась вместе с домашними – в Иуду Предателя, в Иродиаду и Саломею… У черного и рокового Диониса есть ему под пару идущий черный и бесчестный лже-Аполлон, холодная, расчетливая, никогда не увлекающаяся вражда, знающая, как и чем и когда отравлять Моцарта… Тема эта – грандиозная и космическая, вообще говоря, тема того, что можно назвать мировым злом и где Пушкин, Сократ, Моцарт и др. –

Н о если у них есть враги, т о есть и многочисл енны е д рузья; и никогда «незлобивный поэт » не может иметь таких ст раст ны х почитателей , как тот, кто, подобно Гогол ю, «пит ая грудь ненавист ью» ко 21 всему низкому, пошл ому и пагубному, «вражд ебны м сл овом от -риц анья» прот ив всего гнусного «проповедует л юбовь» к д обру и правде К т о гладит по шерст и всех и всё, тот, кроме себя, не л юбит никого и ничего; кем довол ьны все, тот не делает ничего д оброг о, потому что д обро невозможно без оскорбл ения зл а.

Древний эпос, основанный на глубоком простом созерцании, обнимал собою целый определенный мир во всей неразрывной связи его явлений; и в нем, при этом созерцании, все обхватывающем, столь зорком и все видящем, представляются все образы природы и человека, заключенные в созерцаемом мире, и, – соединенные чудно, глубоко и истинно, шумят волны, несется корабль, враждуют и действуют люди; ни одно явление не выпадает и всякое занимает свое место; на все устремлен художнический, ровный и спокойный, бесстрастный взор, переносящий в область искусства всякий предмет с его правами и, чудным творчеством, переносящий его туда, каждый, с полною тайною его жизни: будь это человек великий, или море, или шум дождя, бьющего по листьям.

Но в чем нельзя сомневаться и что вполне ясно и очевидно, это то, что природа сделала нас всех одинаковыми, – как бы вылила в одну форму, – с тем чтобы мы считали друг друга товарищами или, скорее, братьями; и если при дележе наших способностей она дала некоторым телесные и духовные преимущества, то она все-таки не хотела посеять вражды между нами, не хотела, чтобы более сильные и умные, как разбойники в лесу, нападали бы на слабых; но скорее надо думать, что, наделив одних большими способностями в сравнении с другими, она создала тем самым возможность братской любви, в силу которой более сильные помогали бы тем, которые нуждаются в их помощи.

То вижу, он стоит вместо меня на вахте, после того как отстоял свою, и не будит меня, чтобы я выспался; то вижу, как он радуется, когда я вернулся на плот во время тумана или когда я опять повстречался с ним на болоте, там, где была кровная вражда; и как он всегда называл меня «голубчиком» и «сынком», и баловал меня, и делал для меня всё, что мог, и какой он всегда был добрый; а под конец мне вспомнилось, как я спасал его — рассказывал всем, что у нас на плоту оспа, и как он был за это мне благодарен и говорил, что лучше меня у него нет друга на

Разъяснения приезжего француза гораздо лучше определяют род и характер будущего общества: немного славянофильской риторики, туманная славянофильская фразеология, звенящая, как кимвал, также и в некоторых статьях г-на Сигмы (очень недовольного «свободой, равенством и братством» гнилого Запада), — а затем очень определенная националистская программа: раздражение глухих инстинктов племенной вражды во вкусе «Нового времени» и «Света», преследование инородцев и кошмары воображаемых опасностей от всемирного союза еврейства, от «пангерманизма», от иностранных шпионов в Троицкой лавре, наконец, от всех «живущих в России, но не русских людей», которые позволяют себе предпочитать спокойный патриотизм сознающего свои силы народа — надменной суетливости и кошмарам бретерствующего национализма… Pour la bonne bouche — маленький курьез.

И хотя тогда окольничий Измайлов с товарищами Трубецкому и другим представлял, что многие казаки, доброжелательствуя Марине и сыну ее, станут их представлять, другие, может, захотят кого из бояр и, разбившись порознь, воздвигнут в войске несогласие и вражду, «чрез что все оное наше надеяние пресечется», но поскольку некоторые новгородцы Трубецкому о выборе королевича шведского, о котором Делагарди к новгородцам писал, с великими обещаниями представляли, а Заруцкий и все казаки надеялись, что вора сына, как наследника после отца, которому едва не все государство присягало, выберут, все, оставив сильный оного разумного мужа совет, согласились и стали в поле, выехав, в

И нельзя доказать ни того, как это утверждают защитники государства, что уничтожение государства повлечет за собой общественный хаос, взаимные грабежи, убийства и уничтожение всех общественных учреждений и возвращение человечества к варварству; ни того, как это утверждают противники государства, что люди уже стали настолько разумны и добры, что не грабят и не убивают друг друга, предпочитают мирное общение вражде, что сами без помощи государства учредят всё то, что им будет нужно, а что поэтому государство не только не содействует всему этому, а, напротив, под видом ограждения людей производит на них вредное и ожесточающее влияние.

Несколько позднее, в качестве сотрудника «Москвитянина», Пригорьев так характеризовал типологию произведений новейшей французской школы и ее русского варианта: «Взять какого-нибудь физического или морального урода, сочинить которого не стоит большого труда, заставить его преследовать неистовой любовью ига неистовой враждой несколько бедных невинностей, которые сочиняются так же легко, перепутать эту интригу бесконечными похождениями разных лиц, связанных судьбою с уродом или с невинностями) развести все это водою описаний разных местностей, сладких, излияний и проч., и выйдет „Вечный жид“, „Мартин Найденыш“, „Старый дом“, „Мертвое озеро“ или „Три страны света“…» (М, 1851, март; кн.

Из-под земли люди выкапывают забытые в ней еще с дохристианских времен самые дивные, самые прекрасные творения из мрамора, радостно воспевающие не мрачный аскетизм, не подавление всех страстей, не вражду и отвращение к плодоносной и плодотворной земле, ради далекого и холодного неба, но буйную прелесть жизни, но огненную сладость и силу любви, ослепительную красоту нагого человеческого тела и обилие всех блаженств, так щедро рассыпанных по чудесной земле… И тогда же, точно по могучему призывному сигналу, появляется на свет великое множество гениальных художников, которые с божественной щедростью, с языческой радостью принимаются

И все молчали, потому что молчал учитель, над которым пролетел тихий ангел забвения… Он забыл о римлянах, и о погибших братьях, и об отце, сложившем голову на войне за свободу, и о невинно пролитой крови, и о том, что его ждут убийства, и опасности, и вражда, и, может быть, заблуждения, и гибель… И, вздохнув полною грудью, Гамалиот сказал: — Люди должны быть братьями, а божий мир хорош… Но дальняя пыль, клубясь на дороге, катилась все ближе, и, прикрыв глаза рукою, Гамалиот увидел толпу людей, которые шли к его дому.

Но эти оба направления согласовались в борьбе с прежним веком; из этой борьбы родилась потребность успокоительного равновесия, и отсюда возникло третье изменение духа века: стремление к мирному соглашению враждующих начал в одной искусственно отысканной середине; характерные черты этого нового направления в области веры — терпимость с уважением к религии вместо ханжества, неверия и таинственной мечтательности, в философии — примирение идеализма с материализмом в системе тожества, в жизни общества — изящество образованной простоты, в поэзии — замена подражания видимой действительности и мечтательности историческим направлением, «где свободная мечта проникнута неизменяемою действительностью, а красота однозначительна с

Я очень много думаю о том, чтобы хорошо устроить свою жизнь; но без необходимости не хочу делать вреда никому; мне гораздо приятнее приобретать расположение людей, нежели заслуживать их вражду… До сих пор, кажется, я и не делала зла никому… Думаю, и вперед сумею избегать этого… В Париже мой путь был очень скользок в этом отношении: легкомыслие, мотовство эти дурные качества слишком легко развиваются, когда девушка пренебрегает тем, что вы называете предрассудком… А из этого возникают интриги, обманы… Сорят деньгами, и алчны до них… Разоряют глупцов… Что вы ни говорите

О, где бы ни был ты и что бы С тобою ни было, но нам, Я твердо верю, пополам Пришлось на часть душевной злобы, Разубеждения в себе, Вражды ко псам святого храма, И, знаю, веришь ты борьбе И добродетели Бертрама, Как в годы прежние… И пусть Нас разделили эти годы, Но в час, когда больная грусть Про светлые мечты свободы Напомнит нам, я знаю, вновь Тогда явится перед нами Былая, общая любовь С ее прозрачными чертами, С сияньем девственным чела, Чиста, как луч, как луч, светла!

Я сохранил, как иудей, Законы родины моей, Я не служил богам иным, Хотя б с намереньем благим, Я жизни тяжесть долго нес, Я пролил много жгучих слез, Теряя то, чем мог владеть, Когда б хотел преодолеть Вражду с кумиром или лгать Себе и людям; но страдать Я предпочел, я верен был Священной правде, и купил Страданьем право проклинать… Не рок, конечно, нет, ему Я был покорен одному И, зная твердо, наперед, Что там иль сям, наверно, ждет Потеря новая, на зов Идти смиренно я готов.

А завтра вновь сожмет его житейский холод, И снова будет он хандрить и лицемерить… И снова белый день, с утра, своим возвратом Раскроет бездну зол, вражды, потерь и горя, Разбудит богача, измятого развратом, И нищего, что пьет, из-за копейки споря… А мы умчимся в ночь, обвеянные снами И грезами живых и мертвых поколений, И счастья призраки умчатся вместе с нами — Поблеклые цветы весенних вожделений»… Полуночных теней уловленные речи Встревожили мой сон и подняли с постели; Я руку протянул и вновь зажег я свечи; И тени

Для нас польза связана обыкновенно если не с неприятным, то, во всяком случае, с безразличным в эстетическом отношении; красота и полезность пребывают во вражде; убить эту вражду не удастся никакой художественной промышленности, если утрачен ключ к древнему отношению этих двух враждебных стихий; но было время, когда польза не смотрела пустыми очами в очи красоте; тогда не существовало отрицательного понятия «утилитаризма», который хочет уничтожать все, не согласное с ним; и первый враг его, конечно, красота, такая одинокая, такая чуждая для многих современных людей.

Как с аспидной доски ненужные слова, Рукой неведомой сотрутся… Лишь то, что мы теперь считаем праздным сном, — Тоска неясная о чем-то неземном, Куда-то смутные стремленья, Вражда к тому, что есть, предчувствий робкий свет И жажда жгучая святынь, которых нет, — Одно лишь это чуждо тленья… И потому не тот бессмертен на земле, Кто превзошел других в борьбе или во зле, Кто славы хрупкие скрижали Наполнил повестью, бесцельною, как сон, Пред кем толпы людей — такой же прах, как он, — Благоговели иль дрожали.

Как достойный учитель Веры Христианской, Петр склонял Князей к миролюбию, заклинал несчастного Святослава Брянского не вступать в битву с Василием и старался прекратить вражду между Князьями Тверскими и Московским; не имея средств избавить народ от ига, желая по крайней мере оградить безопасностию церкви святые и домы ее служителей; ездил в Орду с Михаилом (в 1313 году) и выходил для них так называемый ярлык, или грамоту льготную, в коей Узбек, следуя примеру бывших до него Ханов, подтвердил важные права и выгоды Российского Духовенства.

После чего открыл он весь заговор, который имел Адганастер с двором, преданным стороне римлян; чтобы чрез расстройство брака Катумера с Адельмундой произвести вражду в союзных Алеманских государях; что король Маркоманский предлагал чрез Адганастера дочь свою в супружество Катумеру не с иным намерением, как только под видом, чтоб марсингцев отвлечь от Алеманского союза, обратить их к стороне римлян, и тем сделать их врагами своему отечеству; что у короля Маркоманскаго и дочери никогда не бывало, и что он, батав, подкуплен был Адганастером для отравления через

На него повеяло настроением другого народа, который на заре христианства под грохот разваливающегося старого мира готовился завоевать человечество не чувством вражды и мести, а учением любви и кротости… Обаяние этой мечты охватило его, убаюкало беспокойную мысль, унесло на своих волнах в страну непротивления, к душевной ясности христиан первого века… Через тьму столетий до его слуха донесся призыв Христа, и надолго он остается в своей измечтаннои стране, призывая мир, мятущийся и страдающий в сетях непримиримых противоречий, в свое мирное убежище… Таковы противоположные

Мне всегда было тошно читать рассуждения о «гнусности буржуазии» и обо всем тому подобном; тошно, потому что эти рассуждения, хоть и внушаемые «любовью к народу», вредят народу, возбуждая вражду его друзей против сословия, интересы которого хотя и могут часто сталкиваться с интересами его (как сталкиваются очень часто интересы каждой группы самих простолюдинов с интересами всей остальной массы простолюдинов), но в сущности одинаковы с теми условиями национальной жизни, какие необходимы для блага народа, потому в сущности тождественны с интересами народа 9. «

На Рязани, уведав о приближении Скопина и его мужественных поступках и добром в войске распорядке, что, невзирая на его младость, все его отцом именовали, Прокопий Липунов, главный враг и гонитель царя Василия, желая его с оным племянником во вражду и крайнюю пагубу ввести или видя сего к правлению государством способнейшего, прислал к нему от себя двух человек дворян с письмами, в которых предлагал ему дядю с царства ссадить, а самому престол принять, обещая ему в том крайнею возможностью вспомогать.

В какие дали сухих солнечных пустынь заходит Ницше, отклоняясь от влажно-отененных путей своего бога, сказывается в психологических мотивах его вражды к христианству, которое, в изначальном образе своего отношения к жизни, есть пронзенный любовью оргиазм души, себя потерявшей, чтобы себя обрести вне себя, переплескивающейся в отцовское лоно Единого, — нисийский белый рай полевых лилий и пурпурный виноградник жертвенных гроздий, экстаз младенчески-блаженного прозрения в истину Отца в небе и в действительность неба на вставшей по-новому пред взором земле.

И над нами, как тень от невидимой тучи, простирается общее отношение этих убогих хат к своему панству… То есть инстинктивная вражда, как к панству вообще, и презрение, как к панству «не настоящему»… Я уверен, что многие мои сверстники, выраставшие в условиях ликвидации крепостного строя, — в той или другой форме, в той или другой степени, вспомнят это особое сложное «деревенское впечатление»… Один из работников капитана, молодой парубок Иван, не стесняясь нашим присутствием, по-своему объяснял социальную историю Гарного Луга.

И мне казалось, что я сам видел, как он шел тяжелой походкой, с омраченной головой, с темною враждой в душе… И как он встал на пороге, и как г-н Будников проснулся и, должно быть, даже не испугался, а все вдруг понял… А у меня в голове все стоял тот момент из прошлого, когда в мою квартиру такой же светлой ночью прибежали два гимназиста, а я стоял перед ними, охваченный стыдом и бессилием… И как у одного впервые

Белоголовый, оставил следующее замечание о родных писателя: «Семья была дикая и нравная, отношения между членами ее отличались какой-то зверскою жестокостью, чуждой всяких теплых родственных сторон; об этих отношениях можно отчасти судить по повести «Семейство Головлевых», где Салтыков воспроизвел некоторые типы своих родственников и их взаимную вражду и ссоры, — но только отчасти, потому что, по словам автора, он почерпнул из действительности только типы, в развитии же фабулы рассказа и судьбы действующих лиц допустил много вымысла» («М.

Я на родине ядовитых перцев, пряных кореньев, слонов, тигров, змей, в стране бритых и бородатых людей, из которых одни не ведают шапок, другие носят кучу ткани на голове: одни вечно гомозятся за работой, c молотом, с ломом, с иглой, с резцом; другие едва дают себе труд съесть горсть рису и переменить место в целый день; третьи, объявив вражду всякому порядку и труду, на легких проа отважно рыщут по морям и насильственно собирают дань с промышленных мореходцев.