Цитаты со словом «властитель»

Обет такой произнесши, Светлый жених перед всеми своей лучезарной невесте Дал целомудренно первый любви поцелуй; и друг другом Долго в блаженстве немом любовались они; напоследок, Вспомнив, что боги близко, и царь и царевна пред ними Пали с молитвой; и боги скрепили своей благодатью Брак их; податели всякого блага, они даровали Налю четыре великие силы: могучий властитель Воздуха дал ему зоркость очей с способностью в каждом Месте простор находить и везде освежаться прохладой; Бог огня даровал обладанье огнем и возможность Видеть без ужаса блеск мирозданья; правитель земныя Тверди дал твердую поступь, чтоб был для него безопасен Всякий путь по земле, и тонкий вкус для разбора Пищи; владыка воды наградил могуществом воду Всюду творить и цветы рождать единым

Пред ним те станции, что строил он в пустынях, Те иглы рельс стальных, что он в песках провел По странам золота и драгоценных смол, Где солнце властвует в просторах слишком синих; Пред ним покорный круг фонтанов нефтяных, И шахты темные его богатых копей, И звон его контор, знакомых всей Европе, Звон, что пьянит, зовет, живет в умах людских; Пред ним властители народов, побежденных Его влиянием: он может их рубеж Расширить, иль стеснить, иль бросить их в мятеж По прихоти своих расчетов потаенных; Пред ним и та война, что в городах земных Он, как король, ведет без выстрелов и дыма, Зубами мертвых цифр грызя неутомимо Кровавые узлы загадок роковых.

Может быть, и смерть знаменитого Царского сановника, ненавистного Англичанам, благоприятствовала их успеху: около 1595 года не стало ближнего, Великого Дьяка, Андрея Щелкалова (главного дельца России в течение двадцати пяти лет, угодного Иоанну и Борису отличными способностями, умом гибким и лукавым; совестию неупрямою, смесию достохвальных и злых качеств, нужною для слуги таких Властителей); а в начале 1596 года Елисавета уже благодарила Царя за добродетельную любовь к ней, за новую милостивую грамоту, данную им Лондонскому купечеству с правом вольной, неограниченной беспошлинной торговли во всей России, хваля мудрость нашей Государственной Думы (в коей Василий Щелкалов занял место брата своего, Андрея, называясь с сего времени Ближним Дьяком и Печатником).

Царь сказал, что в России берут таможенную пошлину с купцев Императора, Королей Испанского, Французского, Литовского, Датского; что жители вольных Немецких городов должны платить ее, как и все, но что половина ее, в знак милости, уступается Любчанам, ибо другие Немцы суть подданные разных Властителей, для коих ничто не обязывает нас быть столь бескорыстными; что одни же Любчане избавляются от всякого таможенного осмотра, сами заявляя и ценя свои товары по совести; что Ганзе дозволяется торговать в Архангельске, также купить или завести гостиные дворы в Новегороде, Пскове и Москве своим иждивением, а не Государевым; что всякая Вера терпима в России, но строить церквей не дозволяется ни

Как огонь от одной искры делается большим и все усиливается, чем больше он находит дров, тухнет сам собой, если только не подкладывают дров, сам себя уничтожает и теряет свою форму и перестает быть огнем; таким же образом и властители, чем больше они грабят, чем больше требуют, чем больше разоряют и уничтожают, чем больше им дают и им служат, тем они больше усиливаются, становятся сильнее и жаднее к уничтожению всего, тогда как если им ничего не дают, не слушаются их, то они без борьбы, без битвы становятся голы и ничтожны, становятся ничем, также как дерево, которое не имеет соков и

Пример Дерпта доказывал, что Иоанн умеет щадить побежденных: Шуйский писал оттуда ко всем градоначальникам Ливонским, требовал подданства, обещал, грозил – и крепости Везенберг, Пиркель, Лаис, Оберпален, Ринген, или Тушин, Ацель сдалися нашим Воеводам, которые везде мирно выпускали Орденских властителей, довольствовались присягою жителей и не касались их собственности; но все предавали огню и мечу в областях непокорных: в Феллинской, Ревельской, Венденской, Шваненбургской; сожгли посад Виттенштейна, где начальствовал юный мужественный Рыцарь, Каспар фон-Ольденбок; разбили Немцев в поле, близ Вендена и Шваненбурга; пленили двух знатных чиновников; взяли всего двадцать городов и, в каждом оставив нужные запасы, охранное войско, в конце Сентября

Желая усыпить Феодора, Казы-Гирей писал к нему о возобновлении дружбы между ими; извинялся легковерием, насказами злых людей, которые хотели их ссорить, и гонец Крымский за тайну объявил Правителю, что Хан, зная мысль Султанову дать иного властителя Тавриде, намерен отстать от Турков, всею душою соединиться с Царем, все Улусы вывести из полуострова, разорить Крым, основать для себя державу и крепость на берегах Днепра, на Кошкине Перевозе, и там служить неодолимою оградою для России, в угрозу ненавистным Оттоманам, или Феодор доставит ему несколько пуд серебра на строение сей крепости; что в удостоверение своего дружества к нам и в

В нем Вся человеческая жизнь; в нем наша Свобода, наша мудрость, наши все Надежды; с ним нет страха, нет забот О будущем, сомнений, колебаний; Им все нам ясно; случай исчезает Из нашей жизни; мы своей судьбы Властители, понеже власть тому Над нею предали смиренно, кто Один всесилен, все за нас, для нас И нами строит, нам во благо Мир, В котором я живу, который вам, Cлепым невольникам земного, должен Kaзаться дикою пустыней – нет, Oн не пустыня с той поры, как я Был силою всевышнею постигнут И, уничтоженный, пред нею пал Во прах, она передо мною вся В

Даятель сокровищ, полный мыслей, со славой блестящей, царь молитвенности, умножающий дом свой сиянием, вестник, певец, очиститель, мудрец, великий, безмерный, блеском богатый, чье знамя есть дым, первый живущий, четыреглазый, желанный, родной нам, всевладыка, веселый, бдительный, домохозяин, властитель блестящей добычи, с пламенным ртом, неотразимый и страшный, лучистоволосый, проходящий по воздуху по наилучшим путям, нестареющий бог с волосами огненными, средоточье людских жилищ, сберегатель драгоценностей, подобный сиянию Солнца, подобный живому дыханию, подобный войску великому, как любовник Зари, как малый ребенок услада домашних, как конь скаковой, быстролетный как мысль, Семиречью подобный, когда эти реки бегут в Океан, – это есть Агни, таков

Раз, возле положив свой факел огнеметный, Заснул малютка-бог с улыбкой беззаботной; Но сонм прелестных нимф, веселый и живой, Приблизился к нему — и девственной рукой Одна из них взяла тот факел, свет свой ливший И миллиарды душ уже испепеливший, И — в миг, когда сердец властитель роковой Дремал, лишенный сил невинности рукой, Она в ключе лесном тот факел погасила, В котором под огнем любви таилась сила, И стал тот ключ навек целительным ключом; Но я, весь век твоим считаяся рабом, Узнал, сойдя с него, что если согревает Страсть воду, то вода ее не охлаждает.

Но может ли это относиться к русскому народу, столь юному, свежему и девственному, столь могучему родовыми, первосущными стихиями своей жизни, – народу, который с небольшим во сто лет своей новой жизни, воззванный к ней творящим глаголом царя-исполина, проявил себя и в великих властителях, и в великих полководцах, и в великих государственных мужах, в великих ученых, и в великих поэтах; народу, который во сто лет своей новой жизни уже составил себе великое прошедшее, «полный гордого доверия покой» в настоящем, по выражению поэта, и которого ожидает еще более великое, более славное будущее?

Хоть греческий император был огорчен и смущен чудесной гибелью своих союзников, а персидский царь был поражен и испуган чудесным падением своих богов, – ни тому, ни другому властителю не было, однако, понятно все зловещее значение для них этой ночи, ибо они не могли знать, что в эту самую ночь, в доме беднейшего из жителей Мекки, Абдаллы, сына Абд эль-Мутталибова, родился мальчик, которому было суждено создать новую духовно-политическую силу, предназначенную объединить народы Востока и покончить тысячелетнюю распрю греческого и персидского царств – разрушением обоих.

По крайней мере Шах уступил нам Иверию: до времени не споря об ней с Султаном явно, Феодор хотел утвердить свое право на имя ее верховного властителя усмирением жестокого врага Александрова, Шавкала, и еще два раза посылал на него Воевод, Князей Григория Засекина и Андрея Хворостинина: от первого бежал Шавкал в неприступные горы; второму надлежало довершить покорение сей земли Дагестанской, соединиться в ней с войском Иверским, с сыном Александровым, Юрием, и взять ее столицу, Тарки, чтобы отдать ее тестю Юриеву, другому Князю Дагестанскому.

Во славе солнечной Неаполь твой нагорный, В парах пурпуровых и в зелени узорной, Неувядаемой, – амфитеатр дворцов Над яркой пеленой лазоревых валов; И Цицеронов дом, и злачную пещеру, Священную поднесь Камены суеверу, Где спит великий прах властителя стихов, Того, кто в сей земле волканов и цветов, И ужасов, и нег взлелеял эпопею, Где в мраки Тенара открыл он путь Энею, Явил его очам чудесный сад утех, Обитель сладкую теней блаженных тех, Что, крепки в опытах земного треволненья, Сподобились вкусить эфирных струй забвенья.

Рюрик был первым, кто этой новгородской чести удостоился, пусть это и легенда: «новейшие Летописцы говорят, что Славяне скоро вознегодовали на рабство и какой-то Вадим, именуемый Храбрым, пал от руки сильного Рюрика вместе со многими из своих единомышленников в Новегороде — случай вероятный: люди, привыкшие к вольности, от ужасов безначалия могли пожелать Властителей, но могли и раскаяться, ежели Варяги, единоземцы и друзья Рюриковы, утесняли их — однако ж сие известие, не будучи основано на древних сказаниях Нестора, кажется одною догадкою и вымыслом».

И, значит, несмотря на возникавший при виде ее азарт, несмотря на бесплатность зрелища — со сверканьем спиц лакированной коляски, с властителем жизни в картузе и барышней в распустившейся по ветру вуальке, сразу была разгадана улицей низость происходившей потехи; точно с таким же суровым отвращеньем простой народ созерцает казнь, кощунство или другой несмываемый грех… Чеканной классической рысью, словно вошла во вкус издевательского состязанья, шла гнедая бухвостовская красавица, а за ней на излете души, с грохотом и матерщиной, похожей на рыдание, неслась сама

Встать твердо, без сомнений, Над миром государств, идущих как ступени, И своду быть замком, и видеть под собой Земных властителей вниз уходящий строй; Пятою попирать всех королей, под ними Всех феодалов, всех, кто гордо носит имя Бургграфа, герцога иль дожа, кто почтён Епископским жезлом, кто граф или барон, А ниже — мелюзгу, плебеев в общей груде, Тех там, на дне, кого зовем мы просто «люди»… А люди — это толп дыханье, моря вой, Немолчный гул и плач, крик, горький смех порой,

Там на дворе, у порога дверей Одиссеева дома, Стала она с медноострым копьем, облеченная в образ Гостя, тафийцев властителя, Ментеса; собранных вместе Всех женихов, многобуйных мужей, там богиня узрела; 105 В кости играя, сидели они перед входом на кожах Ими убитых быков; а глашатаи, стол учреждая, Вместе с рабами проворными бегали: те наливали Воду с вином в пировые кратеры; а те, ноздреватой Губкой омывши столы, их сдвигали и, разного мяса 110 Много нарезав, его разносили.

После явилась Хлорида; ее красотою пленяся, Некогда с ней сочетался Нелей, дорогими дарами Деву прельстивший; был царь Амфион Иасид, Орхомена Града минийского славный властитель, отец ей; царица 285 Пилоса, бодрых она сыновей даровала Нелею: Нестора, Хромия, жадного почестей Периклимена; После Хлорида и дочь родила, многославную Перу, Дивной красы; женихи отовсюду сошлись, но тому лишь Дочь непреклонный Нелей назначал, кто быков круторогих 290 С поля Филакии сгонит, отняв у царя Ификлеса Силой все стадо его.

Если бы смерть тебя не восхитила из среды друзей твоих, ты, конечно, о бодрственная душа, прилепился бы к языку сих гордых островитян, кои некогда, прельщенные наихитрейшим из властителей, царю своему жизнь отъяти покусилися судебным порядком; кои для утверждения благосостояния общественного изгнали наследного своего царя, избрав на управление постороннего; кои при наивеличайшей развратности нравов, возмеряя вся на весах корысти, и ныне нередко за величайшую честь себе вменяют противоборствовати державной власти и оную побеждать законно.

Реалия, замыкаясь дремотой, блаженно обтекала сознание по мере того, как я все так хорошо устраивал, — и беззаботные пассажиры (забота была моя, забота меня дурманила) гордились властителем-машинистом, покуривали, обменивались знающими улыбками, ложились, дремали; а поездная прислуга (которую мне, собственно, некуда было деть) после них пировала в вагоне-ресторане; сам же я, в гоночных очках и весь в масле и саже, высовывался из паровозной будки, стараясь высмотреть сквозь ветер рубиновую точку в черной дали.

Мы, милостью всевеликого самодержавного повелителя лесов и всея природы — АСЫКА ПЕРВЫЙ верховный властитель всех обезьян и тех, кто к ним добровольно присоединился, презирая гнусное человечество, омрачившее свет мечты и слова, объявляем хвостатым и бесхвостым, в шерсти и плешивым, приверженцам нашим, что здесь в лесах и пустынях нет места гнусному человеческому лицемерию, что здесь вес и мера настоящие и их нельзя подделать и ложь всегда будет ложью, а лицемерие всегда будет лицемерием, чем бы

Да, не готовиться вам, сербам, надо к войне, то есть к убийству жалких, заблудших людей, приведенных целым рядом грехов и соблазнов к тому одуренному состоянию, в котором они убивают и готовы убивать кого попало, и не выпрашивать вам надо посредством вами же поставленных бог знает зачем властителей, милости у людей, которые сами не знают, как им выпутаться из того обмана и зла, в которых они завязли, – ничего этого не нужно вам.

Говорили о мире, но заключили только перемирие на три года, утвержденное Сигизмундом в Варшаве в присутствии наших Послов, которые донесли Царю, что Вельможи Литовские желают выдать за него сестру Сигизмундову Софию и видят в нем уже будущего своего властителя; что они не хотят поддаться ни Цесарю, худому защитнику и собственных земель его, ни другим Государям, более или менее слабым, в сравнении с Московским, неприятелем опасным, но и самым надежнейшим покровителем.

С одной стороны, неопасность болезни, в которой не обнаруживалось никаких отчаянных признаков, честь, оскорбленная послом императорским в глазах великого князя и всей Москвы… Надо было оставаться с именами неуча, невежи, коновала или победить противника своим искусством, своим знанием, выиграть навсегда доверие русского властителя и народа его, вырвать из рук невежества и зависти венок и для науки, для пользы человечества… Не затем ли и приезжал Антон в страну необразованную?

Рассматривая доминирующие эмоционально-оценочные реакции дворян последней трети XVIII века на образ властителя, исследователи на основании анализа их писем приходят к интересному заключению: «…традиционно сложившаяся социально-психологическая связь монарха и дворянства регулировалась не добровольно принятым законом, целесообразность которого глубоко осознана, а чувствами: чувством безоговорочного уважения и преклонения перед авторитетом самодержавия, чувством не подвергаемого сомнению личного доверия царской власти, чувством покорности воле императора и, наконец, чувством страха» [61; 71].

Он был из числа тех людей, которые, после того как оставят студенческие аудитории, становятся вожаками партий, безграничными властителями чистой и самоотверженной совести, отбывают свой политический стаж где-нибудь в Чухломе, обращая острое внимание всей России на свое героически-бедственное положение, и затем, прекрасно опираясь на свое прошлое, делают себе карьеру благодаря солидной адвокатуре, депутатству или же женитьбе, сопряженной с хорошим куском черноземной земли и с земской деятельностью.

Когда же учение было принято, но жизнь продолжала идти по прежнему, противному открытой истине, закону насилия, и не могла сразу измениться соответственно истине, заключавшейся в учении, то люди, те, которым прежний, старый строй жизни казался более выгодным, чем следование учению, – те самые люди, которые имели власть над большинством, властители и духовенство, стали изменять учение, приурочивая его к грубому, древнееврейскому так, чтобы оно не противоречило существующему устройству.

Там, там, где вьется плющ по лестнице крутой, И ветр колышет стебль иссохшия полыни, Где месяц осребрил угрюмые твердыни Над спящею водой, — Там воин некогда, Одена храбрый внук, В боях приморских поседелый, Готовил сына в брань, и стрел пернатых пук, Броню заветну, меч тяжелый Он юноше вручил израненной рукой, И громко восклицал, подъяв дрожащи длани: «Тебе он обречен, о бог, властитель брани, Всегда и всюду твой!

Дю Шатель Государь, твоя Казна уж вся давно истощена, И денег нет… Король Найди; певец высокий Без почести отселе не пойдет; Для нас при нем наш мертвый жезл цветет; Он жизни ветвь бессмертно-молодую Вплетает в наш безжизненный венец; Властителю совластвует певец; Переселясь в обитель неземную, Из легких снов себе он зиждет трон; Пусть об руку идет с монархом он: Они живут на высотах созданья.