Цитаты со словом «атаман»

Лжедимитрий просил спасти жизнь молодому турке, но атаман велел бросить его в море, примолвив: — Пускай идет к товарищам; ему будет скучно с нами!

Веселое нам было житье в Сибири, – продолжал атаман, – об одном только жалел я: что не было с нами князя Никиты Романыча Серебряного; и ему бы по сердцу пришлось, и нам вместе было бы моготнее.

Как ярый пес, Малюта бросился на Перстня, но с необычайною ловкостью атаман ударил его кулаком под ложку, вышиб ногою оконницу и выскочил в сад. –

Во время этой полной тишины в голове донца-атамана быстрее молнии промелькнула снова, едва ли не в сотый раз, картина осажденного Кремля… широко раскрытых ворот крепости и выхода из нее боярынь… Необычайно ярко представилось атаману, как метнулись было его казаки к освобожденным, с целью ограбить боярские семейства… И он не остановил их… Был и он сам озлоблен, как и товарищи его, на всех кремлевских сидельцев, хотел ограбить, унизить их всех, отплатить им за сидение с ляхами в осаде… И вдруг появился мальчик, юноша, смелый и прекрасный в своей отваге, и крикнул на одного из казаков

Донского казачьего войска (1917) – 187, 228, 229, 248, 294 Каменев Лев Борисович (1883–1936), большевик, редактор газеты «Правда» – 205 Канегиссер Леонид Самуилович (1898–1918), поэт – 351 Караулов Михаил Александрович (1878–1917), атаман, депутат II и IV Государственной Думы, глава Терско-Дагестанского правительства – 114 Карпинский Александр Петрович (1846–1936), геолог, первый выборный президент Российской Академии наук (1917–1936) – 263 Карпов Евтихий Павлович (1857–1926), главный режиссер Александрийского театра (1896–1900, 1916–1926) – 157 Карпов Пимен Иванович (1886–1963), поэт, делегат Учредительного собрания – 286 Карташёв Антон Владимирович (1875–1960), богослов, обер-прокурор Святейшего

Уже были и легкие сшибки в местах рязанских и каширских; но крымцы везде являлись в малом числе, немедленно исчезая, так что государь наконец успокоился — объявил донесения сторожевых атаманов неосновательными и зимою распустил большую часть войска… Тем более он встревожился при наступлении весны, когда хан, вооружив всех своих улусников, тысяч сто или более, с необыкновенною скоростию вступил в южные пределы России, где встретили его некоторые беглецы и наши дети боярские, изгнанные из отечества ужасом московских казней: сии изменники сказали Девлет-Гирею, что голод, язва и непрестанные опалы в два

Сие последнее известие основано им на предании, полученном в 1748 году от яикского войскового атамана Ильи Меркурьева, которого отец Григорий был также войсковым атаманом, жил сто лет, умер в 1741 году и слышал в молодости от столетней же бабки своей, что она, будучи лет двадцати отроду, знала очень старую татарку, по имени Гугниху, рассказывавшую ей следующее: „Во время Тамерлана один донской казак, по имени Василий Гугна, с 30 человеками товарищей из казаков же и одним татарином, удалился с Дона для грабежей на восток, сделал

Вопрос этот на нашем Дону весьма щекотливый и требующий значительной осторожности… Достаточно сказать, что, сколько я ни знал станичных атаманов, избранных при прежнем «Положении», ни один из них не нажил ничего, а между тем последний атаман, попавший из писарей на эту должность при новом «Положении», прежде почти нищий, усердный поклонник Бахуса (каковым и доныне остался), нередко валявшийся в истерзанном виде под плетнями, сделался ныне одним из первых капиталистов в станице и владельцем двух домов (тоже лучших в станице).

Видя, что система Константинопольского Двора в отношении к России не изменилась – что Султан не думает о заключении дружественного, государственного договора с нею, желая единственно свободной торговли между обеими Державами, до первого случая объявить себя нашим врагом, Царь отпустил Ибрагима с ответом, что на Дону злодействуют более Козаки Литовские, нежели Российские; что Атаман Кишкин отозван в Москву и товарищам его не велено тревожить Азовцев; что о сыне Магмет-Гирееве, нашем слуге и присяжнике, будет наказано к Султану с новым Послом Царским.

Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шатость… И вот они опять возникли, в огромном размере… Дух материальности, неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло… Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменами разноплеменных вожаков, самозванцев, лжецарей, атаманов из вырожденцев, преступников, честолюбцев»… Это — выписка (где что ни слово, то золото) из Соловьева о смутном времени.

Набрали богачеств у поганых, навоевали их именья, да и буде… Вспять можно, пока не перебили нас всех… Гляди, полегло уж сколько из дружины… Да и патроны у нас почти што все… Атаману што: он бобыль, сирота круглая, а у нас бабы в Сольвычегодске оставлены, за два-то года тамошнего житья переженились многие, ребята кой у кого малюточки, тоже жалко… — И то жалко… На што и Сибирь нам, коли жисти решиться, подхватывали все новые и новые голоса.

Во избежание циркулирующих в городе слухов, штаб третьей украинской советской армии объявляет, что атаман Григорьев, собрав кучку приверженцев, провозгласил себя гетманом и объявил войну советскому правительству…» Затем приказ Антонова-Овсеенко: «Белогвардейская сволочь стремится расстроить красную силу, натравить ее на мирное население… Подлый предатель родины, подлый слуга врагов наших Каин должен быть уничтожен, как бешеная собака… раздавлен и вбит, как черви, в землю, которую он опоганил…» Затем воззвание членов военно-революционного совета: «Всем, всем, всем!

Итак, куда делся Копейкин, неизвестно; но не прошло, можете представить себе, двух месяцев, как появилась в рязанских лесах шайка разбойников, и атаман-то этой шайки был, судырь мой не кто другой…» — Только позволь, Иван Андреевич, — сказал вдруг, прервавши его, полицеймейстер, — ведь капитан Копейкин ты сам сказал, без руки и ноги, а у Чичикова… Здесь почтмейстер вскрикнул и хлопнул со всего размаха рукой по своему лбу, назвавши себя публично при всех телятиной.

Всем ведомо, что ты опять в Нижний Новгород грамоту посылать ладишь… И в лавру к архимандриту Дионисию тож… А не ведаешь того, што ежели его величество король Сигизмунд сына нам пришлет на царство, от воров нам в этом, от разрухи спасенье одно… Вон в ополчении распри пошли… Воренка, сына Марины, атаман Заруцкий посадить на престол ладит… Так лучше ж признать царем корень королевский… Отпиши же в ополчение Ляпунову, чтоб распустить войска. —

Отпустив сих Воевод, Иоанн распорядил приступ: велел быть впереди Атаманам с Козаками, Головам с стрельцами и дворовым людям, разделенным на сотни, под начальством отборных Детей Боярских; за ними идти полкам Воеводским: Князю Михаилу Воротынскому с Окольничим Алексеем Басмановым ударить на крепость в пролом от Булака и Поганого озера; Князьям Хилкову в Кабацкие ворота, Троекурову в Збойливые, Андрею Курбскому в Ельбугины, Семену Шереметеву в Муралеевы, Дмитрию Плещееву в Тюменские.

Надо что-нибудь придумывать, — советовал он сам себе, — экзамен серьезный наступает, а мы не готовы… нет, не готовы… На другой день, когда явился к нему с докладом заполянский станичный атаман, генерал, вместо обычных вопросов о готовности мобилизуемой команды, озабоченно сказал: — Надо, атаман, заботиться об экономическом преуспеянии… Бравый урядник со знаком трезвости на груди, похожим на академический, деревянно-торопливым тоном послушного исполнителя отвечал: — Слушаю, ваше п-ство!

А не вышлете из острогов своих в Пермь волжских казаков, атамана Ермака Тимофеева с товарищами, будете держать у себя и пермских мест не будете оберегать и, если такой вашею изменою, что вперед случится над пермскими местами от вогуличей, пелымцев и сибирского салтана, то мы за это на вас опалу свою положим большую, атаманов же и казаков, которые слушали вас и вам служили, а нашу землю выдали, велим перевешать».

Через четверть часа Гуго, избитый, весь в синяках, безжалостно осыпаемый насмешками, с позором покинул поле битвы, а оставшегося целым и невредимым победителя буйная толпа подхватила и доставила на почетное место, рядом с атаманом, где он с подобающими церемониями был возведен в сан «короля боевых петухов»; его прежний, унизительный титул был торжественно упразднен, и объявлено было, что всякий, кто осмелится этот прежний титул произнести, будет изгнан из шайки.

Сашка действовал на них, как Орфей, усмирявший волны, и случалось, что какой-нибудь сорокалетний атаман баркаса, бородатый, весь обветренный, звероподобный мужчинище, заливался слезами, выводя тонким голосом жалостливые слова песни: Ах, бедный, бедный я мальчишечка, Что уродился рыбаком… А иногда они плясали, топчась на месте, с каменными лицами, громыхая своими пудовыми сапогами и распространяя по всей пивной острый соленый запах рыбы, которым насквозь пропитались их тела и одежды.

Пишите, кто помрет, кто народится, кого станичным атаманом выберут, кого казначеем, кого писарями, помощниками, какие новости у вас…» Батюшка перевернул лист и прочитал сбоку: — «Казак Андрей Шурупов из города М… Лети, моя писюлечка, на тихий Дон лети, мой привет неси, от всей души поздравь и утешь…» Видя, что Аксеновна все заливается беззвучными слезами, батюшка поднял привычным ораторским жестом указательный перст вверх и с присущим ему красноречием заговорил: — Не

Да то, что ни ты, ни я, мы не бабы, не красные девицы; много у нас крови на душе; а ты мне вот что скажи, атаман: приходилось ли тебе так, что как вспомнишь о каком-нибудь своем деле, так тебя словно клещами за сердце схватит и холодом и жаром обдаст с ног до головы, и потом гложет, гложет, так что хоть бы на свет не родиться? –

Уж полночь било… масок мало, Зато — довольно много шляп… Вот он, цыганский запевало И атаман — son nom m'echappe Одно я знаю: всё именье Давно растратив на цыган, Давно уж на чужой карман Живет, по общему он мненью; А вот — философ и поэт В кафтане, в мурмолке старинной…{39} С физиономиею длинной, Иссохший весь во цвете лет, И целомудренный, и чинный… Но здесь ему какая стать?

Заседатель говорит: «Я их ничем не могу почернить, для меня они хороши, но раз предписано окружным атаманом выбрать новых, я не могу…» А атаман научил своего брата Яшку купить водки; купил Яшка водки, сколько уж там четвертей, — я не знаю, принес ее в пожарный сарай, в бочку поставил, а сам верхом на бочку сел, и в руках у него чайная чашка: «пожалуйте, господа старики!»

Два месяца, ин, скоро как Искер мы взяли, отстроились, вишь, маленько, новых данников под ясак привели, а ты, гляди, еще о том московский народ не уведомил и послов к государю не заслал… Гляди, худо бы от того не было, атаман… Не помыслили бы православные, что не для них, а про себя юрт сибирский покорил славный Ермак, — тревожно глядя в лицо атамана заключил свою речь Кольцо.

Правда, незадолго перед тем атаман Баюс с товарищами разгромил Янушковицы; правда, убиты были паны Трояновские, Бобовницкий, Былина из Лещин, опустошены усадьбы Ольшевского в Сярах, Домарацкого — в Ропе, а знаменитые Чепец и Савка напали на Ямгруд, хорошо укрепленное поместье Менчинского; в Зындрамове они же украли семьдесят семь племенных кобыл, ограбили усадьбу Дельпачи в Глиннике, Циковского — в Жегльцах, Михаловского — в Рогах близ Ивонича, но вооруженному пушками, как

Потом спрашивал атаман у учителя, сколько у него денег, на что другой объявил, что имеет их полтораста рублев; тогда атаман купил все у него книги, которые с ним находились, весьма дорогою ценою, подарил ему сверх того тысячу рублев и, отпуская от себя, велел ему объявить полиции непременно, что был он у разбойников и все то, что с ним ни происходило.

Чулков же, не находя сопротивления или преодолев оное, заложил Тобольск, и в нем первую церковь Христианскую (в 1587 году); известил о том Воеводу Мансурова, Атамана Мещеряка, соединился с ними, разбил Князя Сейдяка, дерзнувшего приступить к Тобольской крепости, взял его в плен раненного, весь обоз, все богатство, и сею победою, которая стоила жизни последнему Ермакову Атаману, Никите Мещеряку, довершил падение Ногайского Иртышского Царства.

Исхитив Казань из наших рук, Магмет-Гирей не терял времени в бездействии: хотел укрепить ее за своим братом и для того сильным ударом потрясти Василиеву державу; вооружил не только всех Крымцев, но поднял и Ногаев; соединился с Атаманом Козаков Литовских, Евстафием Дашковичем, и двинулся так скоро к Московским пределам, что Государь едва успел выслать рать на берега Оки, дабы удержать его стремление.

Надежда исполнилась: в ночь на 16 июля по указанию одного изменника шведы вошли в Новгород так, что никто не видал, общего сопротивления не было, частные геройские сопротивления не помогли: в одном месте выставили сильное сопротивление стрелецкий голова Гаютин, дьяк Голенищев, Орлов и казачий атаман Шаров с сорока казаками; в другом — софийский протопоп Аммос, погибший в пламени со всеми своими товарищами.

На «входе» мы застаем Пугачева простым донским казаком, несомненно, привыкавшим к соответствующим психическим установкам, стереотипам и образу жизни, о которых еще в середине XVII века Григорий Котошихин составил характерное описание: «И дана им на Дону жить воля своя, и началных людей меж себя атаманов и иных избирают, и судятца во всяких делах по своей воле, а не по царскому указу.